— Ты умрёшь! — воскликнул сын леса и вскочил на перекладину.

Рогачи — привязанных оставалось трое — рванулись, столбы затрещали, и пылающий навес полетел вниз. Шогол-Ву отпрыгнул, ударившись спиной о мохнатый бок. Схватившись за белую гриву, устоял.

Последние рогачи кинулись прочь, храпя, роняя пену, волоча за собой горящие остатки навеса. Сын леса закричал. Шогол-Ву видел, как он пытался выбраться из огня, но его сдавило брёвнами. Люди у дороги зашумели, и рогачи, напуганные, повернули, не разбирая пути. Спутавшись поводьями, влетели в огонь, забились, размётывая куски горящей кровли.

Неясно откуда возник старый охотник. Одним прыжком взлетел на спину зверя, безумного от боли. Тот тряхнул головой. Казалось, тяжёлые рога смахнули непрошеного седока в огонь, он исчез из виду. Но вот один рогач кинулся прочь, свободный, и прянул в сторону второй. Потом и третий рванулся от огня так быстро, что едва устоял. Всадник, вцепившийся в гриву, встал на спину зверя и спрыгнул на ходу.

Он подошёл к навесу и потянул что-то из-под брёвен: тело, изломанное, обгоревшее. Освободил наполовину и вонзил нож в грудь.

Потом Зебан-Ар поднялся, кинул напоследок долгий взгляд и отступил туда, где край двора таял в чёрных тенях.

Шогол-Ву похлопал белого рогача по шее. Тот дрожал и мотал головой, его сосед был спокойнее. Запятнанный рванул рубаху, отрезал кривую полосу и завязал рогачу глаза, как мог.

— Идём, — прошептал он, не слыша собственного голоса. — Идём.

Вольд ещё бился, удерживая топор в левой руке. Клур теснил его к дому.

Там под окном лежал одноглазый, ещё живой, скрёб пальцами по земле. Грязь под ним смешалась с кровью.

Вольд шагнул, не видя, запнулся о ноги лежащего, и противник свалил его, наступил на грудь.

И тут кто-то рассмеялся хрипло и негромко. Слепой бродяга шёл, переступая мёртвые тела, держа у горла почерневшие пальцы. Клур дёрнулся при звуках этого смеха.

Бродяга снял капюшон.

— Спорите, кто из вас предатель? — спросил он. — Кому я зря доверял? Клур, что ж ты не сказал, что убил меня?

Вольд отполз, раскрыл рот, но сказать ничего не сумел.

— Я освободил тебя! — воскликнул Чёрный Коготь. — Думал, покончу с проклятием. От тебя осталось лишь тело, а разум ушёл. Будь ты в своём уме, сам бы велел прервать это жалкое существование!

— Чего? — пробормотал Вольд, приглядываясь. — Свартин?..

Все, кто ещё стоял на ногах, прекратили сражаться. Не сразу, но остановились. Кто шагнул вперёд, кто отступил. Зашептались.

— Да разве ж это он?

— Быть не может! Не похож совсем...

— Он, точно он, ток отощал до костей!

— Я доверял тебе, Клур, — прохрипел бродяга. — Поставил первым над Дланью. Верил больше, чем брату, а ты убил меня!

— Для тебя осталась только эта свобода. Ты жил как зверь, взаперти, разве не помнишь? Из-за проклятого камня не мог даже выйти к людям. Каждый день ты терпел эти муки, и мне было больно смотреть. Я не знаю человека сильнее тебя, никто из живущих не продержался бы так долго, но ты сломался, Свартин! Проклятье тебя сломило.

Бродяга издал хрип, но ничего не сказал.

— Разве не ты бросался на стражей, стоило им сказать поперёк хоть слово? Не ты убил двоих? Одного мы так и не настигли, ушёл, и только боги знают, куда. Чего было ждать — чтобы слухи поползли? Или чтобы ты сбежал, показался людям в таком виде?

Чёрный Коготь помолчал, не дождался ответа и продолжил:

— Вся твоя слава тут же превратилась бы в дым. Да что слава — думаешь, после такого мы удержали бы земли? Я хотел, чтобы тебя хоть запомнили достойным. Чтобы знали: умер, сражаясь. Хотел покоя для тебя!

В голосе его звучала мука и отчаяние.

— Не было уже иного пути. Даже если бы Вольд не солгал, если бы нашёл выход, как обещал, — ты перестал быть собой. Даже не тень прежнего — безумец, которого до последних дней пришлось бы прятать. Долго можно скрывать такое, как по-твоему? Бояться, что у кого-то из наших язык развяжется, легко? Или что задумаются, для чего им оставаться на нашей стороне. Уже наверняка задумывались. Я устал...

Он покачал головой, усмехнулся невесело.

— Я думал, проклятый камень ещё с тобой, поспешил, не проверил. Думал, схороню тебя и проклятье заодно...

— Проклятье? — рассмеялся бродяга, подходя ближе. — Проклятье! Боги шепчут... Боги кричат! Боги говорят без слов! Ты глупец, Клур. Дай сюда нож.

И он протянул чёрную ладонь, крупную, обуглившуюся до костей.

— Давай, я покажу, или ты не поймёшь.

И добавил насмешливо и хрипло, склоняясь к лицу Клура, щуря белые глаза:

— Боишься?..

Чёрный Коготь вложил нож в костлявую ладонь, и быстрее, чем можно сделать вдох, Свартин полоснул его по шее. Клур отступил, прижимая к ране пальцы, сквозь которые тут же проступила кровь.

— Теперь слушай богов! — воскликнул бродяга, отбрасывая нож и вскидывая руки. — Слушай, и услышишь!

Он повернулся к Вольду, уставился мёртвым взглядом.

Тот уже поднялся и стоял, пошатываясь, выставив перед собой здоровую руку. Пробормотал:

— Видишь, брат, кому ты доверял? А он, пёс такой, тебя же укусил...

— И это говоришь мне ты, брат? Это ведь ради тебя я пошёл на другие земли. Думал, нам двоим будет тесно в Междулесье. Тебе было мало? Я просил помощи с камнем, просил узнать, что мне делать, как спастись — и ты узнал, но выжидал, пока спасать меня не станет поздно! Хотел забрать себе всё!..

— Я не хотел, я не сразу узнал, как быть! Поверь... Если ты здесь, ещё не поздно! Я не оставлю тебя, мы будем вместе!..

— Так тому и быть, — усмехнулся Свартин.

Бросившись на брата, он обхватил его и потащил в огонь. Тот отбивался, но пламя становилось ближе на шаг... ещё на один... ещё...

— Матьес, помоги! — надрывно закричал Вольд, забыв о том, что одноглазый лежит на земле с распоротым брюхом. — Кто-нибудь!..

Горящая дверь упала, волна жара хлынула наружу. Двое, сцепившись, застыли на миг на пороге, чёрные на рыжем — и исчезли в беснующихся волнах огня. Долгий надрывный крик взлетел и утонул в шуме и треске пламени.

Ни один во дворе не сделал и шага. Никто не пытался помочь.

Шогол-Ву потрепал по шее белого рогача, храпящего, несмотря на повязку, взялся за повод и потянул к ограде.

Там, у телеги, сидела Ашша-Ри, сидела и держала Клура на коленях. Пыталась зажать рану алыми ладонями.

Он улыбнулся ей, поднял руку, коснулся щеки, пачкая кровью.

Рука упала.

Зебан-Ар стоял рядом, прислонясь к борту, и следил за двором. На этих двоих, казалось, он и не смотрел, но теперь обернулся.

— Пора, — сказал он. — Пора, или чёрный пёс встанет. Дай мне, если не можешь сама.

Ашша-Ри оскалилась.

— Только сделай шаг! Только посмей, и я вырежу твоё сердце из груди. Он мой, и я больше никому не дам его тронуть, никому!

Пламя взвыло и поднялось, закружилось вихрем, заревело. Разгорелось так, что больно смотреть. Налетел ветер, раздувая огонь, разбрасывая белые искры. Пылающий столб потянулся к чёрному небу.

Люди отшатнулись, закричали, побежали, прикрывая головы. Рогачи замычали, беснуясь. Шогол-Ву стряхнул со шкуры огненные капли, навалился на повод, подтаскивая зверя к ограде.

Огонь достиг неба и весь ушёл туда, оставив на земле чёрный и мёртвый дом, и небо просветлело медленно и неохотно.

Люди сбились в кучу, как овцы. Никто больше не смотрел, око у соседа на груди, не око. Клур, хмурясь, стоял перед толпой. Чёрные кудри с проседью слиплись от крови, одежда испачкалась, взгляд тёмных глаз был задумчив.

— Ты глуп, старик — он не умирал. Посмотри на его глаза! — горячо прошептала Ашша-Ри. — Они не белые, как у мертвецов.

— Ты позволила сердцу затмить разум, — ответил ей старый охотник. — Ты видела достаточно смертей и видела его рану, Ашша-Ри. Не выдумывай то, чего нет! Потерявший столько крови не может остаться живым. Стоило отправить его к ушам богов, как я отправил других. Время чёрного пса вышло.