Однако случаются дни, когда хрупкая асинья становится неспособна противостоять судьбе, когда приходится делать выбор. В один из таких дней Вали слёг в постель со страшным жаром. Сына лихорадило и трясло в ознобе, он почти ничего не ел и кашлял кровью, и мы с Хельгой не отходили от его постели. Локи провёл с нами утро, но после полудня оставил чертог. Верховные боги намеревались размяться и посоревноваться в честь всеми любимого Бальдра, которого и смерть не сумела забрать из Асгарда, и не присутствовать на подобном собрании было непростительным для господина. Предчувствуя недоброе, я думала броситься следом и нагнать бога огня у главных дверей, но в ту минуту Вали приоткрыл глаза и с трудом прошептал: «Мама...»
Разве я могла покинуть ослабевшего сына, когда он протягивал ко мне дрожащие руки, когда повторял моё имя побелевшими губами?.. Я просидела у постели Вали весь день, сжимая похолодевшую ладонь, разделив свои тревожные опасения с Нарви. Благоразумие старшего сына и неиссякаемая вера в лучшее вливали в меня силы. Я утешала больного наследника, гладила по лицу и волосам, смягчала, когда он решал противиться лекарям — точь-в-точь как уговаривала его упрямого отца. Сколько лет кануло с тех пор? Десятки, сотни? Казалось, целая вечность. Форсети ошибался: на самом деле Нарви оказался намного больше похож на мать, нежели младший сын, ставший совершеннейшим подобием отца.
К вечеру Вали полегчало, жар спал, и измученный юноша, наконец, сумел заснуть. Нарви вернулся в свои покои, где его уже давно дожидалась молодая избранница. Он умолял и меня пойти отдохнуть, однако я захотела ещё некоторое время провести у изголовья Вали, чтобы убедиться, что никто и ничто не потревожит покой сына. Хельгу, за весь долгий трудный день не присевшую ни разу, я отпустила. С нами остался самый умелый из её последователей. Вздохнув, я потёрла веки, поднялась и прошлась по покоям, запуская пальцы в волосы от сильного волнения. Солнце клонилось к горизонту. Мягкие рассеянные лучи Соль проникали в покои, золотили убранство опочивальни, алыми отсветами ложились на курчавые рыжие волосы сына.
Моё хрупкое умиротворение нарушил тихий нерешительный стук в двери. Боясь, что любой лишний звук прервёт тревожный сон Вали, я подбежала к ним и распахнула створки, едва не столкнувшись в Мией. Растерявшаяся девушка замерла, взметнула ресницы, а затем, сообразив, наконец, кто стоит перед ней, поклонилась. Служанка доложила, что повелитель срочно требует меня к себе, и от звука её дрожащего голоса у меня перехватило дыхание. Следуя за ней, я спросила у помощницы, в чём было дело, однако Мия о том не имела ни малейшего понятия, но упомянула, что никогда не видела господина таким взволнованным. Скрепя сердце, я спустилась по ступенькам, где у центральных дверей меня дожидался Локи — взъерошенный и бледный.
От одного выражения вытянувшегося лица и горящих тёмных глаз повелителя, мне стало не по себе. Я приблизилась, коротко поклонилась и устремила на него взволнованный взор. Резким кивком головы бог огня отозвал зазевавшуюся служанку, и проницательная Мия тотчас исчезла. Чем дольше он смотрел на меня этим непонятным потерянным и печальным взглядом, тем более сильная дрожь охватывала моё тонкое тело. Ожидание делалось невыносимым! Локи взял меня за плечи, придерживая с удивительной мягкостью и деликатностью. Я обратила внимание, что его твёрдые руки чуть дрожат.
— Локи?.. — не в силах терпеть зловещую тишину, повисшую как будто не только между нами, но и во всём золотом чертоге, позвала я, вскинув голову и делая к нему шаг. Губы супруга дрогнули, но он не решился ничего сказать, лишь глубоко вздохнул. Хотя его руки согревали, я ощутила, как холод растекается по всему телу, а страшное предчувствие бередит душу. Сердце ускорило свой ход, грудь всколыхнулась. Платье стало тесным, вцепилось в талию голодной пастью. Я понимала, отчего он держит меня — заботливо, но крепко. Отчего язык красноречивого аса не поворачивается произнести хоть одно слово. Я побледнела и в ужасе покачала головой, глядя на него во все глаза, расширившиеся и напуганные.
— Сигюн… — бог обмана запнулся, сглотнул. Я подалась к нему, жаждая узнать правду, какой бы страшной она ни была. Желая услышать её, дать словам звук, даже если они навеки разобьют моё трепетное сердце. — Твой отец… мёртв. Бальдр был убит.
Отчего-то я ни минуты не сомневалась, ожидала этих слов. Чувствовала самым краем кожи нечто иное в воздухе, прикосновениях ветра, лучах Соль. Ощущала с той самой минуты, когда раздался стук в покои сына, но тогда ещё не могла понять. Лицо мужа раскрыло мне глаза, обнажило правду. Вопреки моим ожиданиям, на нём не улавливалось и крупицы торжества или самодовольства. Локи смотрел на меня с сочувствием, пониманием и как будто опасением, что я не смогу выстоять перед роковой вестью. Первые пару мгновений я и правда стояла, словно оглушённая, не разбирая ни чувств, ни мыслей, не в силах поверить в правдивость сказанных слов. Однако глаза не лгали — его искренние поражённые глаза.
Признаться, я не раз представляла эту страшную минуту. Думала, что всю меня пронзит острая боль, что я, возможно, лишусь чувств или упаду на колени в судорожных рыданиях. Боялась, что это произойдёт на моих глазах, как могло произойти тогда, в схватке с мужем. Боялась, что это будет его вина, что, потеряв отца, возненавижу бога огня, равно как и себя. Что задохнусь от потока неуправляемых чувств, сломаюсь под грузом скорби… Но нет. Я замерла на одном месте, не сводя с супруга удивлённых глаз, в которых не было ни слезинки. Просто я не могла поверить, не могла принять. Это казалось невозможным. Когда ко мне вернулась способность двигаться, я склонила голову, обняла ладонями озябшие плечи. День стоял ясный и жаркий, а меня словно сковало льдом. Отступила назад и покачнулась.
Локи поддержал меня, поспешил усадить на деревянную скамью возле лестницы. Опустился рядом со мной на одно колено и заглянул в глаза пристальным и настороженным взором. Я тёрла лоб подушечками пальцев, вкладывая в этот неосознанный жест своё отчаяние и растерянность. Одна за другой прошли несколько очень долгих минут, полных тишины и пустоты. Помню, тогда всё вокруг меня заполнила пустота, я не видела не только мужа, но и собственных рук. А затем она разлилась внутри сосущим чувством утраты, скрутила меня, подчинила, вынудила склониться. Бог обмана молчал, и я была несказанно благодарна ему за понимание и терпение. Кажется, что была, потому что тогда я не испытывала никаких чувств и эмоций. Даже мысли распадались на бессвязные слова.
— Локи, — он вздрогнул, когда, спустя долгое время исступлённого молчания, я наконец позвала его по имени. Чуткий ас приподнялся, сел рядом. Накрыл мои трясущиеся руки широкой тёплой ладонью. Я обратила на него взгляд, чувствуя, как в уголках глаз начали собираться слёзы — выходит, моё сердце оттаяло, встрепенулось. — Скажи, что ты к этому непричастен. Я заклинаю тебя… — голос сорвался, вынуждая перейти на отчаянный шёпот, — скажи, что ты непричастен к смерти моего отца. Я не переживу, если в один час потеряю и любимого отца, и любимого мужчину. Локи, я…
— Я непричастен к смерти твоего отца, — не дожидаясь конца фразы, которой не суждено было стать завершённой, подтвердил он. Голос бога обмана не дрогнул, прозвучал ровно, спокойно, убедительно. Я не сводила с него блестящих от горя глаз. — Хёд — бог тьмы — убил его. По неосторожности или из злого умысла, я не знаю.
— Поклянись, что это так, — не унималась я, шептала, утопая в тёмно-карих глазах, точно лишь они одни могли спасти меня, даровать исцеление. — Поклянись своими сыновьями, Локи, — я не сомневалась, что законных наследников лукавый ас любил больше жизни, возможно, даже больше, чем себя самого. Он никогда бы не стал играть их жизнями, искушать судьбу. Повелитель с минуту поколебался.
— Клянусь своими сыновьями: Бальдр пал не от моей руки, — терпеливо повторил двуликий бог. Я пожевала губы, кивнула. Он провёл широкой ладонью по моим волосам, обнял ей щёку, согревая своим теплом. Помолчав, добавил: — Мне очень жаль, Сигюн. Я никогда не любил Бальдра, но я люблю тебя. И мне очень жаль… — поддавшись запоздало обрушившимся на меня чувствам, я бросилась в объятия мужа, уткнулась носом в горячую грудь и зарыдала. Его голос, полный неподдельного сочувствия, возвращал к жизни.
