Увидев жаркий оранжевый свет многочисленных факелов, освещавших мрачное обиталище Трюма, я вздохнула с облегчением, лелея надежду отогреть задубевшие конечности. С коня я спрыгнула с позорной неловкостью, хотя верховой езде обучалась с раннего детства, — застывшие от холода ноги почти не подчинялись мне. Я взяла под уздцы своего коня, свободной рукой вела жеребца, на котором Локи уже восседал, перекинув ноги на одну сторону, словно неуверенная в себе девица. Я не переставляла удивляться, с какой непринуждённой ловкостью ему удавалось принимать на себя всё новые роли, ни одна из которых нимало не смущала его, вживаться в образ до мельчайших деталей.
Встретившие нас слуги Трюма отправили меня в конюшню, и я подчинилась было, однако вмешался Локи, не пожелав отпускать меня от себя ни на шаг, и с великолепной надменностью в изменившемся голосе велел подчинённым хозяина самим заняться лошадьми. Нечто такое прозвучало в его притворно нежном, но властном голосе, что слуги, поколебавшись, оставили меня в покое и занялись делом. Вслед за нами ступил на землю и Тор, слегка кивнул головой приветствовавшим его обитателям великанского жилища и прошёл внутрь. Он благоразумно помалкивал, и чтобы добиться такого успеха, богу хитрости потребовалось ни один час втолковывать ему что-то над ухом, свесившись с коня. По раздражению, сквозившему в его голосе, я догадывалась, что одно и то же ему приходилось повторять рассеянному громовержцу не раз и не два, однако его усилия принесли свои плоды.
Вскоре мы оказались в огромной пиршественной зале, где собралось множество самых разномастных гостей. К чести хозяина нужно признать, что она сверкала чистотой, поражала богатством убранства и украшений (более диких и примитивных, нежели в Асгарде, но, тем не менее, поразительных для неотёсанных турсов), а широкие столы ломились от яств и угощений. Не ощущалось и недостатка в браге, в ход шёл бочонок за бочонком, едва кубок гостя успевал опустеть, как тут же вновь оказывался полон до краёв. Обилие факелов разливало мягкий дрожащий свет, отражавшийся на боках щитов, лезвии оружия, краях сосудов и блюд, заполнявший всё вокруг. Признаться, я не ожидала от великанов такой — пусть и йотунской — утончённости. Я-то думала, они и представления не имеют о простейших обычаях и приличиях, едят со стола, как дикари. И хотя рыбу и мясо турсы и впрямь разрывали руками, а в выпивке не знали меры даже более чем асы, в остальном их общество оказалось вполне сносным.
Нас разделили. Деловитая хозяйка и она же — мать великана Трюма усадила «Фрейю» между её подружкой и женихом на самом почётном месте в середине стола, у всех на виду, где слуге, конечно, места не отводилось. С подобными устоями ни Локи, ни уж тем более я ничего поделать не могли, грозя выдать себя. Я оказалась с краю, в компании слуг, которые, надо заметить, приняли меня по-свойски, почти ласково. В подчинении у великанов редко когда оказывались великаны — надо быть слабым и никчёмным, чтобы не отстоять в бою свою свободу и честь, посягательств на которые свирепые турсы терпеть не могли. А потому их рабами оказывались люди и полукровки, те, кто оказался беспомощнее и нерешительнее страшных хозяев. Улыбчивый и незаносчивый мальчонка сошёл за своего.
Подобно Тору я всё больше помалкивала, наблюдала и смеялась, когда брага ударила в голову. Воды, разумеется, не пили, а жажда уже давно изводила и мучила меня. Да и отчего бы мне не повеселеть? Я, наконец, отогрелась, утолила голод и стала свидетельницей самой отчаянной и самонадеянной проделки бога обмана, какую сможет припомнить Асгард. Я едва сдержала смех, когда Трюм потянулся к своей невесте, чтобы откинуть с лица покрывало и поцеловать её, но хитроумный Локи успел поймать его за руку, наклонился к нему и что-то быстро заговорил. Великан смутился, замешкался. Мать его, сидевшая по другую руку, закивала, поддержав ловкача, что бы он ни придумал. Пристыженный жених отдёрнул руку, поднял кубок, чтобы как-то заглушить свою неловкость, выпил до дна. Невеста с поразительной прытью поддержала его в этом.
Помню, «Фрейя» вообще весь пир была ненасытна, забыв увещевания своей «подружки». Только пока я смотрела, изголодавшаяся асинья успела заглотить четырёх крупных лососей и осушить уж никак не меньше целого бочонка браги. Оправдывая неразумное поведение Тора, бедный Локи говорил и говорил, изредка с жаром жестикулируя, и в те мгновения улыбка высшего самодовольства и блаженства смягчала грубое лицо Трюма, не озарённое ни единой осознанной мыслью. Я благодарила провидение за непроходимую глупость жениха и внушаемость его наивной матери, в противном случае, даже красноречие и изворотливость бога обмана не сумели бы спасти нас от гнева проведённых великанов. Гости и так начинали перешёптываться и насмехаться, радуясь, что Трюму, а не им самим досталась такая прожорливая невеста.
Я покачала головой и улыбнулась, не поддерживая похожей болтовни среди сплетничавших слуг, отзывавшихся о своих хозяевах и их спутниках не самым лестным образом. Кроме того, в своей речи они зачастую использовали такое крепкое словцо, что я только и делала, что пыталась оставаться невозмутимой и не краснеть. Мне пришло в голову, что, если и слуги золотого чертога в свободное время позволяют себе вести подобные разговоры, то их всех необходимо выпороть хотя бы для порядка. Впрочем, я утешила себя тем, что не могла ровнять подчинённых высших господ и разнузданных турсов. Какие хозяева, такие и слуги. Я с раздражением передёрнула плечами, вспомнив, насколько бесстыдными могут быть великаны, и в тот же миг, видно, накликала на себя беду, притянула насмешку злорадной судьбы.
— Эй ты, белобрысый! — окликнули меня неподалёку. Я сделала вид, что не расслышала или не поняла, что обращаются ко мне, однако сидевший со мной слуга самым бесцеремонным образом ткнул меня локтем под бок, заставив встрепенуться. Да и часть светловолосой прядки, выбившаяся из-под шапки, выдавала меня. Я медленно перевела взор на окликнувшего меня. — Да-да, ты. Подойди, мальчишка, дело к тебе есть, — он смотрел на меня, пожирая взглядом. Не великан, а скорее полукровка, высокий, но тощий, долговязый. Сальные чёрные волосы, сбившиеся в пакли, такие же чёрные лихорадочные глаза, неровное бледное лицо, пересечённое рытвинами, и губы — изгрызенные, потрескавшиеся, пересохшие.
Что-то дрогнуло во мне от отвращения, однако я не показала виду, поднялась со своего места, расторопно приблизилась и поклонилась. Я наблюдала за ним из-под ресниц. Беспокойные сверкающие глаза скользили по моему лицу и ни на минуту не могли остановиться, отчего казалось, что он не в себе, не понимает, что делает. Однако говорил и, похоже, мыслил он связно. Мужчина помолчал, облизал губы.
— Слушаю, господин, — мальчиковым тоном буркнула я, насупившись, придав лицу выражение серьёзное и безразличное, чтобы не выдать себя. Незнакомец сидел с краю, в тесной близости к слугам, потому и заприметил меня. Видать, гость он был не слишком желанный или почётный. Впрочем, то же угадывалось и по его неряшливому облику. Услышав мой голос, собеседник ощерился. От его улыбки, больше похожей на оскал, у меня мурашки побежали по плечам и спине.
— Иди-ка сюда, — и прежде, чем я успела воспротивиться, наглец схватил меня за руку, рванул на себя и поймал в объятия, усадил на колени. В первый миг я так оторопела, что едва не вскрикнула от неожиданности, но вовремя опомнилась. Однако дрожи отторжения сдержать не смогла. — Ты откуда такой? Красивый, холёный… Не иначе как из свиты невесты? — поинтересовался он, не утратив невозмутимости. Я рванулась из его рук, но так, чтобы не привлекать к себе внимания. Напрасно, тонкие костлявые пальцы лишь сильнее прижали меня к нему, прошлись по бедру и животу. Я сжала губы в яростном судорожном порыве, с шумом выдохнула. — И резвый, надо же! Как я люблю… — я вспоминала этот издевательский, похотливый, самонадеянный тон, и горло сдавливали невидимые клещи. Перед глазами уже стояла та ночь. Та самая страшная ночь… Но я стала сильнее, получила горький опыт.
