— Ты говорил во сне, — потерев виски ледяными кончиками пальцев, постаралась объясниться я, — и наступал. Я испугалась, выбежала на веранду. А дальше всё, как в тумане… Кажется, ты толкнул меня. Или, быть может, я оступилась. Локи, ты сам помнишь, как оказался на веранде? — я взяла его за протянутые руки, и супруг помог мне подняться, поддержал, когда я покачнулась, и прижал к себе. Я запрокинула голову, взглянула в потерянные глаза и поняла без слов, что он не помнит ровным счётом ничего. Потому что не он говорил со мной этой ночью. Или, во всяком случае, не вполне он. Я не раскрыла супругу правды, не дрогнула даже под пристальным требовательным взглядом.
Что, в конце концов, я могла ему сказать? Что я — любимый собеседник ведьмы Гулльвейг или той необъяснимой силы, что стоит за ней? Что моя глупость, возможно, могла надломить его силу воли, превратить в союзницу ненавистной великанши? Что их плодотворный союз едва не прикончил меня? Нет, Локи не должен был об этом узнать. И если слова колдуньи являлись правдивыми — особенно. Это казалось странным и ироничным, но Гулльвейг ни разу не дала повода усомниться в своей честности и прямоте. Она не боялась и не рассматривала меня, как сколько-нибудь серьёзного противника, и в своём пренебрежении ко мне не скрывала своих замыслов. А теперь и вовсе благодарила меня. Проклятая изгнанная из Асгарда гримтурсенка благодарила меня! О милостивый Один, частью чьей роковой игры я вынуждена была стать?!
Тогда я ещё не знала, как высока бывает цена единственной ошибки. И за своё неведение мне предстояло расплатиться всем, что я имела и ценила. Месяцы складывались в годы, а годы — в десятилетия. Мир менялся быстрее и безжалостнее с того самого дня, как Гулльвейг во второй раз вошла в Асгард. Величественные верховные боги оставались молоды и сильны, однако счастье и беспечность покидали их с каждым днём, а в сердцах селилась тоска, чтобы затем обратиться в зависть и злобу. Всё реже могущественнейшие из асов вмешивались в жизнь простых людей, судьба которых им стала равнодушна. Всё чаще вспыхивали в прекрасных землях Мидгарда кровопролитные войны, множились и распространялись смертельные болезни, наступал голод. Земля стала мокрой и холодной от слёз. А боги этого хрупкого мира пировали в Вальхалле, судорожно цепляясь за последние уходящие дни былой безмятежности.
Да, мир менялся. Красивые и юные обликом, верховные боги зачерствели сердцем, окаменели душой. С течением времени их охватило безразличие, пресыщенность всем на свете, самой жизнью, которую они доживали лишь из страха перед смертью и тёмным мрачным миром, где многие столетия правила Хель. Светлый Бальдр, любимец богов и людей, опечалился и ослабел, истерзанный и истощённый зловещими предчувствиями и дурными сновидениями. Ах, мой вечно молодой цветущий отец, олицетворение жизни, света и тепла, он первым ощутил приближение своей погибели. Было ли тому причиной ужасающее проклятие Локи, рождённое гневом и отчаянием, или легковерность и впечатлительность самого бога весны, или, быть может, судьба нашего мира, прогнившего и опороченного, — ничто не способно было изменить исход.
Радость и лёгкость покинули асов, и город погрузился в задумчивое безмолвие. Не гремели пиры в сияющих чертогах богов, не звучали больше песни и весёлый смех, даже птицы позабыли свои мелодичные трели, точно оплакивая предначертанную кончину самого светлого и любимого из асов. Однако зловещие предчувствия вызвали тревогу не только в сердце Бальдра. Никто из асов и асинь не находил покоя. Нанна ходила потерянная и бледная, ни на миг не отступая от любимого супруга. Фригг казалась мрачнее ночи, не улыбалась и не говорила. Да и моё счастье омрачилось печалью отца, которого я часто навещала, несмотря на неприкрытое недовольство и раздражение Локи.
Их последнее столкновение с богом весны, которое обоих ввергло в потаённый гнев, стало концом зыбкого перемирия, холодного презрения и щадящего бездействия. Где бы судьба ни сводила двух сильных асов, между ними вспыхивала ссора, протяжно ныла сталь, вырванная из объятий ножен, сверкали от неизбывной ярости глаза. Лишь стараниями Одина, Фригг, Нанны и меня удавалось сдержать их, развести, избежать страшного злоключения, которого оба желали с больной страстью. Я умоляла бога огня отвлечься и предоставить отца его судьбе, не разжигать из крошечных искр губительное обжигающее пламя, однако Локи не забыл нанесённого ему оскорбления. Не мог забыть.
Ненависть между отцом и мужем разгоралась, и каждый из них, казалось, искал встречи, повода для размолвки. И если вспыльчивость повелителя я ещё могла понять, то опрометчивость отца пугала меня и ввергала в непонимание. Унимая крутой нрав мужа вновь и вновь, я много думала, отчего разумный и благодушный Бальдр с ним так неосторожен. Что тянуло светлого аса к жестокому пламени, грозившему поглотить его без остатка? Я боялась, что и отец не сумел забыть своих обид и подозрений. Подпитываемые роковым проклятием то ли Локи, то ли Гулльвейг, бессонницей, слабостью, сомнениями, они рождали раздражение и негодование, толкали доброго аса на отчаянные и безрассудные поступки.
Оглянувшись назад, я могу с уверенностью сказать, что я сделала для любимого родителя всё, что было в моих силах. Казалось, я загладила свою вину перед усомнившимся во мне богом обмана годами любви, верности и покорности. Я всегда была рядом, как и в прежние времена, защищала и подсказывала, вела и направляла. После нашего воссоединения лукавый ас смягчился, его тяга к насилию и жестокости уменьшилась, да и ненависть к асам как будто утихла. Я замечала, что причиной тому стало и рождение младшего сына, который с ранних лет брал с отца пример, и в его поведении — разнузданном и несправедливом — Локи видел отражение собственных пороков. Единственным способом перевоспитать Вали для него оставалось измениться самому. Хотя бы внешне.
Не счесть, сколько раз мне удавалось отвести от Бальдра удар или злые козни Локи. Возродившаяся любовь ко мне связывала ему руки — не утратили своей силы воспоминания о подлых предательствах и их последствиях, о страшной силе доверия, которую можно использовать и во благо, и во зло. Тем не менее, Асгард замер в напряжении, все глаза были устремлены в сторону золотого чертога бога лукавства, откуда бесхитростные асы ждали прихода беды, ничуть не сомневаясь в предопределённости судьбы. Великий Один пожелал было воспротивиться ей, спустившись в Мидгард, к корням Иггдрасиля, где у источника Урд проживали вещие норны. Однако мудрые девы не сжалились над ним и предрекли чудовищный конец не только любимому сыну и самому Всеотцу, но и всему сущему.
«Прогнивает и слабеет ствол великого ясеня, — молвили предсказательницы, — страшный дракон Нидхёгг истязает его, обгрызая и подтачивая корни, нанося губительные раны. Иггдрасиль сотрясается, издавая протяжный жалобный скрип, точно стон, и даже воды источника Урд, прозрачные, как слеза, не в силах исцелить его. Вместе с падением мирового дерева не станет ни асов, ни Всеотца. Чего стоит жизнь одного из богов, если не станет всего их мира? Не Бальдра стоит оплакивать, а свой печальный исход...»
Один вернулся в Асгард понурый и печальный, никому из асов не мог он принести добрую весть, утешить, обнадёжить. Предчувствовал и сам, что близится тот час, когда Нагльфар спустится на воду и понесёт огненных великанов Муспельхейма на бранное поле долины Вигрид. И тому не помешать, сколько не противься судьбе. Однако любящее материнское сердце не сдавалось. И тогда Фригг — мудрейшая из богинь — придумала способ сохранить своего дорогого сына. Покинув Асгард, госпожа пустилась в долгое странствие и обошла все миры, взяв с каждого камня, каждого дерева, каждого металла и каждого живого существа обещание не губить её излюбленного сына. Всё на свете любило свет и тепло, излучаемые Бальдром, а потому матерь асов без труда получила их согласие и, счастливая и гордая, вернулась домой.
Богиня богинь развела ладонями тучи, собиравшиеся над крепостью асов, вернула своим сынам радость и беззаботность, вселила новую жизнь в любимого светлого сына. Бальдр снова начал смеяться и улыбаться, грянули пиры, брага и вино полились рекой. Асгард воспрянул духом. Все асы ликовали, но мы с Локи не разделили их восторга. Ненависть в боге коварства вспыхнула с новой силой, стоило ему узнать, что заклятый враг обрёл неуязвимость. И хотя Бальдр никому не желал зла, бог огня воспылал к нему лютой злобой. Я как никто понимала, что это не доведёт до добра, а потому обеспокоилась ещё сильнее, тенью следовала за непредсказуемым в своей ярости мужем.
