— Я чего-то не понял. Я с одним договаривался, мне другие проводники не нужны!

Запятнанный положил руку на голову нептицы, пригладил торчащие перья. Зверь стряхнул ладонь, зашипел, не сводя глаз с Ашши-Ри. А та глядела только на Шогола-Ву.

— У меня повозка с рогачами. Ты потерял время, гадая, подохнет эта людская падаль или нет. Наверстаем упущенное. Возьмём и этого, если цепляешься за глупую клятву.

— Падаль, значит? — оскалился человек. — Убей её! Возьмём повозку...

Ашша-Ри дёрнулась. Когда в её руке появился нож, Шогол-Ву не заметил, но успел остановить.

— Пусти! Я освобожу тебя от клятвы...

— Прикончи её, чего тянешь? Она первая полезла! Что ты её жалеешь?

Удерживая Ашшу-Ри, запятнанный боком оттолкнул человека, тянущегося к ножнам на его бедре. Тот, слабый ещё, отлетел. Подскочила нептица, Шогол-Ву развернулся, и удар клюва пришёлся по его плечу.

Охотница извивалась, силясь освободиться. Лезвие блеснуло, слепя. Шогол-Ву зажмурился на мгновение и ощутил, как нож скользнул по щеке.

Он ударил Ашшу-Ри по раненой ноге, толкнул, и когда та упала, наступил на руку с ножом. Удержал нептицу: та метила клювом ей в лицо.

— Да убей её, слабодушный! Убей, или дай я сделаю это! Ты что, не понимаешь — мы так и будем грызться, пока она не прирежет тебя или меня!

— Решай, — прохрипела Ашша-Ри. — Решай, порченый, что тебе дороже — племя или этот гнилой род, знающий матерей. Ты и сам такой. Кого выберешь?

Шогол-Ву поглядел сверху вниз, не опуская руки, не позволяя нептице добраться до охотницы, лежащей на земле.

— Мы пойдём вместе, — решил он. — Все. Большая повозка?

— Трёхрукий у тебя разум отнял!..

— Боги лишили тебя ума!..

— Во, я впервые с ней согласен.

Шогол-Ву убрал ногу. Наклонился, отнял нож и отступил. Ашша-Ри поднялась, гневно блеснула глазами, сплюнула через давно выбитый зуб.

— Ты, знающий мать...

— Нам опасно на дороге. Нужно прятать лица. Нужен человек, чтобы правил.

— Да, а эта не нужна!..

— Это её повозка и её рогачи. Она предложила помощь. И это она достала жгучий корень, чтобы ты не отправился к ушам богов раньше срока. Значит, будем держаться вместе.

— Ох, ну... Что, правда достала?

Человек недоверчиво поглядел на Ашшу-Ри, нахмурился.

— Давай тогда хоть зверя бросим. Чем меньше на нас глядеть будут, тем лучше.

— Зверя послал Двуликий. Не нам спорить с богами, им виднее. Зверь останется с нами.

Спутники промолчали, поглядели только, и взгляды их сказали больше слов.

Новая дорога текла неторопливо мимо полей, ещё пустых, нетронутых. Позже, как земля просохнет, их вспашут, а сейчас только мелкие твари да камнеклювики бродили и рылись, отыскивая упавшее зерно и забытые корни.

По левую руку протянулась тонкая полоска Древолеса, далёкая и оттого почти синяя, с багровыми вкраплениями вечников. Если свернуть туда, можно добраться и к долине, где теперь жило племя детей тропы. По правую руку качал ветвями другой лес, небольшой и светлый. Поднимались дымки костров, стучали топоры.

По дороге ехала повозка, запряжённая двумя рогачами. Это были старые звери. Шкуры цвета дубовой коры не лоснились, проступали рёбра, и даже чёрные гривы не погустели к поре холодов. На двоих остался только один рог.

Почти всю повозку занимала клетка с нептицей. Та вскрикивала гневно, протискивая клюв сквозь холодные прутья в поисках выхода, и повозку качало.

На краю, свесив ноги, сидели двое.

— Уймись, Хвитт, — сказал Шогол-Ву, обернувшись, и поёжился. Куртка, вывернутая наизнанку, колола.

— Это глупо — давать имя еде, — произнесла Ашша-Ри.

Грязная повязка скрывала её глаза. Охотница надрезала ткань, но вряд ли видела много. Запятнанному повезло больше: он обмотал только лоб. А метину на подбородке скрыл, размазав кровь из пореза.

Перья оба заткнули под повязки, выплетать не захотели.

— Вот именно, — согласился человек.

Он правил, время от времени подстёгивая рогачей. Те не спешили, то и дело переходили на шаг. Потом и вовсе остановились.

Шогол-Ву обернулся.

— Прячьте рожи, — зашипел человек.

По дороге навстречу двигалась гружёная повозка. Рогач, светлый, с густой чёрной гривой, легко её нёс. Рядом с возницей сидел мальчишка.

Поравнявшись с путниками, возница придержал рогача.

— Папа, папа, смотри — зверь! — сказал мальчишка, указывая пальцем.

— А ну уймись!.. Да улыбнётся вам Двуликий, путники!

— Да не оставит он и тебя, — откликнулся человек.

— Откуда такие будете?

— Шуты-потешники мы, со Сьёрлига.

— Гляжу, досталось вам крепко, — покачал головой возница. — И стоило в такую даль тащиться? Время у нас не то, чтобы потешать народ.

Ашша-Ри закаменела, не оборачиваясь. Шогол-Ву уткнулся в воротник.

Нептица закричала тонко, протягивая лапу за прутья, будто надеялась, что встречные её освободят.

— Да в Жерновках не свезло, — охотно пояснил человек. — Эти двое нахлебались браги и давай чудить. Вот этот, башка тупая, давай куплеты про Свартина откалывать. Думал, людям понравится, а они там вроде как и не против, что теперь под началом Свартина ходят. Хотели миром решить, да его на местного парня вывернуло, тот не стерпел, и пошло-поехало.

Его собеседник прищёлкнул языком, покачал головой. Сын дёрнул его за рукав.

— Папа, папа, а почему она кричит?

— Да голодная, — ответил человек.

— А можно, я дам ей хлеба?

— Не лезь к людям, Тонне.

— Да можно, можно, — охотно согласился человек. — Эта всё жрёт, что не приколочено, и всегда мало.

Дважды просить не пришлось, мальчишку как ветром сдуло с передка. Пошарив в котомке, он протянул нептице ломоть. Та принюхалась, взяла осторожно. Проглотила, задрав морду, просунула сквозь прутья клюв, заскребла лапой: ещё!

— Хорошая! — засмеялся мальчишка и отломил ещё кусок. — Как её зовут?

— Тва... — начал человек.

— Хвитт, — твёрдо сказал Шогол-Ву.

— Хвитт, — поправился его спутник.

— Поехали, Тонне, — окликнул возница. — Нас ждут.

Мальчишка протянул руку к клетке, отдёрнул. Осмелившись, всё-таки погладил белые перья.

— А что она умеет?

— Жрёт, гадит. Ну, танцует ещё.

— Вот бы поглядеть! Ну, как танцует.

— Задаром не выступаем, — подмигнул ему человек.

— Тонне, — сказал возница уже сурово. — Едем!

Мальчишка со вздохом полез на передок.

— Да пошлёт вам Трёхрукий удачу на пути, — скупо кивнул его отец. Сжав губы, взял поводья.

— Да не обойдёт он удачей и вас!

Встречные отъехали, и можно было расслышать, как возница выговаривает сыну:

— Ты зачем полез к голодранцам этим?

— Я хотел покормить!..

— «Хотел», «хотел»! А что наш обед им швырнул, ты подумать не хотел? Сиди теперь голодный!..

Что ответил мальчишка, уже не было слышно.

— Вперёд, убогие! — воскликнул человек, подхлёстывая рогачей, и они поплелись неохотно.

— Ещё раз, — процедила сквозь зубы Ашша-Ри, — ты наплетёшь такую чушь, и я отправлю тебя к ушам богов.

— Отправишь, ага. А что надо было сказать, правду? «Добрый путник, у меня тут пара выродков». Так, что ли?

Ашша-Ри привстала, сдёргивая повязку, и потянулась к ножу, забыв, что он теперь не у неё.

— Тихо! — воскликнул человек. — Ещё кого-то несёт.

С ними поравнялся одинокий всадник.

— Да улыбнётся вам Двуликий! Что ж с вами стряслось-то, люди добрые?

— Да не оставит Двуликий и тебя! А это, значит, завернули мы в лесок по нужде, а с ветки древесник прям на голову свалился. Бешеный, наверное. Вот, ребят подрал.

— Ох, беда какая! Ну, ты их лекарю покажи. А зверя чего с собой тащите?

— Так мы шуты-потешники. Поём, пляшем, зверь танцует. Теперь, правда, беда — этой только и остаётся, что подаяние просить. Это если ещё выживет. Что-то они чудные стали после того, как их покусали.

— На, держи вот, — сказал встречный, и что-то звякнуло. — Ну, пусть вам Трёхрукий удачу пошлёт, бывайте.