— Слышал? — тревожно донеслось снаружи.

Дверь толкнули.

— Улле, стой, дурень!..

Страж вошёл, моргая, не видя ещё ничего в тёмной хижине. Должно быть, и не успел понять, что случилось — вскинул руки к шее, хрипя, поглядел остановившимся, мертвеющим взглядом и осел на пол.

Он выпустил дверь, но она не смогла закрыться, наткнувшись на тело. По ту сторону проёма стоял, набычившись и щеря зубы, второй страж.

— У-у, выродок, — прорычал он, выхватывая клинок из ножен. — Ну!..

И рванулся вперёд. Толкнул створку так, что та грохнула, перескочил через умирающего, выставив меч. Короткий, но всё же длиннее ножа.

Шогол-Ву крутнулся, уходя от выпада. Тело чуть не подвело, дыхание перехватило, и лезвие скользнуло по куртке на груди. Нога наткнулась на бочку.

Страж сгрёб его за воротник и приложил спиной о стену. Шогол-Ву ударил ножом, ничего не видя и не слыша от боли, понимая только, что нужно бить, или станет поздно. Он даже не ощутил, достал ли.

Что-то с силой толкнуло в грудь, а потом хватка на шее ослабла.

Когда запятнанный смог видеть и дышать, страж глядел на него, выкатив глаза, и был так близко, что хриплое короткое дыхание касалось щеки. Опираясь на стену, он пытался развернуться.

Закричала нептица, ударяя крыльями.

Страж медленно осел, выпуская меч, встал на колени. Протянул руку за спину. Рот раскрылся в крике, но крик не шёл, только сиплый стон. В горле заклокотало, кровь потекла на грудь.

Рядом стояла дочь леса, прижимая ладони к губам.

Страж рухнул вниз лицом на тело напарника. Из спины торчала острога.

Шогол-Ву сжал пальцы на рукояти ножа, стиснул зубы. Опёрся свободной рукой на бочку. Дочь леса стояла на пути.

Он поднял руку, не в силах вымолвить ни слова. Сделал знак, чтобы отошла, но она поняла не так. Прижалась к нему, уткнулась в грудь. Обхватила.

В следующее мгновение он стоял на коленях, не помня, как упал. И не лежал только потому, что дочь леса как-то удержала его.

— Спина, — прохрипел он. — Не трогай...

Нептица влезла между ними, скользнула холодным клювом по щеке, что-то проворковала. Сил не было даже поднять руку и отогнать её.

Лесная дева взяла под локоть, довела до лежанки, усадила. Не спросив, осторожно потянула куртку с плеча, увидела раны. Глаза её расширились.

— Вот что делают люди, — сказала она. — Даже тот, что был с тобой, предал. Ради чего ты остался, сын детей тропы?

Шогол-Ву промолчал. Он и сам не знал ответа. Его с рождения учили не тратить силы на слабых. Кто не может постоять за себя, гибнет, в том суровая справедливость этого мира. Тот, кто полагается на других, однажды лишится поддержки и всё равно умрёт. Растрачивать время на такого — глупость. А уж рисковать собственной жизнью...

Но Раоха-Ур однажды плыла за ним. По неспокойной реке под чёрным холмом, под слезами Одноглазого — лишь для того, чтобы слабое и глупое дитя прожило ещё сколько-то. Ей было это нужно. Ради чего?

Нептица подошла к телам, обнюхала, поддела лапой.

— Нужно их убрать, — сказал Шогол-Ву вместо ответа. — Нельзя оставлять так.

Дочь леса поднялась.

— Я сам.

— Я не боюсь мёртвых, — сказала она. — Только живых. Так почему ты остался, сын детей тропы? Что держало вместе тебя и сына полей, сейчас, во времена Оскаленного мира? Ты пойдёшь во Взгорье?

— Пойду. Я должен найти спутника. У нас уговор, я выполню свою часть и получу награду.

Нептица вцепилась клювом в рукоять остроги, потянула. Тело дёрнулось.

Дочь леса взяла моток верёвки, брошенный на одной из бочек, и села рядом с мертвецами. Погладила нептицу по лбу. Та зажмурилась довольно и подставила щёку, чтобы почесали.

— Мёртвые просыпаются, — сказал Шогол-Ву. — Должно быть, из-за того, что Свартин нарушил клятву. Он попрал и слово, данное вашему племени много жизней назад. Будь осторожна, дочь леса. Нужно что-то сделать, чтобы и эти не встали.

— Не встанут.

Она указала нептице на выход, похлопала рукой по светлому боку. Зверь нехотя послушал.

Дочь леса принялась обматывать верёвкой ноги мертвеца.

— Свартин причинил много зла, — сказала она через плечо. — Если ты помогаешь сыну полей, может, после поможешь и мне? Тебя наградят щедро.

— Чего ты хочешь, дочь леса? Вернуть своих рогачей?

— Это первое. Второе — я иду к Свартину. Я должна поговорить с ним так, чтобы никто не помешал. Ты поможешь мне, сын детей тропы?

— Я не смогу.

Дева обернулась.

— Но почему? — воскликнула она. — Разве ты сам не хочешь отплатить ему за всё?

— Свартин отправился к ушам богов.

Ноги мертвеца упали, гулко стукнувшись о порог.

— Ушёл!.. Когда? Ты знаешь, на каком упокоище его тело?

— Одноглазый с тех пор приходил трижды. Может, больше. Мне было не до счёта. И где его тело, я не знаю.

— Нужно узнать.

— Зачем тебе его тело, дочь леса?

Она промолчала, опять взялась за верёвку. Затянула узел, второй. Поднялась и сказала медленно, раздумывая над каждым словом:

— Ты ничего не обещал мне, сын детей тропы. И я ничего о тебе не знаю. Есть то, о чём не скажешь первому встречному. Просто знай: то, что я делаю, я делаю не ради себя.

— Я уже расплатился за то, что дал клятву человеку и мало спрашивал о деле. Мы можем дойти до Взгорья, дальше иди своим путём. Где зарыли Свартина, ты легко узнаешь сама.

Дочь леса поджала искусанные губы, ещё недолго поглядела сверху вниз и шагнула за порог. Потянула за верёвку, пытаясь сдвинуть мертвеца.

Шогол-Ву поднялся, чтобы помочь.

Они подманили рогача, напуганного, храпящего. Набросили верёвку на шею, и зверь потащил тело, прядая ушами и оглядываясь тревожно. На холме за первыми кустарниками — далеко не пошли — вырыли неглубокую могилу.

Копали по очереди.

— Тебя не удивляют ожившие мертвецы, — сказал Шогол-Ву.

Он сидел, привалившись к тонкой белостволке, и тяжело дышал, роняя слова между выдохами и вдохами.

— Ты знаешь о них. Что ты знаешь, дочь леса?

— Это зло пошло от Свартина. И я могу остановить... я хочу остановить его.

Она умолкла, навалившись на черенок всем телом.

Нептица сунулась ближе, пригляделась, клюнула блестящий край лопаты. Отойдя на шаг, принялась рыть землю, и комья полетели во все стороны.

— Почему они встают? Как ты знаешь, что эти не встанут?

— Не смогут, раз Свартин далеко. Как он умер, убил себя?

— Ему помогли уйти. Так на нём проклятие?

Дочь леса помолчала.

— Проклятие, — ответила она чуть погодя.

— И теперь, когда он отправился к ушам богов, проклятие исчезло? Зачем тебе его тело?

Дева помедлила и сказала негромко, с болью:

— Есть поступки, для искупления которых смерти мало. Может, тот, кто его убил, думал, что так всё остановит. Но люди не разбираются в этом, а прийти к нам никто не подумал. Будет только хуже, сын детей тропы.

Воткнув лопату в землю, она повела рукой и продолжила, будто говорила давно заученные слова:

— Разольются реки, и море бросится на берег. Свора бешеных ветров разлетится, ломая стволы вечников, как тонкие стебли, и нигде не будет убежища. С холма потекут кровь и огонь. Трёхрукий пойдёт по земле и проследит, чтобы никто не спасся. Спящие боги проснутся и разрушат мир.

— Спящие боги?

— Вы ничего не помните, дети тропы, как не помнят и люди. Поклоняетесь каменным идолам, но боги спят. Много жизней спят они в Шепчущем лесу. Вы зовёте его Запретным, но уже забыли, почему.

Она перевела дыхание.

— Боги спят. Они отдали этот мир нам, всем нам, и приказали хранить. Мы не сохранили, посеяли раздор, а раз нам не хватило мудрости, боги отнимут свой дар. Этого мира скоро не станет, сын детей тропы, если ничего не сделать.

— Если твоё племя знает, что делать, почему ты здесь одна?

Дочь леса закусила губы.

— Одни не верят, что боги проснутся, — с досадой сказала она. — Другим всё равно, пусть даже мира не станет, и их самих заодно. Третьи... те струсили. Есть и те, кто верит, что боги накажут по справедливости — но здесь ни для кого не осталось справедливости, мы все виновны!