Быстро вскакиваю, освобождая место женщине и ее помощнице — высокой стройной девушке с ярко-рыжими волосами, которая уже достает какие-то инструменты из большой сумки.

— Пойдем, — берет меня за ладонь Райнхольд, увлекая за собой к выходу из комнаты.

В моих ушах все еще слышатся пронзительные крики Вивьен, а руки трясутся мелкой дрожью. Силы будто разом покидают мое тело, ноги слабеют, словно я держалась из последних сил, лишь бы дождаться помощи.

— Тише, — подхватывает меня герцог за талию, прижимая к себе. — Все будет хорошо, Вивьен справится.

— Да, конечно, — киваю я, несколько потерявшись в действительности.

Из-за двери снова слышу крик девушки, а по телу пробегает дрожь. Неужели это и правда настолько больно? Стоит ли оно того? Закрываю уши руками и зажмуриваю глаза. Перед глазами мелькают картинки прошлого: простыня, пропитанная кровью, длинный светлый больничный коридор, запах хлорки и спирта, каталка, с грохотом подскакивающая на стыках плитки, бледное лицо мамы, взволнованные голоса врачей, лязг металлических инструментов за белой дверью операционной. И обозленное, белое лицо отца, который шепчет: “Это ты виновата. Ты не вызвала вовремя врачей”.

— Аля, — словно сквозь вату слышу голос Райнхольда. — Алевтина! Вот же, драуг! Хакон!

Проваливаюсь в блаженную темноту и тишину.

Герцог Райнхольд Микаель Линден

Аля обмякает прямо в моих руках, из-за двери раздаются крики и глухие стоны Вивьен, а я, кажется, впервые в жизни растерялся — слишком сумбурное, выбивающее из колеи выдалось утро.

— Ее надо уложить, — командует Хакон, приехавший с повитухой для подстраховки. — Неси ее на кровать. Что произошло?

— Не знаю, — огрызаюсь я. — Все было в порядке: она успокаивала Вивьен до прихода Лагерты, выглядела здоровой. А потом просто потеряла сознание.

— Не нравится мне это, друг мой, — мрачно замечает лекарь. — Слишком частые обмороки. Не может ли герцогиня носить под сердцем ребенка?

Внутри меня поднимается волна чего-то темного, а лед, кажется, сковывает сильнее мое нутро.

Ребенка? У Али может быть ребенок от другого? Не хочу в это верить. Но я не знаю ничего о ее жизни в том мире, откуда она пришла. Возможно, она была там счастлива, занималась сексом с другим и готовилась к замужеству, пока Темпус не нарушил ее планы.

Каждый раз, когда в судьбы вмешиваются боги, они ломают их, делают лишь хуже.

— Я не знаю, — честно отвечаю я, стараясь подавить темного зверя. — Она не говорила.

— Но это возможно в теории?

— Да, — произношу, словно чужим голосом.

Недопустимая глупость, но я поверил девушке почти сразу, стоило ей поведать мне правду. Сосуд истины — скорей формальность, с помощью которой я хочу подтвердить собственные выводы. В моей голове сразу же сошелся тот пазл, что несколько дней я старался собрать воедино, так и сяк выкручивая происходящие события. И я бы вряд ли смог собрать его, ведь слишком невероятной оказалась правда. Не слышал раньше, чтобы боги перемещали людей между мирами, хоть легенды и говорят, что они на это способны.

Теперь понятны и перемены поведения, потеря памяти и проскальзывающие несвойственные Альвине жесты, слова и поступки. Непонятной для меня остается лишь моя реакция на иномирянку. Бессмысленно отрицать действительность — Аля мне небезразлична. Именно к ней я пришел ночью, даже не переодевшись с дороги. Пика достигла невыносимая боль, которой растекался по моим венам мороз, выворачивая внутренности, а ноги сами привели туда, где ждало спасение. А Аля? Молча приняла, не спросив ни о чем. Просто была рядом, словно согревая меня изнутри, отводя боль своими изящными руками.

Почему это случилось? Как этой хрупкой девушке удалось разбудить во мне нечто новое, доселе незнакомое? И главное — что теперь делать? Я должен отпустить ее, позволить строить жизнь, как захочется. У меня был договор с Альвиной, но ее больше нет. А с Али я не имею права требовать выполнения обязательств.

Я должен руководствоваться разумом в этой ситуации. Следует дать девушке денег на первое время, помочь с обустройством в Рэгнолде и забыть ее. Она не заслуживает того, чтобы безуспешно пытаться пробить мой лед, пока сама не подчинится ему, потеряв всю свою внутреннюю суть.

Таково проклятие рода — мужчины не способны испытывать чувства, а их избранницы лишаются эмоций спустя некоторое время после брачного обряда. Этот нежный цветок не должен быть заморожен. Лучше пусть ненавидит меня, чем лишится своего горячего бьющегося сердца, открытого к окружающим.

Но отчего в груди появляется новая, непривычная для меня боль, когда я думаю об этом? Неужели это откликается мое сердце, которое, оказывается, способно что-то испытывать? Я не могу, не хочу отпускать от себя то единственное, чем начинаю дорожить. Как я могу добровольно лишиться той, что внесла настоящую бурю в мертвый штиль моей души?

Наблюдаю, как Хакон проводит свои манипуляции, пытаясь заставить себя выбрать верный путь. Я обязан пересилить собственное эго, выбрать то, что будет лучше для Али, перестать удерживать ее возле себя.

— Райнхольд… — слетает тихо мое имя с алых губ, а я, словно безумец, кидаюсь к кровати и аккуратно беру девушку за руку.

— Я рядом, Аля.

— Хорошо, — улыбается она, не открывая глаз.

Как я могу отпустить? Не могу, не хочу, не готов. Драуг побери!

— Хакон, что с ней?

— Я не знаю, — качает головой лучший лекарь королевства, — Кажется, это просто обморок, перешедший в глубокий сон. Ты побудешь здесь или вернешься к сестре?

Со стороны может показаться, что это нелегкий выбор, но для меня он слишком очевиден.

— Здесь, — отрезаю я, ложась на кровать рядом с Алевтиной. — Проследи, пожалуйста, чтобы с Вивьен все было в порядке и доложи, когда все закончится.

— Сделаю, — отвечает Хакон, наблюдая, как я осторожно устраиваю голову Али на своей груди. — Я вижу перемены в тебе, Райнхольд.

— Это плохо?

— Отнюдь, друг мой, — улыбается лекарь и тихо затворяет за собой дверь.

Алевтина

Распахиваю глаза, выбравшись из обволакивающей мягкой темноты, и сразу понимаю, что вновь лежу с герцогом в одной постели. Однако, это уже входит в привычку. Быстро смыкаю веки, делая вид, что еще не пришла в себя. Я не знаю, о чем говорить. Не хочу вспоминать произошедшее.

— Я видел, что ты проснулась, — тихо произносит Райнхольд. — Как себя чувствуешь?

Тяжело вздыхаю, понимая, что придется возвращаться в действительность. Вновь открываю глаза и поднимаю голову, сталкиваясь с внимательным взглядом мужчины.

— Все нормально, спасибо. Наверное, перенервничала.

— Хакон сказал, что с тобой все в порядке, — подтверждает Райнхольд. — Он задал вопрос, на который я не смог дать ответа.

— И какой?

— Твои частые обмороки не могут быть связаны с тем, что ты носишь под сердцем ребенка? — спрашивает герцог вроде бы совершенно спокойно, но ощущаю, как его тело напрягается в ожидании ответа.

— Нет, — отвечаю я уверенно. — Этого точно не может быть, не волнуйся.

— Хорошо, — кивает Райнхольд, заметно расслабляясь.

— Как Вивьен? — с тревогой задаю вопрос, садясь на кровати.

— Все в порядке. Родила прекрасного мальчика, — приподнимает уголки губ герцог. — Сейчас она отдыхает.

Облегченно выдыхаю, поняв, что все мои опасения были напрасными, навеянными горьким опытом прошлого.

— Расскажешь, почему тебя так взволновала эта ситуация? — непривычно мягко задает вопрос Райнхольд, присаживаясь на кровати позади и заключая меня в кокон объятий.

Колеблюсь несколько секунд, прежде чем начать.

— У меня есть сестра. Она родилась, когда мне было пятнадцать, — дальше становится сложно говорить, закрываю глаза, откидывая голову на сильное плечо. — Моя мама… Ей так же, как и Вивьен, стало плохо за столом во время обеда. Мы были в доме вдвоем, я не знала, что делать, а мама уверяла меня, что все в порядке. До вечера я просидела рядом, держа ее за руку, пока не заметила, что простыни под ней начали пропитываться кровью. Потом мама потеряла сознание.