— Помнишь ту ночь, когда йотуны ворвались в твой чертог? — помолчав, спросила я. Конечно, он помнил, ответ на мой вопрос улавливался в глазах, слишком выразительных и говорящих, чтобы что-либо скрыть. Улыбка сползла с красивого правильного лица, ставшего серьёзным. Ища в нём нечто, в существовании которого я не была даже уверена, я не сводила с него беспокойного взгляда блестящих глаз. — Что ты почувствовал, увидев меня в их руках?
— Ярость. Всепоглощающую ярость и ненависть, — недолго думая, признался супруг, помрачнев и нахмурившись. — А ещё… — Локи поколебался, отвёл взгляд, — ревность и страх. Я понимаю, к чему ты клонишь, однако это не одно и то же.
— Верно. Потому что я не предавала тебя, — не скрывая печали, заметила я, вновь уловив взгляд внимательных золотистых глаз на своём лице. — Но помнишь то чувство, какое ты испытал, когда поверил в то, что я могу тебя предать? Сначала в первую брачную ночь, затем тогда, в саду. Помнишь эту боль?.. — прошептала я, чуть прищурившись, делая к нему шаг. — За что ты обрёк меня на неё?
— Достаточно, — прервал повелитель спокойным голосом, в котором, однако, слышалась сталь. Лицо его ожесточилось, глаза сверкнули недобрым пламенем. — Сколько ещё мне выслушивать эти пустые слова? Скажи уже, наконец, чего ты хочешь от меня!
— Я хочу… — я, как назло, запнулась, выдавая свой трепет и волнение, — хочу, чтобы ты отказался от своего права господина. Чтобы ты не касался иной женщины, кроме меня, что бы ни произошло, даже не смотрел в их сторону. Я повторю: не имеет значения, наложница или госпожа, асинья, гримтурсенка или человек, данное тобой слово будет распространяться на всех. Без уловок, лжи и недомолвок. И освободишься ты от него лишь с моей смертью. Только такая клятва, возможно, сможет примирить меня со случившимся.
— Ты понимаешь, что говоришь?.. — вкрадчиво начал Локи, понизив тон, в котором улавливались нотки гнева. Я расправила плечи, устремила на него смелый взгляд, сжала губы, уголки которых опустились. Я стояла перед ним, трепеща всем телом, каждой частичкой непокорной плоти, но не собиралась отступиться от своих слов. — Впрочем, в этом-то как раз есть моя вина, — я взметнула на него ресницы, вздрогнув от удивления. — С самого начала я слишком многое позволял тебе. Давал почти безграничную свободу, но, будто этого мало, разделил с тобой власть. Ты была единоличной хозяйкой моих владений, потому что я доверял тебе. А теперь, моя избалованная госпожа, ты и вовсе хочешь поставить меня на колени, — зло ухмыльнувшись, Локи схватил меня за подбородок, как поступал, когда был рассержен и возбуждён. Боль из-под сильных властных пальцев сдавила нижнюю половину лица. С губ сорвался неровный вздох, я прикрыла глаза. Супруг продолжал:
— Однако это тебе удастся едва ли. Позволь мне раскрыть тебе глаза: вся эта твоя надуманная обида и боль — не более чем прихоть ребёнка, привыкшего к вседозволенности. Но всему есть предел, и особенно — моему терпению. Ты ведь знаешь, что я могу сделать с тобой, не так ли? Могу ввергнуть тебя в такое унижение, что ты головы никогда больше не осмелишься поднять. Ты этого добиваешься, Сигюн? Хочешь взглянуть на крайности? — ядовитый голос господина скакал, то затихая в обманчивой нежности и сочувствии, то возвышаясь в угрозах. С губ не сходила жестокая торжествующая улыбка. Он знал, что я в его власти, что всегда была. И всё же я не собиралась сдаваться так легко. Неприкрытое пренебрежение супруга к моим чувствам заставило ярость всколыхнуться в груди.
Скривив трясущиеся губы, я выхватила кинжал из ножен на поясе, замахнулась в порыве отчаяния и, вложив одну ладонь в другую, устремила клинок в середину своего живота. Оружие неразличимой вспышкой сверкнуло между нами, рассекая воздух, и только молниеносная реакция бога огня позволила ему перехватить ведущую руку за мгновение до того, как роковое ранение стало бы неизбежным. Он сжимал моё запястье с такой силой, что его пальцы побелели от напряжения, руки мужчины при этом ходили ходуном. Я видела подобное в первый и последний раз. В бою рука Локи ни разу не дрогнула — не имело значения, сжигает ли он заживо великана или продуманным точным движением ломает шею сопернику. Но в тот миг… На бледном лице застыло выражение истинного ужаса, только через некоторое время сменившееся гневом и непониманием. Конечно, я не совершила бы такого страшного злодеяния. Никогда не посмела бы погубить несчастное дитя. Однако он об этом не знал.
Локи сдавил мне запястье до боли, что-то в нём хрустнуло, я вскрикнула и против воли разжала пальцы. Ловкий ас в ту же минуту перехватил рукоять. Именно этого я и добивалась. Сделав резкое движение вперёд, я схватила ладонью лезвие под его пальцами и сжала, что было силы. На мгновение боль ослепила меня, яркая вспышка заволокла взгляд, мешая видеть. Я не испугалась и продолжала судорожно сжимать клинок. По запястью и предплечью текла кровь, алая, как последние лучи закатного солнца. Мне вновь удалось ввести мужа в совершенное замешательство. Он так оторопел от моих поступков, что даже раскрыл губы, замер на месте, не пытаясь ничего предпринять, остановить или помешать мне.
— Смотри, как ранит надуманная по твоему мнению боль, — прошептала я, чтобы не выдать неподвластную дрожь в голосе. — Смотри, как ты ранил меня, — и, преодолевая мучительную резкую боль, я сжала раненую ладонь ещё сильнее. Рука немела, но пока подчинялась мне. Меня трясло, на глазах выступили слёзы, а я всё глядела ему в самую душу сквозь расширившиеся от удивления карие глаза. — Я вложила в твою ладонь не кинжал, а своё доверие. Ты должен был защищать меня, но решил предать и смертельно ранить. Какое ты сумеешь придумать унижение страшнее, чем делить аса, которого с первых дней я любила так, что жизнь свою положила к его ногам, с другими?..
— Хватит, — одними губами прошептал он, не в силах отвести от меня поражённого взгляда. — Хватит, — повторил уже твёрже, но не повышая голоса, хотя по-прежнему сжимал рукоять кинжала и не предпринимал никаких попыток освободить меня от кровавого испытания. Не знаю, впал ли он в кратковременное беспамятство, или мои страдания доставляли ему наслаждение, однако пытка длилась ещё несколько долгих минут, и ни один из нас не решался прервать её. Я теряла кровь.
— Так что если ты намерен и дальше делить постель с другими женщинами, то лучше сразу убей меня. Убей прямо сейчас! — шептала я, словно одержимая, давясь всхлипами, ощущая, как слабеют руки и даже ноги. — Потому что я не в силах больше жить с этой болью. Встречать с ней каждый рассвет. Если мои чувства хоть немного трогают тебя, то пощади меня и убей своей рукой…
— Лекаря сюда! — опомнившись, крикнул Локи. Несколько раз моргнув, точно очнулся от наваждения, он снова обратил на меня взгляд суровых глаз, затем с трудом отпустил рукоять кинжала — казалось, руки у него онемели, подобно моим — и принудил меня разжать похолодевшие пальцы. Клинок выпал из израненной ладони. Не растерявшись, повелитель скинул с плеч рубашку и крепко перетянул мою кисть. И без того алая ткань пошла тёмными пятнами и разводами. Прижав к себе руки, я дрожала, словно очутилась в морозных лесах Йотунхейма. Бог огня смотрел на меня с нескрываемым осуждением. — Если не думаешь о себе, глупая девчонка, то хоть о ребёнке бы подумала, — с потаённой злобой выдохнул он, и я поняла: он не сжалится, не пощадит меня. Моя любовь и прочие чувства действительно больше не трогают его. Это осознание оглушило меня, оказалось таким мучительным, что слёзы опять навернулись на ресницы, но уже не от телесной боли. Взгляд беспощадных глаз отравленным остриём вонзился в моё сердце, поразив страданием и беспомощностью.
— Может быть, я не хочу этого ребёнка?.. — обуреваемая обидой и страстями произнесла я. Локи замер. В тот момент он смотрел на двери, точно намеревался подогнать прислугу, однако на звук неосторожных слов, сорвавшихся с моих побелевших губ, обернулся — медленно и зловеще. Мне бы стоило увидеть в том жесте предостережение, однако буйный поток невысказанных чувств и разочарований уже нёс меня вперёд, то и дело заставляя захлебнуться вспыльчивостью, протаскивая по острым порогам мстительного гнева. — Ты не ослышался, — я угадывала по поражённому взгляду мужчины, что он переспрашивал, проверял, не подвёл ли его чуткий слух. — Возможно, отпрыску такого жестокого самолюбивого гордеца не место на земле?
