Шогол-Ву стряхнул руку человека и бесшумно двинулся вперёд.

На пути сидел оборванец, держась за ногу. Лицо изрезано морщинами, белые глаза. Трёхрукий отнял их, но дал взамен хороший слух.

— Помогите слепому! — тонко, нараспев протянул старик, поднимая голову. — Помогите, добрые люди. Ногу я подвернул.

Шогол-Ву потянул с плеча лук. Застыл, прислушиваясь.

Спутник, толкнув его, захромал вперёд. Нагнулся над стариком.

— Чего медлите, олухи? — завопил тот совсем другим, грубым голосом. — Меня грабят!

— Там выродок! — донеслось из-за камня в стороне от дороги.

Голос перешёл в мычание, и кто-то ещё прошипел:

— Захлопни пасть, дурень!

Старик оттолкнул чужие руки, пополз по дороге, широко раскрыв незрячие глаза.

— Не убивай! — заскулил он. — Всё бери, что хочешь... Я не хотел чинить зла! Это всё они, Скар и Градиг...

Слепой махнул рукой в сторону камня.

— Заставили меня!.. Пощади! Это они!

Нептица скакнула, припав на передние лапы, толкнула старика в грудь, и тот завопил.

— Прикончи их, — велел человек.

Шогол-Ву покачал головой.

— Они боятся и не тронут. Мы уходим.

— Трёхрукий у тебя точно разум отнял! Кто оставляет врага за спиной? Дай нож, я сам, если ты не можешь!

— Пощадите! — всхлипнул оборванец.

— Вперёд, — мотнул головой запятнанный, обращаясь к спутнику. — Или силой тащить?

Человек отступил на шаг, бледнея. Сплюнул.

— Зря с тобой связался, — процедил он. — Ты даже среди выродков — выродок.

Пнув оборванца сапогом, он зашагал по дороге, хромая.

Нептица зашипела в лицо слепому, топорща перья. Шогол-Ву прищёлкнул языком, поторапливая её.

Она послушала. Отойдя немного, остановилась, загребая лапами, и комья подмёрзшей земли осыпали старика. Нептица, задрав голову и распушив хвост, поспешила догнать человека.

Сын детей тропы шёл последним, чутко прислушиваясь к голосам позади и держа лук наготове.

За ними никто не пошёл.

Когда Одноглазый уже брёл по холму, Шогол-Ву разжёг костёр в полях меж тропой и лесом и взялся ощипывать камнеклювика. Тощий после зимы, тот был плохой добычей, но другой не попалось.

Нептица сунулась под руку, фыркнула, и серо-коричневые перья разлетелись, упали в огонь.

— Ох, дрянь... — пробормотал человек, отворачиваясь от дыма.

Потом, казалось, он уснул, но едва птица изжарилась, потянулся к мясу первым. Даже не дождался, пока Двуликий получит долю. Обгладывая худую ножку, спросил:

— Как тебя хоть зовут-то, выродок?

Шогол-Ву поглядел на него, но не ответил.

— Ну, чего таращишься? Или у тебя и имени нет? Так и буду выродком звать. Или пятнистой рожей, как больше нравится?

— Шогол-Ву.

— Значит, Ву. А я Нат, помнишь?

— Шогол-Ву.

— Да я расслышал, Ву. Скажи мне, Ву, такую вещь: ты почему не убиваешь? Стрелять умеешь, птице голову начисто срезал. Что же с тобой не так, а, Ву?

Запятнанный перегнулся над костром, схватил чужие пальцы и отнял кость с остатками мяса.

— Ты чего, выродок? — вскрикнул человек.

— С этих пор охотишься сам, — сказал ему Шогол-Ву. — Может, научишься слушать.

— Ты клятву дал!..

Голос человека задрожал.

— За три жёлтых раковины ты меня на руках нести должен, понял? Кормить, поить и хвалы богам возносить, что я тебе подвернулся! А ты... Мы даже идём не к Заставе!

— Я клятву дал — отвести, и её сдержу. Когда мы смешивали кровь, не говорили о сроках. И кормить я тебя не обещал.

— Это входит в договор, не ясно разве? Как я дойду без еды?

Запятнанный пожал плечами.

— Мало тебе золота? Хочешь ещё, сколько? Десяти медных половинок в день будет достаточно, жадная ты тварь?

Ему никто не ответил. Только нептица шевельнулась, потревоженная, и спрятала клюв глубже в перья.

Человек сидел, тяжело дыша, не отводя взгляда. Сын детей тропы глядел на него в ответ.

— Я понял, — сказал человек неохотно, опуская глаза. — Будь по-твоему. Шогол-Ву.

Он выделил последние слова.

Запятнанный бросил кость на землю у ног человека. Тот подхватил, отёр наспех, вцепился зубами.

— Как, ты сказал, тебя зовут? — спросил Шогол-Ву.

— Нат.

— Это не имя. Как тебя зовут?

— Я же сказал, Нат. Так и зови.

— Наттис?

— Нат.

— Натьере?

— Ох, да если бы! Слушай, рожа пятнис... Друг мой, Шогол-Ву, я не против, если меня зовут обрывком имени.

Запятнанный взял с прутьев последний кусок: крылышко, часть грудки. Поднял так, чтобы человек хорошо разглядел, учуял запах.

— Расскажешь?

Человек сглотнул, жадно следя за мясом.

— Хорошо, — неохотно сказал он. — В день, когда меня нарекали, папаша напился вдрызг. А, он был таким в любой день, что уж тут. И вот представь: люди собрались в круг у реки, разложили костёр. Все боги явились: Четырёхногий болтал ногами в воде, Пятикрылый резвился в тот вечер, поднимая искры. Одноглазый уставился с холма, Двуликий глядел из огня. А Трёхрукий... он, видно, тоже пришёл и отнял у моего папаши остатки разума, да и удачу у меня заодно. И выходит мой папаша в круг, в руке пустая кружка. Все ждут, имя скажет. Люди ждут, боги. А этот... а у него только выпивка в голове. Он и не соображал, я думаю, где находится, под руки довели. Кружку тянет, бормочет спьяну что-то. Налить, видно, просил. В конце икнул ещё.

Человек примолк, уставившись в землю хмуро, и решительно завершил:

— С того дня перед лицом богов и людей я Н-натль-ик. Во, будто выродки меня нарекали, а не папаша. Мать с него потом шкуру спустила, а толку, если боги уже слышали имя и запомнили его...

Он помолчал, кусая губы, и поднял глаза.

— Ну, доволен? Что скажешь?

Шогол-Ву протянул ему мясо.

— Можешь доесть, Нат.

Они не дошли до степей. Только до равнины с разбросанными по ней полями и небольшими поселениями, что тянулась к югу и востоку. Отсюда нептица сумела бы и сама добраться до мест, откуда родом.

Шогол-Ву велел ей идти, указывая путь. Человек махал руками и кричал. Нептица отбегала недалеко, но неизменно возвращалась.

Когда Двуликий был на макушке холма, сын детей тропы сидел на камне у дороги и молча глядел, как его охрипший спутник наступает на зверя, грозя палкой.

Нептица, хлопнув крыльями, вскрикнула тревожно и наконец пустилась прочь. Человек, бросив палку ей вслед, отряхнул ладони. Замер, подавшись вперёд, уперев руки в бока. Постоял ещё и развернулся, возвращаясь.

Шогол-Ву молчал и ждал.

— Вот так! — зло воскликнул человек, подходя. — Сам не мог? Ты бы ещё на коленях её умолял. Почему я должен это делать за тебя? Уходим скорее, чего расселся!

— Уходим, — согласился запятнанный, поднимаясь.

Но смотрел он не на человека, а на зверя за его плечом. Нептица гордо вышагивала, неся в клюве палку. Когда человек остановился, ткнулась ему в спину.

— Ах ты!.. — оскалился тот. — С меня хватит, слышишь ты? Прикончим эту тварь!

— Уходим, — повторил Шогол-Ву.

— С ней? Вот с этой?

Запятнанный развернулся и пошёл, оставив спутника без ответа. Нептица заспешила следом, выгнула шею, протянула палку.

— Слышишь меня, ты, выродок?

Человек захрипел и закашлялся.

— С этой тварью в город не пробраться, ты же сам говорил! Мы шли, теряли время, а что теперь? Хочешь вот так идти к Заставе?

— Догоняй, — бросил через плечо Шогол-Ву.

Человек догнал, забежал вперёд. Злость придала ему сил.

— Ты слышишь? — взмахнул он руками. — Что дальше, а?

— Мы идём к Заставе.

— Мы день теряем, и чего ради? Как мы пойдём? Мне только стренгу осталось взять и шагать впереди с песней: «Эй, поглядите-ка все, кто идёт»!