— Да не обойдёт он удачей и тебя, за помощь твою и доброту!

Всадник отъехал, и Ашша-Ри, обернувшись, зашипела:

— Ты, знающий мать! Я отрежу тебе язык!

— А я что? — развёл руками человек. — Про куплеты ей не нравится, про древесника не нравится, а что тогда? Ишь, нежная какая!

Когда Двуликий стоял на краю холма, готовясь уйти, путники добрались до каменоломни. Отсюда было подать рукой до Каменного Моста.

Когда-то здесь протекала большая река. Говорили, и Голубое Сердце тогда тянулось едва ли не на всё Приозерье. Правда или нет, кто теперь скажет. Река обмелела до того, что лишилась имени, а мост ещё долго стоял, но потом разобрали и его. Осталась только память да название городка, менять которое люди не захотели.

Шогол-Ву однажды был здесь. Давным-давно, в другой жизни, провожал торговцев из Южного удела. Как всех юных, старшие брали его с собой, чтобы знал тропы.

Тогда стражи у городских врат не вставали даже, лишь кивали лениво и махали рукой: проезжайте! И бутыль с вином почти не прятали. При виде детей тропы, правда, насторожились, но те в город и не пошли. Взяли плату, что причиталась, и дорога повела их на север, через Приречье, к Косматому хребту.

А сейчас привратники стояли, цепко оглядывая каждого.

— Зря пришли сюда, — сказал Шогол-Ву.

— Не поворачивать же теперь, у всех на виду. Вы рты прикройте, а я за троих скажу.

Нептица фыркнула. Она устала бороться с прутьями, легла, уткнула клюв в перья. Лишь иногда приоткрывала чёрный глаз.

Стражи пропустили телегу с бочками и дали знак человеку, чтобы подъехал ближе. Тот хлестнул заморённых рогачей.

— Да улыбнётся вам Двуликий... Теперь уж, пожалуй, Одноглазый. Кто такие, откуда, чего так поздно?

— Да не оставят Двуликий с Одноглазым и вас! Потешники мы, со Сьёрлига. Путей не знаем, насилу добрались.

— Аж со Сьёрлига? А у нас что забыли?

— А мы там уже всем надоели. Вот, думали поглядеть на Разделённые земли и себя показать.

— Не такие они теперь и разделённые. До вас слухи не доходят, что ли?

— Да слышали вроде, что Свартин из Междулесья наложил свою руку на весь людской Союз. Так и что с того, разве люди от этого стали меньше пить и веселиться?

— Людской? Выше бери! Косматый хребет теперь тоже наш.

Ашша-Ри дёрнулась, стиснув зубы. Шогол-Ву придавил её руку, не дал обернуться.

— И Запретный лес нашим будет, — похвалился страж.

— Так-то оно так, — осторожно сказал его товарищ, — но как по мне, лучше б мы к детям леса не лезли.

— Так и не лезли б, кабы они за границами следили! А то сдвигают, сдвигают — давно пора было лишнее вырубить! Ладно, не знаю, как ты, а я домой хочу.

Подняв фонарь, страж обошёл повозку. Присел, заглянул под днище. Посветил в лицо двоим, что сидели позади.

— А с вами-то что стряслось?

— Говорю же, дорог не знаем, — откликнулся человек. — Вот у Малых Колдобин и перевернулись. Тогда ещё подморозило, эти себе головы и раскроили. Но ничего, крепкие, оклемаются. Их уже и били, и древесник когтями рвал...

— Ладно, — прервал его страж. — А зверь чего? Беспорядка не учинит?

— Да ни в жизни! Он с нами с того дня, как яйцом ещё был. Зажарить думали, а вот этот вцепился. «Это, — говорит, — Хвитт, он мне нравится, так что вот вам, а не ужин...»

— Проезжайте уже, — махнул рукой страж. — Но чтобы в Новом городе не показывались, ясно? Вам и Старого хватит. Живо, живо, запирать будем!

Человек хлестнул рогачей.

— А запираетесь-то чего? — спросил он. — Вроде ж уже всё спокойно?

— Так сверху приказано, а больше вам знать не положено. Давай уже, не задерживай!

— Сам бы рад быстрее, да видите, какие клячи. Да пошлёт вам Трёхрукий удачу!

— И вас пусть не обойдёт своей милостью.

Повозка немного проехала по главной улице, освещённой тусклыми фонарями, и свернула в черноту. Каменные дома обступили тесный, двум телегам не разойтись, проулок. Здешний мрак разгоняли где свеча на окне, где огонь у входа в погребок. Слабый, за закопчённым стеклом.

Смердело кислым и порченым. Варевом из хрящей, тухлой рыбой, гнилыми очистками. Тянуло дымом. Пропитываясь этим всем, болталось на верёвках бельё.

В тёмных окнах переговаривались люди, свесившись над переулком.

— О, гля, кого несёт, — икнул один, взмахнув кружкой.

Шогол-Ву ощутил, как что-то пролилось на плечо, брызнуло на лицо.

— Э-э, кто такие будете? — крикнул второй.

— Шуты-потешники мы. К постоялому двору верно еду, или сбился я?

— Да, — откликнулись из тьмы.

Послышался звук плевка.

— Езжай дальше, не ошибёшься. Порадуйте старого Ламме! А то с поры жёлтых листьев у него и гостей нету.

— Эй, а меня потешить? — донеслось возмущённое.

— А ты не выпади гляди, как в тот раз. Вот потеха будет, если шею свернёшь!..

Раздался хриплый смех.

Повозку затрясло на разбитой дороге, накренило. Дома расступились, открывая место, где можно было поставить телегу под навесом и привязать рогачей. Один-единственный фонарь слабо горел у двери. Даже Одноглазый и то давал больше света.

— Вот оно, — сказал человек довольно. — «Под хвостами рыжухи». Название этой дыре в самый раз, но сейчас я и этому рад. Выспимся, отмоемся и дальше двинем. Ну, чего расселись? Давайте, привязывайте этих кляч. Я уже достаточно потрудился.

В этот закоулок, сквозь тусклые стёкла не могла пробиться даже улыбка Двуликого.

Шогол-Ву спустился по скрипучей грязной лестнице в общий зал, тёмный и низкий, где в этот час находились только двое: хозяин, возившийся у полок за стойкой, и неопрятный старик, уткнувшийся в кружку.

Чадил разожжённый очаг. Волны жара катились, наваливались душно. Побулькивало варево в чёрном котле.

Шогол-Ву вдохнул. Почуял дым и кислое — пролитую выпивку тут не подтирали, бросали поверх солому. В переполненном ведре гнили очистки. Принюхался ещё: похоже, ради них варили мясо.

Старый Ламме, хозяин, почесал лысеющий затылок, наклонился и торжествующе воскликнул:

— О!

И, выпрямившись с зажатым в пальцах пучком сухой зелени, захромал к котлу.

— Не клади, — остановил его Шогол-Ву.

— А?

— Говорю, не клади. Варево будет как вода, без жира, без вкуса.

— Это ж чёрный лист, ты чего! Для аромата.

— Нельзя его к птице.

— Да ты почём знаешь, а?

— Так мы со Сьёрлига, — раздалось с лестницы. — Кому, как не нам, знать о травах! И если друг мой, гм... друг мой Дарен говорит тебе не класть лист в котёл, так и не клади!

Человек, не торопясь и глядя под ноги, спустился. Потянул Шогола-Ву к столу, упал на лавку, наклонился ближе.

— А и правда, — вполголоса спросил он, — ты откуда знаешь про чёрный лист? Я вот такое слышу впервые. С чего бы тебе в готовке разбираться?

— Дарен?

— Ну, не могу ж я тебя звать родным именем, сам подумай.

— На старом наречии...

— Да, да, чудесное имя.

— ...означает «глупый».

— Да тебе откуда знать старое наречие? Всё ты переврал. И я первым спросил, а ты не ответил. А ещё, пока дикой бабы нет — чего это она тебя зовёт «знающий мать»? Это тогда, у реки, она не мне кричала, что ли?

Шогол-Ву промолчал.

— Неспроста ты от своих ушёл, да? И правда, кажется, ты выродок среди выродков. А...

Нож с лёгким стуком ушёл в липкую доску. Человек осёкся, глядя на лезвие между пальцев.

— Эй, чего творите? — сердито окликнул хозяин.

— В ножички играем, — сквозь зубы ответил человек.

— Так выйдите во двор и на земле играйте, а столы мне тут нечего портить!

— Ты, любезный, лучше подай нам выпивку. Глядишь, у моего друга и времени на игры не останется.

— Налью, а только четыре красных вперёд.

Человек, порывшись в кармане, отсчитал медные половинки, шлёпнул на стол. Хозяин к тому времени наполнил глиняные кружки, принёс — тянуло кислым, сгрёб раковины и вернулся за стойку.