Они ещё посидели, но больше не говорили. Нат взял стренгу, лёг на телегу, на побросанные кое-как мешки с полотном, и принялся играть невесёлые песни без слов. Шогол-Ву устроился рядом, запрокинув руки за голову. От голоса стренги на душе стало тоскливо. Хотелось сказать, чтобы человек сыграл другое, но тут пришёл сон.

Во сне тоже было темно, холодно и тревожно. Нужно было уйти, но выход не отыскивался, только стены. Но вот, наконец, дерево загремело под сапогом и подалось, взвизгнули петли. Шогол-Ву проснулся и не сумел понять, дверь открылась во сне или наяву. Разгорелись огни сквозь прикрытые веки.

— Во-от они, крысы ползучие, — раздался голос. — Ишь куда залезли. Их вы искали? Про камень я от этого слышал.

— Сейчас проверим, их или не их, — ответили ему. — Вы, двое! Поднимайтесь!

Фонари закачались, слепя, и в мире ничего не осталось, кроме белых и жёлтых вспышек.

Слышно было, как поднимается нептица, дремавшая между телегой и выходом, как встряхивается и щёлкает клювом.

— Эй, зверя уймите! — воскликнули грубо. — И давайте во двор! И чтоб без глупостей, ясно? Бежать вам некуда, и вас двое всего, нас побольше будет.

Снаружи их уже ждали. Крепкие мужики с топорами, с виду стражи из Ока — стрижены так же, в кружок, но одеты просто. Двое рослых парней — сыновья трактирщика из Белых Садов. Позади мялись местные с лопатами, то поднимая их, то опуская. А ещё дальше, на туманной дороге неясным пятном темнела повозка, всхрапывали рогачи и растекался огонь фонаря.

— Камень у тебя? — кивнули Нату. — Вынимай, показывай. Искальд, кончай с бабой миловаться, дуй сюда!

Главный носил повязку через глаз. Шогол-Ву помнил и эту тёмную гриву с густой сединой, и широкий подбородок, и бычью шею. Он видел человека прежде среди людей Свартина. Или среди людей Вольда? Когда они собирались, чтобы идти на Зелёные Угодья и дальше, дети полей и дети тропы держались поодаль друг от друга, предоставив разговоры вождям. Шогол-Ву почти не смотрел на людей, они были неинтересны и одинаковы, но этого — этого он запомнил.

Нат кинул быстрый взгляд влево, вправо, не спеша потянул шнурок. К камню поднесли фонарь.

— Искальд, чтоб тебя чащобники заели! Долго ждать?

Нептица встряхнулась и пошла обходить людей, вытягивая шею, принюхиваясь. Её пугнули, пока не зло, и она отпрянула от сапога, топнувшего по грязи, раздула перья. Оказалась на пути того, кто шёл от телеги, и он обогнул её, стараясь не коснуться — тонкий, как лоза, гибкий и ловкий.

Это был сын леса, рослый для их племени. Ему почти не пришлось задирать голову, когда он взглянул в лицо запятнанного. Глаза светлые, как у Хельдиг, но другого толка. У неё чистые, как речная вода, что уносит любой сор, у этого лёд. Мутный, туманный.

— Ну? — поторопил одноглазый. — Настоящий, нет?

— Подними выше, — приказал Нату сын леса. — Ещё.

Тот послушал, поднёс камень чуть не к самому носу беловолосого. Люди смотрели жадно, но руками не тянулся никто. Сын леса присмотрелся, затем сказал:

— Поверни. Не закрывай пальцами. Теперь покажи другую сторону.

Голос у него тоже был как будто вмёрзший в лёд, застывший.

— Да, Матьес, камень настоящий. Если это всё, что ты хотел, я пойду.

— Иди, — согласился одноглазый и кивнул своим людям.

Те шагнули вперёд. Работали слаженно: Ната оттёрли, Шогола-Ву взяли под руки, крепко взяли. Ударили под рёбра, лишая дыхания.

— Вы чего? — закричал Нат. — А ну, не троньте его, или я камень зашвырну, и ползайте в грязи, ищите! Думаете... эй, руки убрал!

Взяли и его, но не били, только держали крепко, чтобы не дёргался.

— Ты, выродок, на колени! — велел одноглазый.

Сзади ударили по ногам. Шогол-Ву пошатнулся, но устоял.

Нептица бросилась на людей, ударила клювом, ещё и ещё. Её оттолкнули, оставив след сапога на белых перьях. Двое взялись за топоры. Поодаль вскрикнула женщина.

— У вас Трёхрукий разум отнял, что ли? — скороговоркой выкрикнул Нат. — Камень-то вот он! Мёртвых поднимает, слышали небось?

— А мы её кусками нарубим! — ухмыльнулись ему в лицо.

— Пока нарубишь, она тебе кишки выпустит!

— Уходи, Хвитт! — воскликнул Шогол-Ву, выворачиваясь из крепких рук. — Пошла прочь!

Он не заметил, как здесь оказалась дочь леса. Видно, прибежала от телеги. Протолкалась вперёд, встала между людьми и зверем.

— Не трогайте, не убивайте! Я прикажу ей, она уйдёт...

Её соплеменник шёл следом. Теперь и лицо его застыло.

— Искальд! Уйми свою бабу! — рявкнул одноглазый.

— Ты позоришь моё сердце, Хельдиг, — сказал сын леса. — Отойди. Мужчины знают сами, что им делать.

Но она лишь помотала головой.

— Я не уйду. Зачем убивать зверя, если можно прогнать?

— А мясо, — подал голос трактирщик.

— Камень поднимет её...

— Не болтай, — перебил сын леса.

Голос его даже теперь остался холодным и ровным.

— Да эти уже слышали, — лениво сказал одноглазый. — А видеть им, может, и ни к чему. Ладно. Пусть гонит, возни меньше. Давай, живо!

Дочь леса подтолкнула нептицу. Та зашипела, щёлкая клювом. Люди глазели, и ни один не догадался уйти с пути, чтобы зверь прошёл к дороге.

— Не уходит что-то, — пробормотал местный мужик, поднимая лопату.

— Да как она уйдёт, дурень, когда вы её не пускаете? — воскликнул Нат.

Его дёрнули, чтобы молчал, но люди сообразили, отошли. Дочь леса повела нептицу, поглаживая по спине, уговаривая. Та обернулась раз или два.

— Уходи, Хвитт! — крикнул ей запятнанный. — Пошла вон!

Нарочно старался, чтобы голос звучал грубее.

Нептица фыркнула, вскинула голову и зашагала к дороге, высоко поднимая лапы. Сын леса пошёл следом.

Из-за тумана плохо было видно, но Шогол-Ву услышал, как свистнул хлыст и тонко вскрикнул зверь. Ахнула женщина, хлыст запел снова, и кто-то побежал по дороге, липко защёлкала грязь.

Тут его и поставили на колени. Не уследил. Руки дёрнули вверх, спутывая.

— Тронете моего проводника, и мы с вами не договоримся! — крикнул Нат над головой.

— О чём не договоримся?

В голосе одноглазого звучала усмешка.

— Да ясно о чём. Это ж вы меня нанимали — скажете, нет? Ну и кому я должен был отдать камень? Он сейчас не с вами, я угадал?

— Догадливый ты. Даже слишком, раз удрать пытался. Но мы, видишь, подогадливей будем. И сила не на твоей стороне.

— Сила? Ну, возьми камень силой. Давай, возьми! Что, не хочется, а?..

Голос его оборвался вскриком.

— Не трогать! — прогремел одноглазый. — Я кому говорил? Может, мне повторить, Фьель, и при каждом слове тебе палец ломать, чтобы лучше запомнил?

— Я понял! Понял я, больше не трону!

— Вот то-то... Ведите бабу!

Шогол-Ву поднял голову. Успел увидеть тётушку Галь, и руки дёрнули вверх, вынуждая склониться так низко, что перья, вплетённые в волосы, коснулись грязи.

— Говори, женщина.

— Нат, ты здесь?

Голос тётушки Галь дрожал.

— Нат...

— Здесь я, — процедил тот сквозь зубы.

— Говорила я, ты со своими делами в дурное встрянешь, так и вышло. Сбежать тебе уж не дадут, но и с наградой не обманут. Эти люди слово держат.

— Ага... — начал Нат и осёкся.

— Правду о камне они сказать не могли, это верно. И наградой тебе не воспользоваться. Но они мне её дадут. Ты послушай, милый, послушай: я тебя в дом взяла, кормила, поила, последним делилась! Сам знаешь, как жила. А ты вырос, и что я получила? Не заботился ты обо мне, неблагодарный! Соседи, да будут боги к ним добры, помогали, хотя и не должны они мне ничего, а ты вот должен.

Она умолкла, чтобы отдышаться. Нат молчал.

— А напоследок-то во что меня втянул, старую, а? Ни стыда, ни совести! Оку врать пришлось, как я перед Двуликим-то грех такой замолю? Эти люди меня по доброте только и не тронули, а могли и наказать, чтобы другим неповадно было. Ты, милый, передо мной виноват — вовек не расплатиться!