Дни складывались в месяцы. В прежние времена полный жизни и радости золотой чертог замер в тишине и бездействии, стал мне могилой, пусть я ещё дышала, а в груди затихало тревожное любящее сердце. Нарви и Вали поначалу сердились друг на друга из-за произошедшей между ними размолвки. Однако долгие часы, проведённые бок о бок, и общая печаль вновь сплотили их, сделали ближе. Я же не находила покоя. Слонялась по пламенному дворцу, словно тень перед рассветом, предчувствуя страшное. Сыновья и приближённые поддерживали меня, и я, как могла, старалась отплатить им нежностью и любовью, однако моя душа и мысли были далеки от Асгарда, остались в руках переменчивого двуликого бога. Я тосковала с каждым днём сильнее, вспоминала родной голос, последние слова и выражение глаз, каждую малейшую чёрточку любимого лица. В конце концов, я извела себя так, что совершенно ослабела.
Он ворвался в родные чертоги, словно буйное пламя Муспельхейма, взмывающее до небес. Стремительной золотой стрелой влетел в мои покои, когда утомлённая печальная госпожа уже отходила ко сну, сделал круг под самыми сводами в знакомом до боли соколином обличье и спрыгнул на пол асом, переполошив меня. Спросонок я не сразу сумела отличить сон от реальности и поверить, что всё происходит на самом деле. Потянувшись, я села в постели, протёрла глаза и взглянула на мужа рассеянным взором, уверенная, что это один из моих жестоких обманчивых снов, заставлявших меня каждое утро испытывать мучительное разочарование и горечь. Правда, в этот раз он предстал передо мной совсем другим: волосы всклокочены, и в медно-рыжих прядях застряли коричневые перья и веточки деревьев, смуглое лицо смертельно побелело, а карие глаза, казавшиеся на его фоне огромными, сверкали, словно в лихорадке.
— У меня мало времени, Сигюн, — предупредил он и, пребывая в страшном возбуждении, схватил меня за руку, стащил с кровати. Начиная осознавать, что спонтанное ночное появление — не сон, я распахнула светлые ресницы и подчинилась. Он крепко прижал меня к себе трясущимися руками и, уткнувшись носом в волосы, сделал глубокий вдох, словно хотел сохранить их аромат на века. — Никто не должен знать, что я был здесь, слышишь? Никто, даже сыновья, — шептал он над моим ухом, а я, сама не своя от удивления, ощущала, как дрожу всем телом, угадывая его следующие слова. — Я пришёл проститься с тобой. Мы расстаёмся… Навсегда.
— Локи, — не веря самой себе, прошептала я, плотнее прижимаясь к нему похолодевшим телом и вдыхая знакомый мужской запах, по которому скучала каждый свой день. — Что ты такое гово… — он не дал мне закончить, прильнул к полураскрытым губам и запечатлел поцелуй, вложив в него, должно быть, всю свою страсть и отчаяние, потому что он показался мне настолько горьким, что не передать словами.
— Не ходи за мной и не ищи меня, — жёстко проговорил он спустя пару сладко-горьких минут и взял меня за плечи горящими ладонями. — Не делай глупостей, которые так любишь. А лучше вовсе… — он запнулся, и я поняла с пронзительной ясностью, с каким трудом ему даются продуманные, точно подобранные слова, — … забудь.
— Локи! — не оборачиваясь, он направился к дверям на веранду, однако, преодолев вызванное ужасом оцепенение, я сумела броситься к супругу и успела поймать его за запястье. Он замер, не глядя на меня, но не воспротивился. — Что же ты говоришь?.. Я последую за тобой хоть на край света, спущусь в Хель, если придётся, только не отталкивай меня! Ведь ты… Ты… — слёзы сдавили горло, и я ощутила, что не могу вымолвить ни слова, что задыхаюсь от горя и безнадёжности по мере того, как осознаю смысл сказанных им слов. — Ты вся моя жизнь, каверзный бог огня. И другой я не пожелаю… — руки мужчины дрогнули. Сильный ас стоял, склонив голову, скрыв волосами лицо, и не произносил ни звука. Он молчал, а мне становилось по-настоящему страшно.
Прошло несколько нескончаемых мгновений, после чего Локи засмеялся. Он засмеялся, и жестокий надменный смех, разлившийся во все стороны, заполнивший покои до самых сводов, вырвал воздух из моей груди. Лукавый ас повернулся ко мне, и узкие губы исказила злая презрительная ухмылка, придавая лицу выражение пренебрежения. Он вздёрнул подбородок, изогнул рыжую бровь и взглянул на меня свысока, как на нечто, не заслуживавшее его бесценного времени и внимания.
— Ты так и не поняла, Сигюн? — ледяной насмешливый тон обжёг меня, как удар хлыста по обнажённой плоти. Бог обмана с силой вырвал запястье из моих пальцев. — Я не хочу видеть тебя подле себя, куда бы ни направлялся. Ты мне наскучила, — я обратила на него взор наполнившихся слезами глаз, протянула было руки и, смутившись, опустила их перед собой. Было больно. Очень больно — так, что перехватывало дыхание. Однако ранили меня вовсе не колкие речи — я не верила ни единому слову — а говорящие тёмные глаза мужа. Большую часть нашей совместной жизни Локи владел собой так, как не умел никто иной. Мой великолепный лжец, он принимал на себя множество разных ролей и в каждой оставался убедителен и красноречив. Но тогда, в тот страшный, трудный для нас обоих миг, он не сумел меня обмануть. Просто я знала лукавого аса лучше всех остальных. Просто он и сам ничуть не верил в свои слова, пусть внешностью так походил на охладевшего жестокого любовника. Глаза выдавали бога обмана.
— Оставь, мой лицемерный Локи, — прошептала я, делая к нему шаг, касаясь кончиками пальцев колючей щеки. Понимала же, что причиню нам обоим нестерпимую боль, однако так хотела коснуться его хотя бы раз, ощутить родное тепло, подарить нежность своего прикосновения. — Я знаю, ты лжёшь. Знаю, что любишь меня одержимее, чем когда-либо прежде. Так зачем нам этот страшный обман? Ведь я… Приму любую судьбу за тебя. Совершённые тобой ошибки — это ещё не ты сам… Нет такой вины, какую нельзя искупить раскаянием.
— Есть, — глухо проговорил Локи, отступив на шаг и отстранившись. Живые глаза блестели, выдавая своего обладателя с головой. — Та вина, в которой ты не раскаиваешься! — жёсткий голос его не дрогнул. Не дрогнула и раскрытая ладонь, ударившая меня по лицу, оглушившая, сбившая с ног. Я упала на колени, бессознательным движением накрыла ладонью щёку, горевшую от боли, но не сводила с него ищущего, умоляющего взгляда. Я не ощутила обиды. Догадывалась, что он жалел меня, потому что знала, как бог огня умеет бить и истязать в порыве гнева и ненависти. В тот миг, напротив, он прекрасно владел собой. Каждый жест, каждое слово — лишь продуманный, просчитанный шаг, призванный вселить отторжение в моё сердце, заставить отвернуться от него.
— Что бы ты ни сотворил, я буду рядом с тобой, слышишь, Локи? Я хочу, чтобы ты знал: я буду с тобой! До самого конца… — не поднимаясь с коленей, я протянула к нему руки и всё смотрела любящим понимающим сочувствующим взглядом, полным заботы и верности. Тонкие губы дрогнули, однако уже через минуту он совладал с красивым волевым лицом, вернул ему выражение холодного презрения. — Я прошу тебя: останься! Как и в тот вечер, я заклинаю тебя, останься со мной!.. Я люблю тебя, мой мечущийся огненный ас! Я люблю тебя и буду любить до последнего вздоха. Не уходи…
— Я не нуждаюсь в твоей любви, — с насмешкой бросил он мне в лицо, рождая грустную улыбку на трясущихся губах. Какая неподражаемая правдоподобная ложь! Этот беспощадный тон, это уничижительное выражение лица! Однако глаза не решаются взглянуть мне прямо в лицо, а дрожащие руки спрятаны за спиной. Наша общая боль росла и подпитывала друг друга, и я осознала, что должна остановиться. Сдаться, перестать мучить и терзать его. Отпустить, чего бы мне это ни стоило! Он не останется. Я только оттягиваю неотвратимое, изводя нас обоих. Локи уйдёт, потому что так решил. Потому что, должно быть, это правильно. Даже если сердце не сможет смириться, разум обязан это принять. Принять и отпустить мужчину, которого я любила больше жизни. — Встань! Твоё унижение и раболепство мне отвратительно.
— Твоё высокомерие и эгоизм мне отвратительны не меньше, — собравшись с силами, парировала я, вложив в неверный голос всю желчь и холодность, на какую была способна в то мгновение. Я поднялась с колен и распрямилась, развела тонкие плечи. Сердце в груди билось, как никогда, разрывалось от боли и безысходности. Я заставила его замолчать и вскинула голову. — Улетай, двуликий бог обмана, раз тебе наскучила твоя последняя забава! Уходи и не оборачивайся! Не думай, что кто-то в золотом чертоге будет убиваться по тебе до конца своих дней — этому не бывать! — мне показалось, что уголки любимых губ дрогнули в намёке на улыбку, а в глазах как будто мелькнула признательность. Мы друг друга поняли, как понимали с первых дней знакомства. Он бросил на меня последний взгляд, полный томительного желания, плохо скрытого деланным безразличием, и, обернувшись медным соколом, выскользнул в окно.
