— Тогда тихо, — сказал Шогол-Ву. — Ни звука.

— Да понял я... — просипел человек и закашлялся. — Это всё ты виноват. В реку меня скинул...

— Ш-ш-ш!

— Шли бы сразу к Заставе, так уже б у поселений были. У Дубов... Может, у Большого Корня. Мне бы только ночь под крышей да пойла местного хлебнуть, и как новенький...

Кашель скрутил его, помешал договорить.

— Ух... Больно... — прохрипел человек и сплюнул.

— Я сказал, молчи.

— Да, ага... Если попаду к ушам богов, расскажу, как ты... клятву дал, а сам... в реку, и вёл не туда, и спать на голой земле...

— Язык вырежу, чтобы молчал.

— Ах ты выродок! Боги и так поймут...

— Чтобы сейчас молчал, — пояснил Шогол-Ву.

Человек зло блеснул глазами, но стиснул зубы и удержал слова.

Хижина пряталась в сердце рощи. Прежде её окружали другие постройки, теперь от них остались только каменные печи, оплетённые лозой, замшелые, с обрушенными трубами. Сохранились ещё ноги, на которых стоял амбар.

Брёвна стен раскатились. Никто не гнал жёсткие травы и кустарники, и они поселились там, где когда-то ели и спали люди.

Единственное жильё, уцелевшее здесь, само как будто пустило корни. Низкая крыша поросла травой, серой и косматой. Лишь кое-где зеленели пятна мха.

Стены почернели от времени. Дожди, земля и то, что она рождает, сгладили границы брёвен, и казалось, хижина выросла здесь однажды, а людские руки её не касались.

Нептица припала к земле, настороженно глядя вверх. Одним прыжком, хлопнув крыльями, скакнула на крышу. Тонкий звериный визг раздался и тут же стих.

Человек дёрнулся.

— Проклятая тварь, — прохрипел он. — Это что было?

Шогол-Ву поглядел вверх, где нептица мотала из стороны в сторону бурое тельце.

— Моховик, — ответил он и засвистел, подзывая зверя.

Нептица послушала не сразу, но спрыгнула. Гордо опустила в снег добычу, склонила голову, блеснула глазом.

— Вот же тварь проклятая, — сердито выдохнул человек и закашлялся. — Убьёшь моховика... добра не жди...

Нептица подняла зверька, подбросила раз, другой и перекусила с хрустом. Проглотила в мгновение ока, будто его и не было. Закружилась, распушив хвост, выискивая новую жертву.

— Всё. Нам конец, попомни мои слова. Нам конец...

Шогол-Ву молча направился к хижине, волоча спутника за собой.

Стёкла единственного окошка заросли землёй, и внутри было черно, тесно и затхло. Человек запнулся о доски прогнившего пола и упал бы, если бы запятнанный его не держал.

— Это конец, — пробормотал человек.

Опустившись на низкую лежанку, покрытую шкурами, он всё шептал. Шогол-Ву разводил огонь.

Пламя затрещало, несмело перебираясь с трухи на полешки, кем-то наколотые и оставленные, и в хижине посветлело. Запятнанный повесил мешок на крюк, взял пустой котелок.

— Ты куда? — хрипло спросил человек.

Шогол-Ву показал ему котелок вместо ответа.

— Это конец... Всех богов оскорбили, каких могли — связался с выродком... Слова не скажет... Дикая баба тут ходит, нашёл, где остановиться... Так и помру, а эти ведь ещё и сожрут меня, твари...

Запятнанный не стал дослушивать, вышел.

Нептица бродила вокруг. Заметив его, подбежала радостно, ткнулась в плечо. К перьям у клюва пристало что-то лёгкое, тонкое, зеленоватое — хвост моховика. Шогол-Ву смахнул его и покачал головой.

Убить моховика и вправду считалось дурной приметой.

Эти создания, мирные и небоязливые, обитали у озёр, болот и родников. Сидели у воды, вытянувшись столбиком, водя тонким рыльцем из стороны в сторону. От избытка влаги в длинной шёрстке, бурой, как свалявшаяся трава старого года, прорастал мох.

Моховики не страшились забредать и к поселениям. Чаще их видели там после дождя, а то и у бочек, корыт с водой. В голодное время — у амбаров, где хранились ягоды и корни. Этот, пойманный нептицей, видно, думал забраться в хижину. Под крышей висели связки грибов.

Двуликий приглядывал за всеми земными тварями, Четырёхногий — за теми, что в воде и у воды, а потому моховикам досталось два покровителя. Причини вред маленькой твари, прогневаешь обоих.

Но разве богам пришло бы в голову винить нептицу?

Шогол-Ву набрал воды из колодца при храме. Осмотрел снег, рыхлый, подтаивающий уже, но следов не заметил.

Когда вернулся, человек стоял на коленях в углу и шарил в сундуке. Он дёрнулся, но понял, что бояться нечего.

— Эти-то, — сказал хрипло и зло, — храм обчищали. Неплохой улов как для заброшенной дороги.

Он потащил в карман целую горсть и замер, не вынимая руки. Мотнул головой и сунул добычу запятнанному.

— На, держи...

Шогол-Ву поглядел на ладонь, поднёс её ближе к огню. В свете очага блеснули круглые бока стеклянных бусин, цветных, со Сьёрлига. Серебряный браслет с жемчугом и ещё один, сплетённый из кожи. Длинная серьга с эмалью. Подвеска на шнурке, простенькая и дешёвая.

— И ещё вот, — пробормотал человек, шаря в кармане. — На. Всё возьми... и раковины эти... Трёхрукому верни. Весь сундук тащи. Ну, живо, мне нужно вернуть удачу...

Запятнанный помедлил, и человек стиснул зубы.

— Не хочешь? — процедил он. — Сам отнесу!

Но ему не удалось даже сдвинуть ящик с места. Так и присел со стоном.

Шогол-Ву ссыпал обратно всё, что лежало на ладони. Огляделся, заметил ведро. Вышел, отчистил его травой и снегом. Вернулся.

Вода в котелке над огнём ещё не булькала. Человек всё так же сидел у сундука.

— Ложись, — сказал ему запятнанный.

Пришлось помочь. Человек рухнул на лежанку, прикрыл глаза. Ничего больше не говорил, только дышал тяжело.

Шогол-Ву сел у сундука, осмотрел награбленное. Раковины в отдельном мешочке, остальное свалено как придётся.

Он переложил добычу в ведро. Опустил тяжёлую крышку сундука, окованную металлом, провёл пальцами по замку, обернулся на человека. Тот не глядел.

В углу стояла штуковина на длинной ручке, похожая на лопату. Шогол-Ву решил взять и её.

— Закипит, наберёшь кружку, — сказал напоследок. — Чистая вроде. У этих был сладкий корень.

Его спутник не двинулся, ничего не сказал. Шогол-Ву, покачав головой, сам измельчил сладкий корень, серые веточки, желтоватые на изломе.

— Только ты недолго, — слабо произнёс человек, не открывая глаз. — Если эта... дикая баба... дом не запирается.

Шогол-Ву кивнул и вышел.

Нептица радостно бросилась к нему, заскакала вокруг. Запятнанный подумал и распахнул дверь.

— Иди в дом, — сказал он.

Нептица остановилась на пороге. Пригляделась и попятилась.

— Иди, — подтолкнул её Шогол-Ву.

Она фыркнула, мотнула головой. Но что-то заинтересовало её в щелях пола, и нептица протиснулась в узкий для неё проём.

— Зачем тут эта тварь? — хрипло спросил человек.

— Увяжется, наследит. Вернусь, выпущу, — пообещал запятнанный и прикрыл дверь.

Первым делом он пошёл к дороге, оттащил тело, убрал следы крови. Собрался вырыть могилу для троих и тут разглядел, что прихваченная им лопата — и не лопата вовсе.

На черенке сидела деревянная пластина, с одной стороны которой вырезали лапу.

Шогол-Ву опустил пластину, прижал. Поднял, и на снегу остался след космача.

Дети тропы легко распознали бы подделку. Людские охотники, пожалуй, тоже. А торговцы, случайные путники могли не понять.

Вот почему у троих на старом тракте была добыча. Но теперь снег на равнинах почти сошёл, и космач, если и бродил здесь, должен был уйти в леса, к Зелёной гриве. Должно быть, люди больше не боялись и снова ездили и ходили новым путём.

Бродяги неплохо поживились в храме. Жадность толкнула их напоследок на дорогу, а Трёхрукий этого и ждал. Устроил так, чтобы живыми не ушли.

Ещё и выбор дал, раз уж первым послал Шогола-Ву.

Запятнанный уложил тела за камнем, там же бросил и печать. Убедился, что с дороги не видно, и направился к храму. Ведро оставил у ног Трёхрукого, мешочек с раковинами вложил в протянутую ладонь.