Закончив, Шогол-Ву растянул завязки мешка. Помедлив, обломал стрелу, торчащую в боку. Жаль было, но целиком не достать, не повредив мешка, а залатать его нечем. Вынул пёсью голову, в которой засел наконечник, и опустил в яму бережно — прямо перед лицом человека.
— Что за гадость? — воскликнул тот, отшатнувшись. — Я думал, будет костёр!
Шогол-Ву достал лапы и положил к голове. Вынул шкуру, пожалел, что не было времени ею заняться. Человек был прав, она смердела, и выделывать поздно.
Шкура легла поверх остального, и сын детей тропы принялся засыпать яму. Нептица подошла ближе и теперь глядела хмуро. Ей хотелось узнать больше о том, что в земле.
— Зачем ты тащил с собой эту дрянь? — с подозрением спросил человек. — Неужели Трёхрукий и правда отнял у тебя разум?
— Ты жил в людских землях, Одноухий, — обратился Шогол-Ву к псу вместо ответа. — И немного в долине за лесом. Наверное, тебе будет хорошо здесь, на границе. Мы спасли друг друга и теперь в расчёте.
Он поднялся, закинул мешок за плечо и протянул человеку руку:
— Идём.
— Не стану я брать твою руку вонючую! Ох, а в реке... Это же всё в воде, а я воду глотал... А кормил ты меня чем?
Человек нагнулся над землёй, и его вывернуло. Выворачивало долго, даром что пустой живот.
Запятнанному надоело ждать. Он подхватил человека под локоть и повёл, ослабевшего, прочь. Погрозил нептице, собиравшейся разрыть могилу, и та поняла, оставила затею. Побрела следом, раз или два толкнула человека в спину, а потом забежала вперёд. Вышагивала, вытянув шею, оглядываясь влево-вправо.
Когда они вышли из леса и пошли по бездорожью, что могло скоро стать распаханными полями, их нагнала стрела. Запев, воткнулась в землю.
— Я говорил! — вскричал человек, дёрнувшись. — Нужно укрыться!
Страх придал ему сил. Он даже смог отбежать недалеко, пока Шогол-Ву поднимал стрелу, глядя на лес.
— Чего встал? Шевелись, живо! Я не хочу умирать!.. А если бы она попала?
— Она попала, — спокойно ответил ему сын детей тропы.
— Чего? Ты ранен, что ли?
— Ашша-Ри вернула мою стрелу. Под улыбкой Двуликого охотник не промахнётся мимо цели. Значит, она так хотела. Она отпускает нас и не пойдёт следом.
— Да? А я бы вот в это не верил. Убираемся, пока она не передумала!
И они двинулись дальше, оставляя лес позади. В прежней жизни Шогол-Ву редко бывал в людских землях, открытых небу. Хотелось спрятаться.
— Стрелу вернула... — бормотал спутник, тяжело налегая на него. — Лучше бы верёвку, она полезнее... Хорошая ведь была, из скарпа, да? Недешёвая...
Нашли дорогу, старую, едва приметную. Один её рукав тянулся к Приозерью, другой — к Степной лапе. Шогол-Ву остановился, поглядел на нептицу.
— Чего встал... — слабо прошептал человек. — Или привал?
— К степям нужно, — сказал запятнанный. — Отпустить зверя.
— К каким ещё степям?.. И так из-за тебя я всё дальше от Заставы! Ты, выродок, хоть понимаешь, как вести по тропам?
— Мы пойдём к степям.
— Ты клятву дал!
Шогол-Ву решительно свернул направо, и человек отпустил его руку. Стоял, бледный, пошатываясь.
— Пусть тебя Трёхрукий покарает! Я... это дело... Они другого найдут, если время терять! Я не получу награды, и ты не получишь. Отсюда и так дней пять пути, если ногами, а я по твоей вине не ходок!
— Зверь первый, — указал Шогол-Ву на нептицу. — Я вёл его, когда ты навязался. Ты второй.
— Ты точно без ума в голове. Зверь тебе заплатит? Он что, обещал больше золота, чем я?
— Ты сам без ума в голове. Хочешь идти через людские земли с таким, как я, и с приметным зверем. Веришь, далеко уйдём?
— О-ох...
Человек согнулся, упираясь ладонями в колени. Закашлялся. Поглядел измученно.
— Будь по-твоему. Но уясни, пятнистая рожа: если опоздаем, платы не будет. Никаких жёлтых раковин, даже меди не дам. Понял?
Шогол-Ву кивнул и подал ему руку.
Когда Двуликий спускался с холма, они набрели на придорожный храм с колодцем рядом.
В храме, как полагается, было три стены и крыша от дождя и снега. Трёхрукий, потемневший от времени, стоял внутри. Рука впереди, чтобы брать у тех, у кого в избытке, рука сзади, чтобы давать, и правая рука, чтобы опираться на посох, бродя по земле.
Лоза раздери-куста оплетала камни и ноги Трёхрукого. Такая колючая и густая, что протыкала сама себя длинными шипами, она источала дурманящий аромат, истекая соком.
Шогол-Ву поглядел в иссечённое ветрами суровое лицо, в глаза под каменными веками. Достал из мешка рыжий корень, положил в протянутую ладонь.
— Это всё, что у нас есть, — сказал он. — Пошли нам удачу на пути, Трёхрукий.
Вернулся к колодцу, открытому, но чистому. Здесь нашлось и ведро, тёмное, рассохшееся.
Шогол-Ву задержал ладонь на деревянном боку, прислушался. Огляделся.
— Чего тянешь? — прохрипел его спутник. Привалившись к каменному срубу, он допивал то, что осталось в меху.
Вместо ответа запятнанный протянул ему ведро.
— Сам набирай, — сказал человек, отталкивая посудину.
— Дерево сырое.
— И что? Тебе это мешает?
— Другие брали воду. Не останемся, пойдём дальше.
— Куда? — оскалился человек. — Я сдохну сейчас! Слышишь ты, и шага не пройду! Разводи костёр, выродок. Тот, кто здесь был, сейчас не вернётся.
Шогол-Ву молча наполнил мех. Напился сам, подозвал нептицу. Та сунулась в ведро, подняла морду, глотая воду.
— Я не пойду никуда, — упрямо повторил человек. — Хочешь, на горбу меня тащи.
Дождавшись, пока зверь отойдёт, сын детей тропы выплеснул остатки на землю, рядом с человеком, и тот вскочил, пошатываясь.
— Ну, рожа пятнистая!..
— У самого пятнистая, — спокойно ответил Шогол-Ву. — Значит, недостаёт и ума, и силы. Значит, должен слушать меня.
Человек глядел, набычившись, из-под упавших на лоб волос. Рот его искривился, кулаки сжались, но промолчал. Пошёл, дёрнув плечами, к дороге.
— Эта тварь сожрала подношение! — донёсся его возмущённый голос.
Шогол-Ву подошёл. У колючих лоз на камнях лежало то, что осталось от рыжего корня: откушенный, измочаленный хвост и два-три небольших куска. Трёхрукий глядел равнодушно, протягивая пустую ладонь.
Нептица толкнулась, протиснулась вперёд. Заметила кусок, поддела клювом. Корень проехал дальше по полу, и нептица придержала его лапой.
— Не видать нам удачи! — сердито воскликнул человек и сплюнул. — Чтобы задобрить Трёхрукого, отдадим ему сердце зверя. И тащиться к степям не придётся.
Нептица всё-таки сумела ухватить рыжий шматок и подняла клюв, глотая добычу. Шогол-Ву недолго постоял, раздумывая, и пошёл прочь.
— Ты слышал меня, выродок? Трёхрукий не простит насмешки! — раздалось в спину.
— Трёхрукий, может, сам отдал корень.
Человек догнал его, встал на пути.
— Ты соображаешь, что несёшь? Как, по-твоему, каменная глыба может что-то отдать?
Шогол-Ву остановился, поглядел на него.
— Значит, каменная глыба может обидеться, — спокойно произнёс он. — Значит, может причинить нам зло. А накормить зверя...
— Да понял ты, что я хочу сказать!
— У зверя чистое сердце. Трёхрукий не станет сердиться. Идём.
Дорога ползла меж камней и сухих кустарников, пряталась под травой старого года. По обочинам у камней белел ещё снег, кое-где укрывал далёкие поля. По правую руку темнела Зелёная грива. Двуликий ушёл за неё, виднелся лишь бледный край его одежд.
— Не станет, как же, — ворчал человек, спотыкаясь и тяжело налегая на локоть запятнанного. — Чистое сердце... Вот и положили бы это сердце ему в ладонь! Сами бы поели...
Он закашлялся.
Нептица вышагивала впереди, распушившись. Но вот она прижала перья, опустила хвост и вытянула шею. Замерла с поднятой лапой. Медленно, неслышно ступила.
