— Да чтоб я такому поверил! Мёртвые поднимаются из-за проклятия!

— Но встают не все, — торопливо прошептала дочь леса. — Только те, рядом с которыми ты прошёл!

— Вот уж враки!.. — начал человек и осёкся. — Да быть не может. Вон, на упокоище один только и встал.

— Земля промёрзла, — зашептала дочь леса. — Вы долго были там? Проснуться могли многие, а выбраться не все. Если ещё тела истлели...

— Так...

— Ты вспомни, Нат, и рыба ожила. Помнишь, говорила я, у Балле она ночь в корзине пролежала, на холоде, без воды. Он мне принёс, я её в дом, глядь, а она зашевелилась! Значит, правда это, про камень.

Человек промолчал.

— И страж, зверь из Шепчущего леса, шёл по твоим следам. Он охотится на мёртвых за нашими границами. Во Взгорье, сказали, растерзал пса...

— Ну, я правда одному камнем по башке запустил, и что? Да я не знаю даже, издох он или нет!

— Двое из Ока тоже поднялись. Зверь их упокоил.

— Так он, может, всех по пути рвёт, кого видит! В Кривой Луг-то его чего понесло? За рыбой нашей пришёл?

— За мной, — ответила тётушка Галь.

Человек посмотрел на неё оторопело.

— Да, милый, уж я-то точно знаю, что умерла. Когда поживёшь с моё, да очнёшься, а у тебя ничего не болит — тут и гадать не надо. Только не знала я, что дело в камне, а если подумать, тогда и пришла в себя, как ты явился.

— Да что врёшь! — воскликнул человек, забыв шептать, и в стену ударили.

— Дай руку, приложи вот: сердце не бьётся. И спать неохота, и есть, и не холодно. Эх, жалко, так мяса хотелось, да поздно ты привёз.

— Да как ничего не болит, если ты ныла не затыкаясь?

— А вот это врала. Чего мне вас пугать, да сама ещё не сразу поверила.

Человек отшатнулся к стене, ударившись спиной. С другой стороны тут же грохнуло.

— Вы угомонитесь там, а? Вы чё там?..

— Не серчай, милый, сон дурной приснился! — певуче откликнулась тётушка Галь.

— Сон... — проворчали ей в ответ. — Я те такой сон покажу!..

— Вот уж точно, сон дурной, — прошептал человек, проводя ладонью по лицу. — Значит, камень поднимает всех подряд, ещё и голоса эти... И кому нужно такое счастье? Почему за него дают пятьдесят золотых?

— Если отдашь по своей воле, тот, кто взял, сможет решать сам, поднимать мертвецов или нет. И голоса не будут сводить его с ума. Он получит большую силу, а ты умрёшь. Хуже: станешь колючей лозой, будешь вечно страдать, вечно терпеть боль.

— Чего?

Человек рванул ворот, потянул шнурок. Запятнанный успел перехватить его руки.

— Пусти! — прошипел человек. — Заброшу эту дрянь подальше, и пусть другой олух поднимает!

— Нельзя бросать! — зашептала дочь леса. — Умрёшь всё равно! Если бы украли или отняли силой... Он хотел отнять, спасти тебя, пожертвовать собой!

— А! Так отбери. На, отбирай!

— Теперь не выйдет. Ты знаешь. Если знаешь, всё равно что сам отдаёшь.

Человек накрыл камень ладонью и сунул за ворот.

— Тогда украдите его у меня, как усну!

— Ну всё, — донеслось из-за стены. — Вы меня вывели. Щас я вам языки болтливые в глотки затолкаю!

Слышно было, как сосед зашарил по полу.

— Ну и что теперь? — зло сказал человек. — Тише не могли?

— Что-что, уходим, — ответила тётушка Галь. — Ты ж не собираешься отдавать камень, а? Значит, дел тут больше нет.

— Да как мне жить-то теперь?..

— Давай-ка уйдём, милый, а после подумаем.

За стеной грохнуло, ещё и ещё, будто кто прыгал на одной ноге. Донеслись ругательства. С другой стороны застучали в стену.

Дочь леса взяла запятнанного под руку, потянула вверх. Он кое-как встал.

Человек прошёл к окну первым, зло толкнул створку, перебросил ноги и исчез. Только слышно было, как он задевает стену, спускаясь, и как поскрипывает верёвка.

— Теперь ты, — сказал Шогол-Ву дочери леса. Та спорить не стала.

Следом он подвёл к окну тётушку Галь. Хотел подсадить, но та ловко взобралась на подоконник, нащупала верёвку и полезла вниз.

Сосед толкнул свою дверь — та грохнула о стену. Доски пола взвизгнули под тяжёлыми шагами, и сердитый голос прозвучал совсем близко:

— А ну, открывайте, а то дверь вынесу! Ежели не спится, уж я крепкий сон обеспечу!.. И возятся, и возятся, по-доброму уняться просишь — не понимают!

Из других комнат на него прикрикнули недовольно.

Шогол-Ву потянул верёвку с крюка, вбитого для мешков и одежды. Туго затянутая петля не сразу поддалась. В дверь ударили, ещё и ещё, и слышно было, кто-то принялся звать хозяина.

Запятнанный сбросил верёвку вниз.

— Чего тянешь, милый? — вполголоса окликнула его тётушка Галь.

— Как ты спустишься? — ахнула дочь леса.

В другое время он бы и не задумался. От подоконника до земли недалеко, если повиснуть на пальцах. Тело само знало, что делать.

Но не теперь, когда рук не поднять.

— Отойдите, — процедил сквозь зубы Шогол-Ву.

Ему дали место, и он упал, на миг лишившись дыхания. Кое-как поднялся с чужой помощью. Наверху раздался удар, ещё один, крик и треск дерева.

— Э, а это ещё как? — прозвучал изумлённый голос.

— Вы чё творите, а? Чё сломали?.. Ты вот платить будешь, понял?

— Я — платить? Я тебе уже платил, чтоб выспаться, а не возню за стеной слушать! Орут, гремят, ещё мужиков сюда притащили, что ли, а теперь сбежали!

— Да как сбежали-то? Скажешь, в окно?

Заскрипели доски под сапогами. Тусклый огонёк глиняной лампы выплыл наружу.

— Ничё не видать, — сказал кто-то задумчиво. — Может, случилось чего? Ладно девка молодая, но старуха-то как прыгнула? Она б тут валялась с переломанными костями.

— Поискать, что ли?

— Ну, поищем. Кто с нами?

— Говорили они, мужик у их шибко злой — вдруг нашёл их да убил, и тела оттащил?

— Да ещё, как знать, не один пришёл!..

— Так не лучше ль искать, когда Двуликий покажется? Мне что-то в потёмках бродить не хочется. Было б ради кого!..

Шогол-Ву брёл прочь от света и чужих голосов, опираясь на стену. Под свободную руку его крепко держала тётушка Галь. Дочь леса шла впереди, то и дело оглядываясь, а человека не видно было рядом. Ушёл, не стал дожидаться.

Наверху спорили, но соваться наружу не спешили. Потому никто не увидел, как трое добрались до угла, прошли за хлевом и кустарниками, а там свернули прочь от поселения.

Рогачи, белый и пятнистый, стояли у опушки, переступая ногами и кивая. Дождались, пока хозяйка подойдёт ближе, и потянулись к ней, подставили морды под ладони. Тут же нашёлся и человек — привалился спиной к растрескавшемуся боку вечника, подняв хмурое лицо к холму.

Одноглазый сменил одеяло, вместо тёмно-синего растянул серое, полегче, как из овечьего пуха. Оно пропускало слабый свет, и в этот час всё вокруг казалось серым и плоским.

— Вы бы ещё дольше возились, — зло сказал человек. — Ну, идём? Я бы и ждать не стал, только там воет кто-то.

— Да кто ж тут выть-то может, это лес разве? — проворчала тётушка Галь. — У него даже имени нет. Рыжухи, наверное, расшумелись.

— По-твоему, я рыжуху от костоглода не отличу?

Тётушка упёрла руки в бока.

— Костоглода, скажешь тоже! Это здесь-то? Да с чего им сюда забредать, если тут для них и добычи нет?

— Да мне откуда знать, с чего?

Шогол-Ву поднял ладонь, призывая человека молчать. Прислушался. Обычный голос леса: чуть скрипнет, покачнувшись, старое дерево, легко зашумят игольчатые кроны под лапой ветра, и всё стихнет.

Он послушал ещё, прикрыв глаза, но не нашёл, чего бояться. Потому махнул рукой, подавая знак спутникам, и направился в сторону лощины, где разводил костёр.

Нептица вынула голову из-под крыла, прищурила сонный глаз. Два пера на макушке замялись. Оглядела тех, кто вернулся, и спрятала клюв под перьями.