— Хватит, — сказал Шогол-Ву, когда она утихла. — Услышат с дороги.

Он убрал руки. Ашша-Ри встряхнулась, зверем посмотрела на человека, но не тронула. Тот ответил недобрым взглядом, но тоже промолчал.

Нептица принялась вычёсывать крыло. Слышно было лишь шуршание клюва о перья и постукивание копыт рогача.

— И брюхо пустое! — сердито воскликнул человек, опять упирая руки в бока. — Какой день одну воду глотаю. Во, слышите, гремит, как на холме, когда Двуликий плачет! Мне, может, пробраться тихо нужно будет, пересидеть в тёмном углу, а брюхо выдаст!

— Так пойди и добудь еды! А не умеешь, значит, такому и жить не стоит.

— Я вам за что плачу?

— Выходить нельзя, — сказал Шогол-Ву. — Мы хорошо спрятали следы. Дорога близко. Под улыбкой Двуликого заметят.

Человек сжал губы и нехотя вернулся на прежнее место, сел, привалившись к стене.

— И стренгу оставили, — бросил он чуть погодя, ни к кому не обращаясь. — Хоть сыграл бы для веселья. Нет, бросили, что им хорошая вещь. Не своё, не жалко.

— Мы спасали твою шкуру, неблагодарная людская падаль!

— Друг мой Шогол-Ву, скажи правду: она хотела меня спасать? Это она велела тебе прийти за мной и помочь?

Запятнанный промолчал.

— Ну же, сознайся. Она привела тебя за мной? Или она хотела бежать прочь, как тогда, у храма на холме, а меня бросить Длани, а?.. Так вот молчи тогда, ты!.. «Мы спасали», тьфу. А ты, друг мой, подумай, не лучше ли её оставить.

— Без меня вам не пройти за стену!

— Да уж подыщем другой путь!..

Нептица опять закричала, хлопая крыльями. Подняла в воздух мелкий сор, и человек зажмурился, протирая глаза.

— Ещё эта тварь, послали же боги спутников... Но нет, на эту я не сержусь. Она меня выручила. Хотя если вспомнить, мы и Длани-то на глаза попались из-за неё...

Нептица загребла лапой, клюнула что-то. Неторопливо прошла мимо чёрного рогача, притихшего наконец, и задела его хвостом по морде.

Рогач всхрапнул, лязгнул зубами, лишь чуть не достал до белых перьев. Переступил копытами, раздувая ноздри. Его спокойный товарищ отошёл на шаг.

Человек вздохнул, запрокинул голову, сложил руки на груди и прикрыл глаза.

Они ждали до позднего часа.

Под вечер Двуликий озяб, укутался в синее одеяло. Видно, наступил на край и выронил фонарь, пролил горящее масло.

Холм запылал. Одеяло распалось на тлеющие клочья, и рыжее пламя растеклось между ними.

— Дурная примета, — сказал человек. — Не будет нам удачи. Попомните мои слова.

— Это говоришь ты, оставленный в петле, нам, потерявшим дом? Трёхрукий давно забыл о нас. Так хватит скулить! Идём и сделаем то, за чем пришли — или умрём, пытаясь. А если трусишь, ничтожество, оставайся здесь!

— Да лучше бы ты сама осталась!.. Ладно уж, не время спорить. Помните, награду получим, только если мне всё удастся. Если не повезёт, другого раза не будет.

— Так что тебе нужно у Свартина? — спросил Шогол-Ву. — За что сулят пятьдесят жёлтых раковин? Скажи хоть теперь.

Человек только отмахнулся.

— Тебе о том знать не нужно, — сказал он. — Ты заботься, чтобы я жив остался, а в мои дела нос не суй.

Они вышли в тихий вечер.

Рогачи стояли смирно, а нептица рвалась, просовывая голову в щель, кричала — с трудом удалось оттолкнуть и запереть. В темноте притихла, лишь вскрикнула тонко, обиженно. Слышно было, отошла, фыркнув.

Далеко впереди на дороге виднелись стражники. Уже разожгли фонари, объезжая границы Заставы. В этот час и город засыпал: трактиры выставляли гостей, улицы пустели. За тем, чтобы никто зря не разгуливал в тёмный час, следили всегда, а уж теперь наверняка вдвое строже.

Проснулся ветер. Потянувшись сонно, вышел на дорогу, зевнул. Побрёл, задевая боками кривые деревца, тревожа лапами кустарник. Толкнул фонарь, подвешенный на крюке, но не сумел задуть пламя за створками. Побрёл дальше.

Стражник проехал и не узнал, что трое, прижавшись к боку ветра, перешли дорогу и спустились по пологому склону, затерялись меж кустарников и камней. Они прошли у края стылой воды, разлившейся и лениво спящей здесь, и остановились у зарослей побережника.

Длинные лозы, холодные и голые, как плети, стекали к воде. Позже, когда согреется земля и травы юного года нальются соком, оживёт и побережник. Расцветёт вспышками, белыми и розовыми, как одеяло Двуликого, когда тот только ступает на холм. Опадут цветы — и поплывут, подхваченные течением, мимо берегов, мимо храма. Говорят, Четырёхногий в эту пору добр, и если о чём его просить, то именно тогда. В это время и люди обходят пять храмов — пары, что дали обещание у ночных костров под жёлтой листвой и не передумали за время снега.

На другом берегу по верху стены прошёл стражник, зевая. По сторонам и не глядел.

— Ты первый, — велела Ашша-Ри, толкнув человека. — Иди!

— А чего это я? Вот он пускай...

— Живо!

— Да куда ступать-то?..

— Я пойду, — сказал Шогол-Ву.

Он разглядел сухие бока камней над тихой водой, увидел путь — и двинулся вперёд. Вперёд, и в сторону, и под конец прыжок. До того лёгкий, что иссохшая трава промолчала под мягкими подошвами.

Над головой разлился свет. Запятнанный прижался к стене, не дыша. Сонный страж, шаркая сапогами, прошёл обратно. Свет потускнел и померк, шаги затихли.

На том берегу человек поднялся, неуверенно прошёл к воде. Нашёл первый камень, второй. Взмахнул руками, прыгнув на третий, но удержался.

Глаза его во тьме видели плохо, и ноги были слепы, но пробирался он ловчее, чем многие из людей. И всё-таки не успел до возвращения стражника. Сжался в комок, опустив лицо. Замер. Тот, на стене, прошёл и не заметил.

Человек выпрямился, помедлил и двинулся дальше.

С последнего камня до берега он всё же не достал. Угодил в воду, тонкую здесь, с плеском. Живо метнулся к стене. По счастью, стражник не услышал. А может, подумал, шумела тварь вроде моховика.

Пятно света, раскачиваясь, вновь проплыло над головами и удалилось. Ашша-Ри, пригнувшись, двинулась к воде.

Они подождали, пока страж наверху пройдёт ещё дважды, и Шогол-Ву стал к стене лицом, упираясь ладонями в камни.

— Лезь, — сказал он человеку.

Тот навалился на плечи, неловкий в своих тяжёлых сапогах. Оскальзываясь, попытался забраться. Ашша-Ри подтолкнула его.

— Живее, ты, людская падаль! — прошипела она. — Через пять вдохов станет поздно! Держишься?

И, не дождавшись ответа, полезла наверх.

— Да куда ты!.. — зашипел человек.

Он покачнулся, дёрнулся, но устоял.

Запятнанный стиснул зубы, вдохнул, опустил голову. Врос в землю, стал одним целым со стеной. Человек охнул, Ашша-Ри поднялась ещё выше, и плечам стало легче.

Шогол-Ву прислушался.

За дыханием человека он уловил шаги стража — неспешные, тяжёлые. Вскрик — даже не вскрик, звук умер, едва успев родиться — и мягкий удар. Что-то упало на камни, и кто-то позаботился, чтобы упало чуть слышно. Спустя вдох, не больше, сверху упала верёвка.

Человек полез с кряхтением. Ашша-Ри поймала его, потянула.

— Живо! — раздался её шёпот. — Не медли, бери фонарь!

Она растянулась на стене. Свет разгорелся, проплыл мимо. Человек шёл неторопливо, подволакивая ноги. Зевнул.

Он прошёл дальше, унося огонь, и Ашша-Ри свесилась над стеной.

— Лезь! — поторопила она.

Шогол-Ву поднялся по верёвке, смотал её, пристроил на руке. Поглядел на человека — тот возвращался, тёмная фигура в меховой шапке. Фонарь покачивался в отставленной руке, освещая куртку с глазом на груди, застёгнутую наспех.

— Ждите! — велела Ашша-Ри. — Поймёте, когда нужно уходить.

И нырнула в тени.

Шогол-Ву растянулся на холодных камнях и ждал. Человек бродил взад-вперёд, заменяя пропавшего стража. То и дело зевал, прячась за ладонью.

Лишь ветер шумел, просыпаясь. Из города донёсся оклик, ленивый и протяжный, и ему отозвался такой же. Всё стихло.

Ударил колокол.