Нептица упёрлась, не хотела идти. Двое за столом повернули к ней головы. Рубахи тоже расшиты, та же золотая ладонь слева, только красный палец у каждого свой. У одного третий, у другого четвёртый.

— Ты кого притащил, Чёрный Коготь? — хрипло спросил русоволосый бородач, что сидел, уронив лоб на широкую ладонь.

— Потешники, — улыбнулся тот. — Пусть веселят, раз старик уснул.

Улыбка казалась хищной — может, из-за горбатого носа, который ещё сильнее клевал вниз, когда черноволосый растягивал губы. Может, из-за зубов, белых, крепких и чуть островатых. А может, из-за взгляда, который оставался цепким и холодным даже теперь.

— О-ох, — только и простонал бородач, обнимая голову ладонями.

— Вы что же, и зверя сюда? — робко спросил трактирщик, сдвигая брови, бесцветные, почти белые на красном лице.

Оно и понятно — его «Старый моховик» совсем не похож был на ту дыру, где трое провели ночь. Столы выскоблены, лавки чисты, на полу свежая солома. Только лужа у ног старика портила вид.

Пахло хорошей, жирной похлёбкой, деревом и дымом. Не чадом, застревающим в горле, а приятным смоляным дымком. Высокие потолки, небольшие, но вымытые окна, связки трав — в этом месте не стыдно было принимать любых гостей.

— За беспокойство заплатим, — отмахнулся черноволосый.

Нептица углядела ящик с рыжими корнями, крупными, вымытыми чисто. Вытянув шею, ступила осторожно за порог.

Трактирщик вышел из-за стойки, прикрыл ящик собой, округлив глаза и расставив руки неуверенно. Руки заметно дрожали.

— Заплатим, — с досадой сказал черноволосый. — Пусть её. Отойди.

Нептица сунулась в ящик, захрустела. Шогол-Ву встал рядом, так, чтобы видеть и слышать всех сразу. Его спутник прошёл к лавке, где спал музыкант, взял стренгу, провёл по струнам. Вслушался, что-то поправил и заставил струны запеть снова.

— Что сыграть господам? — спросил весело.

— Что умеешь. Не понравится, скажем.

Человек обернулся к запятнанному, подмигнул.

— Ну, друг мой Дарен, я начну, а ты подтягивай.

Пальцы легли на струны, тронули, заплясали, выбивая нехитрый мотив. Голос, задорный, чуть глуховатый, принялся выводить слова:

— Идёт девка за водой,

следом парень молодой,

пялит жадные глаза

на её широкий...

Человек примолк, не отпуская струн, поглядел требовательно, поднял бровь.

— Шаг? — предположил Шогол-Ву. По лицу спутника понял, что не угадал.

— Давай что попроще. Видать, с тех пор, как мы у Малых Колдобин навернулись, ты последний умишко вытряс.

Струны вновь запели — кажется, прислушайся, и слова начнут выговаривать.

— Чтобы удаль показать,

в белый лес пойду гулять,

и от страха в том лесу

я себе в штаны...

Шогол-Ву задумался.

— Не влезу?..

Четвёртый Перст хрюкнул в кружку. Третий, что держался за голову, поморщился.

— Про Запретный лес не нужно, — вмешался черноволосый.

— Виноват, мой господин. Тогда...

— Да выпейте с нами, чего на сухую петь. Эй, хозяин!..

Трактирщик бросил глядеть на нептицу, что хрустела корнями, разбрасывая огрызки. Наполнил кружки, поджав губы.

— Да будут к вам добры боги, — поблагодарил человек. — Держи, друг мой Дарен.

И прошипел, не размыкая зубов:

— Пей! Не смей отказывать!

Шогол-Ву смочил губы и оставил кружку на стойке. Человек, хлебнув изрядно, тронул струны.

— Я Трёхрукого просил

дать мне ночью больше сил.

Парень хилый и я слабый,

не могу залезть на...

— На лежанку, — послушно сказал запятнанный.

Четвёртый Перст развеселился.

— Клур, — простонал Третий. — Вам весело, а у меня башка трещит... Я им шеи щас сверну.

— Ну так иди наверх и не нуди, — посоветовал ему черноволосый. — Ты, как тебя там, другое играть умеешь?

— Меня звать Нат, — ответил человек. — Сыграю, отчего бы и нет.

Струны под его пальцами бросили смеяться. Притихли — и запели задумчиво. Шогол-Ву ещё такого не слышал.

Этот голос шёл к самому сердцу и говорил только с ним. Попробуй объяснить, о чём — не получится. А сердце понимало и само пело в ответ.

И казалось, что-то прорастало изнутри, большое, непонятное и пугающее, и что с этим делать, было неясно. Шогол-Ву прижал ладонь к груди. Ничего. Куртка под пальцами, мехом наружу, и это, новое, не увидеть, не нащупать. Не вырвать. А оно всё росло.

Даже тот, бородатый, что сидел, обхватив голову руками, поднял взгляд. И его товарищи заслушались. Только нептица не думала ни о чём, кроме корня, закатившегося под лавку, где дремал старик. Тянула лапу, пытаясь зацепить когтем.

Шогол-Ву прошёл за стойку. Трактирщик встрепенулся, поднял взгляд.

— Нужно согреть воды, — сказал запятнанный, разглядывая травы.

Он потянулся к полке, где стояла кружка с чёрным листом. Заглянул в соседнюю, полную маленьких жёлтых орехов, нежно-душистых, когда целы, и горько-пряных, если размолоть. Отломил несколько зелёных стеблей от сушёного пучка.

— Не смей мне тут хозяйничать без спроса! — больше встревоженно, чем сердито, воскликнул трактирщик. — Что удумал?

— Отвар от головной боли. Растолку орех. Согрей воды.

Трактирщик надулся, выпятил губу. Бросил взгляд на людей за столом, почесав в затылке. Махнул рукой, сказав неслышно: «А-а!», и снял с крюка малый котелок.

Черноволосый прищурился, но не вмешался. Дождался, пока настоится, и когда хозяин дёрнулся нерешительно, не зная, как предложить, сказал:

— От боли, да? Ты, сперва сам хлебни.

Шогол-Ву отпил послушно, поморщившись: горчило.

Черноволосый мотнул головой:

— Давай сюда. Ивен, слышишь? Отвар для твоей башки.

Бородач глотнул.

— Ох и дрянь... Хотя я любую дрянь готов проглотить, только б полегчало. О-ох...

— А ты чего не пьёшь? — спросил черноволосый, указав глазами на оставленную на стойке кружку. — Давай, веселее будешь.

Шогол-Ву поймал умоляющий, почти испуганный взгляд спутника. Неохотно взял кружку, сделал глоток, задержал во рту.

— Пить не умеешь, что ли? Не видел я ещё потешников, которые бы от дармовой выпивки нос воротили.

— Да он как выпьет, чудит! Людей задирает, драться лезет, буянит, кружками швыряется. В последний раз такое отколол, что мы пять храмов обходили, у богов прощения просили. Всех оскорбил.

Черноволосый поглядел тяжело, усмехнулся нехорошо.

— А и пусть. Тошно мне, невесело, впору самому напиться. Давайте, гуляйте, пойте! Ущерб оплачу, а с богами сами договоритесь. Всё одно по дорогам шатаетесь, вам пять храмов обойти — не труд.

Шогол-Ву стиснул зубы.

— Не перечь, — зашипел ему спутник. — Делай, что говорят!

Запятнанный послушал. Пил осторожно, но гретое вино оказалось слабым. Не страшнее травяного настоя.

Человек пел, и эти, за столом, ему подпевали. Пришёл мальчишка с постоялого двора, сказал, старый Ламме ждёт, что с ним расплатятся. Черноволосый расплатился.

Проснулся старик музыкант. Ели похлёбку и снова пили. Звенела стренга. Плыл дым очага, и в этом дыму качались стены. Настороженно глядела с балки рыжуха, свесив толстые хвосты.

Нептица плясала, люди смеялись. Позже оказалось, зверь просился наружу. Люди засмеялись ещё громче. Кто-то внёс лопату. Все пели, и нептица кричала тонко.

— Друг мой Дарен, ну и мерзко же ты воешь, — сказали кому-то.

Распахнулась дверь, впуская морозный ветер. Новый гость покачивался на пороге, а за ним сияли огни, темнело небо.