— Ты очень смелая маленькая богиня, — во вкрадчивом приглушённом голосе Гулльвейг не слышалось ни насмешки, ни восхищения — только спокойствие, холодная сдержанность. Она так и не обратила ко мне лица, стояла боком, давая возможность рассмотреть её профиль, когда-то, должно быть, красивый, а теперь искажённый старостью. Эту Гулльвейг действительно можно было назвать старухой: из-за сгорбленной спины она казалась меньше своего роста, тощая, тонкая, сморщенная. И всё же необъяснимая сила исходила от неё — сила жуткая, первозданная и чуждая.

— Ты здесь, — сухо приветствовала я собеседницу, и голос, пусть и чуть дрогнувший, прозвучал холоднее обычного. Она была другой, не такой, как в моих кошмарах: более немощная и в то же время более человечная. Я улавливала некое противоречие во всём её облике: горб на спине и вместе с тем величественно поднятая голова, внешняя хрупкость и уверенные скорые движения, изрезанное морщинами лицо и властные молодые глаза — как раз они оказались именно такими, как во сне: золотыми, колдовскими, завораживающими.

— Решилась прийти ко мне, одна, без защитников и покровителей, — продолжала Гулльвейг без злобы, наконец, чуть повернув ко мне подбородок и скользя по лицу оценивающим взглядом. — Впрочем, мы ведь с тобой старые знакомые, не так ли? Руническая магия не может нас разлучить, как бы ни был умён твой супруг, — колдунья сделала шаг, и рождённый её движением порыв воздуха перехватил дыхание, однако я не отступила, медленно приподняла ресницы, взглянула в её нечеловеческие глаза.

— Зачем ты пришла? — мне понадобилось несколько минут, чтобы совладать с голосом, чтобы заставить себя заговорить. Я уже не могла отвести глаз от манящего золотистого перелива её очей, но понимала, что причиной тому редкая красота, а не магия. Пожелай ведьма подчинить меня, я бы уже целовала край её одежд, опустившись на колени. Но великанша не использовала свою непререкаемую власть, вела себя так, точно и правда была моей доброй знакомой. Разве что совсем не доброй…

— Отец асов считает, что я пришла мстить, взять то, что принадлежит мне по праву. Его мелочные мысли ослепляют единственный глаз, и во многом ваш мудрый бог заблуждается, — длинные губы женщины искривила жестокая усмешка, глаза сверкнули, заставив меня вздрогнуть. — Месть не интересует меня. Я здесь, чтобы исполнить своё предназначение. Как и ты. Забавно, когда я впервые вошла в Асгард, тебя, верно, и на свете не было. Кто бы мог подумать, что однажды светлая дочь Бальдра вырастет и встанет у меня на пути. Я ничего против тебя не имею и не вмешивалась бы в твоё безмятежное существование, если бы ты не сдерживала ту силу, которой суждено стать частью меня. Однако твои старания тщетны. Теперь я здесь, чтобы обрести власть над тем, кто продолжит моё дело, пойдёт по моим стопам.

— Это неправда… — я покачала головой и скрестила ладони на ключицах, точно старалась отгородиться, защититься от тех тяжких пагубных сомнений, которые слова колдуньи сеяли в моей душе. — Локи никогда не подчинится ни тебе, ни кому-либо ещё. Это не в его характере. В тебе нет такой силы, чтобы сломить его.

— Это верно, — неожиданно согласилась Гулльвейг, и уголки её губ дрогнули, расплылись в зловещей усмешке, от которой у меня каждый волосок на теле встал дыбом, как у ощетинившейся кошки. — Зато у меня есть сила, способная соблазнить его. После схватки с Логи он одержим поиском такой силы, а после встречи с Андвари отравлен магией кольца власти. Бог огня сам придёт ко мне, не сомневайся. Он ещё пытается бороться со своей больной страстью, но это ненадолго.

— Я не позволю! — звонкий, дрожащий от напряжения голос поглотил и унёс леденящий ветер, хлестнув длинными волосами по лицу. Меня трясло всем телом, но вовсе не от холода. Спокойствие и непоколебимая уверенность, с какой говорила ведьма-великанша, заставляла кровь стынуть в жилах, лишала воли, путала мысли. — Я не позволю… Ты приходила к нам много лет, снова и снова, но ни разу твои намерения не увенчались успехом. Я буду стоять до конца. Ты получишь его, только избавившись от меня.

— Мне ничего не стоит убить тебя, — оскалилась Гулльвейг, но в тоне её не звучала угроза или самодовольство, лишь обнажённая правда. — Однако твоя смерть всё испортит. Он взбесится, ведь, как ни странно, Локи дорожит тобой. О нет, Сигюн, я буду терпелива. Я дождусь того дня, когда ты сама совершишь ошибку. К моему удивлению, ты оказалась умной и стойкой девушкой. К тому же, счастливый случай благосклонен к тебе. Вас должна была разлучить моя дочь, но она слишком увлеклась местью. Затем этот злополучный рубин… Глупый мальчишка, влюблённый слишком сильно, чтобы тебя опорочить. Наконец, несколько минут, которых не хватило насильнику, чтобы сломить тебя. Какое несравненное везение!

Я молчала, тупо уставившись себе под ноги, невидящим взглядом рассматривая подол собственного платья. Она, всё время она. Не могла убить меня из собственных эгоистичных соображений, зато из раза стремилась обесчестить. Я никогда не спрашивала и никогда не говорила об этом вслух, но я знала, что произошло бы, достигни турсы в ту ночь своей грязной цели. Гордость Локи не перенесла бы того, что я принадлежала кому-то ещё, пусть и насильственным путём. Едва ли я смогла бы остаться хотя бы госпожой, не говоря уже о том, чтобы любимой женщиной. Даже при том, что на мне не было бы вины. Не думаю, что он сумел бы принять меня… Такой. История повторилась с Бьярном. Тогда я должна была изменить своему господину по собственной воле. И подлая колдунья едва не добилась своего. Ведь меня… Действительно… Выручил случай. Или нет?..

— Скади — твоя дочь… — с горечью, мешавшей говорить, усмехнулась я. Затем рассмеялась — нервно, сухо, закрыв нижнюю половину лица ладонью. Всё сходилось. Дитя с глазами из чистого льда. Дитя, о матери которого никто ничего не слышал. — И вновь мне повезло, когда, обезумев от горя и ненависти, она ослушалась тебя, так? Когда едва не похоронила моего мужа. Это ты называешь везением?..

— Всё это больше не имеет значения. Теперь я знаю, что ты совершишь ошибку, знаю даже, когда и как это произойдёт. И самое восхитительное во всём этом то, что мне не придётся принимать в происходящем участия. Ты погубишь себя сама, а мне останется только наблюдать, — великанша помолчала, поглядела на меня сверкающими золотыми глазами, в которых я видела только смерть и страдания — больше ничего. — Может статься так, что к тому времени ничего не останется от этого умирающего тела. Моя долгая жизнь подходит к концу, я знаю, что уготовлено мне провидением. Но я заговорю с тобой чужими губами, когда настанет час, и, будь уверена, ты узнаешь меня, ни на миг не усомнишься. Мы встретимся снова, и тогда я обрету такую силу, какой этот загнивающий мир не знал прежде.

Я не ответила. Просто не смогла, хотя множество противоречивых мыслей вились и спорили в голове. Я только отвернулась и на неподчиняющихся ногах двинулась прочь, всё ещё ощущая её цепкий взгляд на своём затылке. Я не верила ей, ни единому слову. Знала, что никогда не предам Локи, никогда не совершу такой ошибки, которую он не простит мне, которую невозможно будет исправить. Всё это ложь, наговор, запугивания, призванные разбередить мою душу, родить сомнения в мыслях. То же самое она творила и с другими асами, правда, не снисходя до личного разговора. Я не намерена была отказываться от своих слов: я покину Локи, только если вырвать мне сердце. Ничто кроме смерти не сможет разлучить нас. Никогда.

Успокоенная подобными мыслями, я вернулась в родной чертог, никому не рассказав, где пропадала. Тем же вечером мы с повелителем вместе делили трапезу, той же ночью — супружеское ложе. Локи, казалось, пришёл в себя, больше не вспоминал ни о Логи, ни о кольце с руной власти, и я совсем было убедила себя в неправдивости зловещих предсказаний Гулльвейг, однако… Через несколько дней колдунья умерла. Смерти страшнее мне не довелось видеть за всю жизнь. Так уж вышло, что я стала невольным свидетелем её кончины, хотя меньше всего желала бы узреть подобное.