— Когда выйдет твоё время, старик, я сама вызовусь перерезать тебе горло. Он смотрит как живой, значит, жив!
— Их глаза тускнеют не сразу, — сказала дочь леса негромко.
Она взглянула на охотницу печально и покачала головой.
Ашша-Ри отвернулась, стиснув зубы, и ничего не ответила. Только отступила на шаг, бросила один или два косых взгляда и потянула в рот перо. Закусила, таясь. Не хотела, чтобы заметили.
Шогол-Ву стоял, опираясь на телегу, и слушал. Он чувствовал, как нептица ткнулась в руку. Не глядя, погладил белую макушку, нащупал два или три выбившихся пера. Зверь переступил с лапы на лапу и прижался к боку головой.
— Враждовать нам больше незачем, — сказал Клур, оглядывая людей. — Всё кончено.
— Для тебя-то может, — раздалось из толпы. — А для нас?
Клур задумался, приложив ладонь ко лбу. Глубокая складка прорезалась между бровей.
— Сторсте, — сказал он. — Выйди-ка сюда.
Вышел парень, совсем ещё молодой. Светловолосый, встрёпанный, со ссадиной на красном лице. Сила его была того рода, что даётся при рождении, а дальше уж от хозяина зависит, станет он увальнем или грозным противником. Грозным Сторсте не выглядел. Увальнем, впрочем, тоже.
— Сторсте Малый, последний Перст! Ты поведёшь людей. Первое, что велю запомнить: донеси до всех, что Косматый хребет возвращён детям тропы. Понял? Повтори.
— Да я-то чего, а ты? Ты же вот он! Клур, ты разве оставишь нас?
— Людей поведёшь ты, считай это моей последней волей. Все слышали про Косматый хребет?
Поднялся шум.
— Клур, а чего я? — жалобно спросил Сторсте. — Я ж Малый Перст, кто меня слушать-то будет? Я ж это у вас, принеси-подай. Ты не бросай меня!
— Ага, и чё эт его выбрали? — согласились в толпе.
— Я сказал, — твёрдо повторил Клур, — людей ведёшь ты. Длань выше Ока, и Перст, даже самый малый, чего-то да стоит. Ты один из пяти лучших. Бился сегодня?
Сторсте застыл с приоткрытым ртом.
— Выжил?
— Ну...
— Ну так чего тебе ещё надо? А вам чего надо?
Клур оглядел толпу, прищурясь, и сразу стало очень тихо.
— Кто-то должен вас вести, и это будет он. Кто хочет поспорить? Выйдите вперёд.
Оказалось, спор не интересен никому.
— Свартина больше нет, и Вольда тоже. В землях начнётся смута. Говорят, Френ Зоркий Глаз ещё жив. Найдите его, скажите, пусть вернёт себе Заставу, вернёт Приозерье. За ним пойдут.
— Как я его найду-то?
— Начни с Белополья, там поспрашивай. Я брал след, но потом стало не до того.
— Белополье? А не там Треффе двоих к богам отправил — старосту и сына, вроде?
Клур ответил усмешкой, похожей на оскал.
— Верно помнишь. Я торопился, думал, разговорю отца... Вот тебе урок: спешка добра не приносит. Люди там, пожалуй, теперь не обрадуются расспросам, но я верю, ты справишься. И не забудь про Косматый хребет — вы все, кто здесь, запомните накрепко.
— А камень? — спросили из толпы. — Проклятье как же?
— А это уж моя забота, — сказал Клур.
И когда люди разошлись, подзывая напуганных рогачей, сгоняя их ко двору, Клур всё о чём-то негромко говорил со Сторсте. Тот слушал и молча кивал.
— Вместе поедем? — несмело предложил Йокель.
Он зачесал пятернёй тёмные волосы. Где-то потерял узорный ремешок, что прежде их удерживал.
— У меня... телега вот, а у вас... ну, удобнее будет.
— А груз свой что, бросишь? — хмуро спросил Нат. — Ты ж на Сьёрлиг хотел.
— А-а, — махнул торговец рукой. — Испорчено всё, да и... Что, правда я зря с полотном туда сунуться хотел?
— Даже не знаю, что и сказать. Ты как до этих лет дожил-то и не слыхал, что лучшие ткани к нам со Сьёрлига везут? Со своим полотном на Сьёрлиг — это, знаешь... Будь я потешником, я б и то смешнее не придумал.
— Да? А мне совет дали, я и поверил. Отец мой понимал, что купить, где продать, а я, смеялись, на всём готовом живу. Вот, думал, покажу, что и я чего-то стою...
— Нет, друг мой, смешнее только если б ты на выручку думал островных кур купить и сюда привезти.
— А почему нет-то? — осторожно спросил Йокель. — Жирная порода, мяса много...
— Шутишь? — поднял брови Нат. — Не шутишь. Да они ж помёрзнут у нас и передохнут, дурья ты башка! Ну, думал я, ничто меня больше в жизни не развеселит, но ты смог.
И улыбнулся криво и печально.
Хельдиг, что тихо стояла рядом, так же неслышно отошла. Побрела вдоль двора, заглядывая в лица павших. Рогачи, качая головами, шли за ней.
Шогол-Ву нагнал её, заступил путь.
— Тот, кого ты ищешь, мёртв. Тебе не нужно смотреть.
— Мёртв? Покажи, где ты видел его!.. Если он... если... Я должна вернуть его домой.
Шогол-Ву подвёл её к остаткам навеса. Толкнул в сторону бревно, ещё тлеющее, горячее. Дочь леса не сразу поняла, что смотрит на тело, а узнав, прижала пальцы к губам.
— Я не убивал его, — сказал Шогол-Ву. — Я не хотел. Так вышло. Иди, я всё сделаю сам.
Он взялся за сломанные брусья, не глядя больше на Хельдиг. Слышал, как удалялись её лёгкие шаги. Много сделать не успел, подошёл Нат, оттеснил.
— Мы его достанем, — сказал он. — Брось, ты едва стоишь. Иди вон, обними её лучше.
— Зачем? Так я покажу, что заметил её слабость. Хуже: что одобряю это.
— До чего везёт-то, один спутник умней другого. Да затем, что не все такие дубины бесчувственные, как твоё племя! И нуждаться в утешении не значит быть слабым, понял? А-а, что я тебе втолкую... Йокель, куда бросаешь, я ж один не удержу!
— Да горячо же!..
Хельдиг стояла у края двора, глядя в пустоту, и запятнанный направился к ней.
Пока шёл, он вспомнил ту ночь, когда Раоха-Ур спасла его из реки и обняла, утешая. И он понял, что не один, и это придало сил, и было совсем не обидно.
Больше никогда он такого не чувствовал.
Дочь леса обернулась на звук шагов, и Шогол-Ву нерешительно поднял руку, коснулся хрупкого плеча. Она сама качнулась навстречу.
Он застыл, впервые ощущая себя таким неловким, не зная, то ли обнять крепче, то ли отпустить. Подумав, сказал:
— Я не считаю тебя слабой, и это не жалость. Я не хочу тебя унизить. Если хочешь, уйду.
Дочь леса покачала головой и не отстранилась. Тогда Шогол-Ву спросил:
— Он много значил для тебя?
— Много, — ответила Хельдиг. — Я знала его всю жизнь.
Она прервалась и то ли всхлипнула, то ли вздохнула тяжело. Утёрла слёзы торопливо, подняла глаза.
— Нас связывало больше, чем выбор сердца. Род первого хранителя не должен прерываться, а потому следующий вождь получал и меня. Если бы у отца был сын... Женщины всегда лишь спутницы вождей, матери вождей — и я бы сделала для Искальда всё, что могу и должна, всё!.. Но он... он отрёкся от уготованной судьбы. Что же я скажу его матери?..
— Разве ты отвечаешь за его поступки? Он нуждался в присмотре? Если так, кто решил, что он станет хорошим вождём?
Хельдиг промолчала. Так и стояла тихо, задумавшись о чём-то своём, близкая и далёкая.
Тот, кто был на холме, растянул одеяло. Оно нависло низко, серое и плотное, с редкими вкраплениями светлой шерсти. Под ним лежали тёмные нечёсаные поля. Вдали угадывался лес, размытый, бледный. Если не знать, можно принять за кайму одеяла.
Не стало света — ни блеска на мокрой дороге, ни следа в вышине. Все тени на земле слились в одну.
Сумрачны были и лица.
Люди возвращались, гнали рогачей, и те фыркали, били копытами, отворачивали морды. Не хотели идти к чёрному дому, к мёртвым телам, где смердело гарью, жжёной плотью, грязью и кровью.
— Нат, вон мои, — раздался голос Йокеля за спиной. — Впряжёшь? За полотном схожу, прикроем. Негоже его так везти.
Шогол-Ву ещё постоял, прижимая к груди дочь леса и глядя, как тёмные волны катятся по земле. Потом его позвали, потянули руки с телеги.
