Осознавая, что не успевает вытянуть меч из ножен, да и тот бесполезен против значительного числа нападавших, Локи выкинул руки в стороны, и тотчас две мощных огненных волны разошлись от него в противоположных направлениях, раскидывая стражников с пути. Я уже с ужасом представляла себе десятки искалеченных и обожжённых мёртвых тел, характерный запах закопчённого мяса и отчаянные стоны тех, кому не посчастливилось погибнуть в первые минуты, однако, к моему большому удивлению, оглушённые воины постепенно поднимались на ноги — один за другим. Бог огня пощадил их, использовал свою страшную силу для защиты, однако не тронул ни одного из тех, кто участвовал в подлом нападении многих на одного.
Бальдр стоял, раскрыв рот в немом крике, словно пришибленный, и не решался повторить приказ. Да и если бы сумел, едва ли кто-то из перепуганных стражников осмелился бы снова пойти против могущественного пламенного бога. Они отступали, склонившись и согнувшись, будто рабы. Локи не удостоил взглядом ни их, ни отца. Внимательные глаза, всё ещё тронутые колдовской властью Гулльвейг, смотрели на меня, пронзали насквозь. Я коснулась холодными кончиками пальцев ключицы, раскрыла дрогнувшие губы, однако не решилась что-либо предпринять. Всё это длилось не более пары минут, затем лукавый ас направился прочь. Я провожала супруга взглядом, начиная осознавать, что вовсе не численный перевес в рядах противника остановил его.
Остаток дня прошёл в угнетённом безмолвии. Поражённой страшным предсказанием Локи матери нездоровилось, и она почти не выходила из своей опочивальни. Бальдр ходил мрачный, задумчивый, молчаливый. Тени легли на светлое волевое лицо, состарили на несколько лет, и я догадалась, что каверзному асу и сущности, говорившей его губами, удалось заронить недобрые предчувствия и сомнения в открытое сердце отца. Как я ни старалась успокоить и утешить отца, всё казалось напрасным: бог света кивал, однако не слышал меня, погружённый в свои невесёлые думы. Ида дрожала и не отходила от меня ни на шаг, словно теперь она нуждалась во мне больше, чем я в ней. Я же ощущала слабость и подавленность, испытывала чувство вины. Я боялась представить, что это именно я принесла печаль и тоску в оба чертога.
Словами не передать, какое я испытала счастье, когда во дворец прискакал Нарви. Сын ворвался в палаты прародителя, словно яркий луч солнца, выбившийся из-под завесы хмурых грозовых облаков, и привнёс в них жизнь и надежду. Наследнику бога огня, в отличие от яростного отца, в чертоге Бальдра всегда были рады. Спокойный, открытый и рассудительный молодой человек вызывал гордость и симпатию у бога весны, нежную привязанность у чуткой супруги, восторженный трепет у стражников и слуг. Едва прознав о слабости Нанны, внимательный ас поспешил навестить её, приласкать и успокоить, и вскоре они оба спустились к вечерней трапезе, где уже скучали Бальдр, его глупая дочь с заробевшей служанкой и ещё несколько приближённых.
Всё то время, что мы провели в столовом зале, я не сомневалась в истинной причине прихода сына, однако воспитанный и вежливый юноша весь вечер беседовал с Бальдром и Нанной обо всём на свете, кроме действительно важных вещей, улыбался, кивал, соглашался и, в конце концов, решил остаться на ночь, поддавшись слёзным уговорам своей любящей прародительницы. Я любовалась им. Глядя на сына, я забывала свои печали и понимала, что всё пережитое было не зря. Я обожала Нарви, как когда-то обожала и его отца. Как, возможно, продолжала обожать где-то глубоко внутри себя, заперев на замок то чувство, которое и смерть, вероятно, не сможет вытравить из меня. Миновала вечность, прежде чем мы разошлись по покоям, и я, наконец, сумела остаться с Нарви наедине.
— Госпожа моя, — с неизбывной нежностью в голосе произнёс он, припадая щекой к моим протянутым ладоням. Я улыбнулась, высвободила одну из них и прошлась ласковыми прикосновениями по курчавым рыжим волосам, едва достававшим до плеч. — Я волновался за тебя! Как ты себя чувствуешь? — вместо ответа я заключила сына в объятия, прижала к трепещущей груди, хотя уже сама могла прижиматься к нему. Нарви вырос в высокого статного юношу. Он ещё не вошёл в полную силу, как отец, однако благодаря излюбленным боям и охоте, был мускулист и поджар, ни на миг не терял формы. Я с улыбкой замечала, что молоденькие служанки, недавно прибывшие в чертог повелителя, вздыхали по нему, заливались румянцем и опускали ресницы, когда юный господин проходил мимо, а его уход сопровождали глупым смущённым хихиканьем, свойственным их возрасту.
— Я в порядке, Нарви. Родители окружают меня заботой и вниманием. А теперь ты пришёл, и моё сердце ликует от радости, — я поцеловала сына в лоб и позволила высвободиться из объятий, после чего опустила ладони на его плечи. Склонив голову набок, я любовалась им всё с той же рассеянной и мечтательной улыбкой на губах. Глядя на юношу, я вспоминала свою беспечную молодость, волнующие восторги первой любви, таинство несмелых откровенных прикосновений. Ему ещё предстояло познать всё это в полной мере, в то время как для меня счастье закончилось. Осталось ли в моей жизни хоть что-то, что имело значение, кроме несчастного затравленного ребёнка внутри?
— Как мой брат или сестрёнка? — улыбнувшись в ответ, спросил сын и, не отводя от меня глаз, словно просил дозволения, коснулся ладонью круглого живота. Срок подходил, а дитя так редко напоминало о себе, что стоило бы насторожиться: каким буйным и неспокойным оно было в начале, таким тихим стало после произошедших со мной злоключений. Даже жар больше не тревожил меня, точно сила его иссякла.
— Всё хорошо, ждёт появления на свет, — только в тот миг, когда произнесла эти слова, я поняла, что против собственной воли солгала Нарви, а он никогда не пропускал и не прощал таких вещей. Я покраснела под проницательным и укоряющим взглядом, немедленно брошенным на меня. — Вернее, я на это надеюсь. Большего я не могу знать, — ощущая жар раскаяния в щеках, исправилась я, взглянув на сына из-под длинных ресниц. Нарви покачал головой. Чтобы как-то избежать неловкости, я постаралась сменить направление разговора. — Скажи, твой отец знает, что ты здесь?
— Я спросил у него дозволения прежде, чем отправиться в путь, госпожа, — не сводя с меня испытующего взгляда, поведал юноша. — Повелитель ответил, что я уже достаточно взрослый, чтобы принимать решения самому. И сказал… — Нарви запнулся, отвёл взгляд. Повисло неловкое молчание. По его отрытому честному лицу я понимала, что он и сам не рад, что сказал лишнее, не задумавшись о последствиях.
— Договаривай, — я удивилась настойчивости и твёрдости собственного голоса, учитывая, что сердце пропустило удар, ведомое красноречивым молчанием сына.
— Он сказал, что доверяет мне… Так же, как доверял и тебе, — юный ас вновь обратил на меня взгляд внимательных тёмных глаз. Я кивнула, однако руки, не находившие себе места и занятия, выдавали меня с головой. Нарви смотрел на меня с сочувствием и печалью. Мы помолчали. Затем он коснулся моей ладони. — Госпожа… Мама. Не думаешь ли ты, что всё это зашло слишком далеко? — я не ответила, сжала губы, но руки не отняла. — Я не могу судить вас. Для того создан тинг, да и дело это лучше всех удаётся Форсети. И даже если бы захотел, как я сумею? Для меня вы связаны, неразлучны, как солнце и луна, как две части единого целого. Вы не можете существовать друг без друга, сколько бы ни отрицали. А сейчас я вижу, что моя луна гибнет, угасает… Как мне справиться с этим? — тёплая ладонь сына обняла мою щёку, погладила её, рождая давно забытый трепет нежности. Я взглянула на него, кусая губы. Этот ищущий потерянный взгляд, такой мне знакомый. Как же он походил на отца!
— Я узнаю это красноречие, — горько усмехнувшись, я отстранилась, вздохнула, чтобы прочистить горло, где зарождался привычный ком слёз. Соколиные глаза Нарви всё так же глядели на меня: с сочувствием и скрытой мольбой. Я понимала его чувства, и совесть корила меня за жестокосердие. Однако на этот раз моё «жестокое» сердце ранили слишком сильно, чтобы заставить о чём-либо сожалеть. — Твой отец отправил тебя сюда, не так ли? И ты стал частью чужих вероломных интриг?
