Роды длились весь вечер и всю ночь, и в те редкие моменты, когда я была способна соображать, я думала о том, сколько же может продолжаться эта пытка, и сколько может претерпеть одна маленькая женщина и не сломаться. Нет, я не ломалась, хотя казалось, всё моё тело выворачивало наизнанку. Я даже не могла потерять сознание, отрешиться от этой боли. Я только слушала наставления Хельги и послушно дышала, тужилась и кричала, отчаянно кричала снова и снова. Думаю, в ту ночь весь пламенный чертог содрогнулся от этих криков, полных страдания и безысходности. Я гадала, доживу ли до утра. Увижу ли ещё раз свет солнца, почувствую ли прохладный утренний ветер на своём лице и губах. С каждой новой минутой, казалось, что это невозможно, что мне больше не вынести, казалось, от меня ничего не останется, вот-вот всё будет кончено. Но агония продолжалась.
Я не знала, что так много часов могут слиться в целое и промелькнуть со скоростью мысли. Не знала, что можно запомнить так мало, хотя каждый миг — последний, предсмертный — был до краёв полон чувствами, воспоминаниями, сомнениями, открытиями. Вечность в каждом мгновении. И мгновения, складывающиеся в вечность. В какой-то момент я уже ничего не понимала и не чувствовала. Я перестала ощущать пальцы девушки, которые сжимала до хруста, и прохладные прикосновения влажной ткани, которой обтирали мою грудь и лицо, я не слышала звуков, и даже увещевания Хельги отступили прочь, рассеялись. Я различала только звон в ушах, отделявший меня ото всего мира, и, казалось, от него лопнет, разорвётся моя бедная гудящая голова. Он заглушал даже собственные крики. Впрочем, мой голос и так ослабел, сорванный до конца.
А затем всё прекратилось. Мерный тягучий звон разорвал тоненький крик, такой же отчаянный и испуганный, как мои собственные. Сердце облилось кровью, горло сдавило, но я всё равно сорвалась с места, поднялась на локтях, хотя ещё минуту назад мне казалось, что я никогда больше не смогу пошевелиться. Лекарь держала его на руках. Маленький окровавленный комочек, такой беззащитный и беспомощный, слабо и неумело разводящий воздух крошечными ручонками. Мой… Моё… Моё дитя… И не сдержав поток безумных необъяснимых чувств, я снова откинулась на подушки и зарыдала. Сама не знаю, от счастья или сострадания. Затем всё заволокла тьма.
Когда я очнулась, то подумала, что, должно быть, бесконечно долго пролежала в забытьи. Каково же было моё удивление, когда я обнаружила себя почти в том же моменте времени. Правда, Хельга уже успела разделить нас с малышом, и теперь его, завёрнутого в мягкую тёплую ткань, держала на руках одна из служанок, но он всё так же был окровавлен, всё так же кричал. Лекарь склонилась надо мной, снова обтёрла лицо и шею. В нос ударил запах диких горьких трав, и я слабо поморщилась.
— Дай… Дай мне его, Хельга… Дай мне моё дитя, — с трудом просипела я, потому что сорванный голос не подчинялся мне. Женщина с материнской заботой приподняла мою голову и плечи, влила в губы целебный отвар. Меня начало клонить в сон, мир поплыл, но я упрямо сопротивлялась действию морока.
— Нельзя, госпожа, — вполголоса пояснила лекарь, бережно укладывая меня на подушки. Глаза слипались, однако я успела заметить, как служанка опустила моего плачущего ребёнка на холодный каменный пол, пусть их и разделяли широкая меховая шкура и тонкая ткань, в которую он был укутан. Склонив голову, девушка отступила.
— Что значит нельзя?! — воскликнула я, насколько позволило измученное горло, но в ту же минуту двери с шумом распахнулись, и в покои вошёл Локи. Он двигался размеренно, голову держал высоко и совершенно ничем не выдавал своего смятения, хотя сосредоточенное лицо его оставалось бледным, как смерть. По усталым потерянным глазам я догадалась, что и он не сомкнул их этой ночью. Качнувшись, повелитель подошёл ближе, остановился у лежавшего подле его ног младенца, опустил взгляд.
— Это мальчик, повелитель, — поклонившись и едва заметно улыбнувшись, поведала Хельга и сделала несколько шагов назад, подобно служанке. Все расступились перед господином, лишь я одна со страхом и непониманием взирала на происходящее, чуть помутившись рассудком после всего пережитого. Даже смысл сказанного дошёл до меня с опозданием. «Мальчик… Мой сын… Я родила Локи сына…» По щекам снова потекли горячие слёзы, мешая смотреть. Губы бога огня сложились в улыбку, полную торжества, он присел на корточки и взял на руки своего кричащего сына. Едва он сделал это и распрямился, как ребёнок затих. Я так удивилась, что снова нашла в себе силы оторвать голову от подушек.
Молоденькая служанка, та самая, что оставила моего малыша на полу, приблизилась к господину, не поднимая головы, поднесла ему большую чашу, полную воды. Даже не взглянув на неё, Локи омыл ребёнка, принял у Хельги чистую ткань, твёрдой рукой укутал сопящего сына. С тонких губ всё это время не сходила улыбка, полная трогательной нежности. Он склонил голову к мальчику, всмотрелся в его глаза, точно что-то обдумывая.
— Глаза чёрные, как ночь, — наконец, удивлённо прошептал он, не отводя взора от новорождённого. Сморщенная ручка потянулась к его лицу, лукавый ас усмехнулся. — Твоё имя Нарви, — произнёс уже громче, во всеуслышание, и все присутствующие склонились в едином трепетном порыве. Я улыбнулась сквозь слёзы. Мой сын в надёжных и тёплых руках своего отца, он дал ему имя, теперь всё непременно будет хорошо. — Объявите по всему чертогу, что родился здоровый наследник. Пусть Рагна раздаст золото всем без исключения и пусть все молят провидение о благополучии моего сына. А теперь оставьте нас. Нет, ты задержись, Хельга.
Покачивая на руках затихшее дитя, Локи приблизился к моей постели, присел с моей стороны, высвободив одну руку, с любовью погладил меня по щеке. Я смотрела на него из-под полуприкрытых век, но почти не видела. Я утомилась, и вдобавок зелье лекаря успокаивало и усыпляло меня. Я уже не находила сил ему воспротивиться.
— Как госпожа, Хельга? — спросил он, повернувшись к прислужнице, хотя его тёплая, чуть шероховатая ладонь всё ещё нежно скользила по моему пылающему лицу.
— Роды прошли благополучно, повелитель, самочувствие матери и ребёнка не вызывают у меня опасений. Позвольте поздравить Вас с рождением чудесного крепкого сына, — губы Локи тронула гордая самодовольная усмешка, он ничего не ответил, но протянул лекарю руку в знак своего снисхождения и расположения. Прислужница поклонилась, затем робко приподняла подбородок и обратила на него непонимающий взгляд.
— Возьми, — велел хозяин пламенного чертога, согнув все пальцы кроме того, на котором красовался драгоценный золотой перстень с крупным смарагдом. — Он твой, — Хельга поколебалась, смущённо склонила голову ещё ниже. — Ну! Я жду, — глаза грозного властелина сверкнули ярче, чем бесценный камень в кольце. Лекарь вздрогнула и сняла перстень с пальца, с почтением поблагодарила господина и, слегка покраснев, отошла. Это было последнее, что я запомнила. Веки сомкнулись, и я погрузилась в забытьё.
Надо признать, что чары Хельги подействовали на меня самым лучшим образом и наряду с крепким безмятежным сном позволили восстановить силы. Проснувшись бодрой и счастливой, я прежде всего попросила принести моего сына, ведь по насмешке судьбы я осталась единственной, казалось, кому так и не довелось взять на руки родившегося ребёнка. К моему удивлению, трапеза и ароматное лекарство появились в моей опочивальне раньше, чем желанный сын, и я уже успела расправиться и с тем, и с другим, окончательно повеселеть и сесть в постели, когда в двери постучали, и на пороге покоев объявился Локи, всё ещё усталый и бледный, но неизменно решительный и самодовольный. Вслед за ним, укачивая на руках дитя, вошла служанка средних лет, поклонилась, не поднимая глаз, и задержалась в нескольких шагах от повелителя.
— Кто это? — я не сумела сдержать стальную холодность в голосе — меня нервировало то, что мой сын находится в руках другой женщины, когда ещё не побывал у матери. Тем более, женщины незнакомой. Должна признать, незнакомка обладала приятной наружностью и добрым лицом, была похожа на Асту с одной стороны, и на Хельгу — с другой. Она оказалась невысока, но очень здорова и крепка, глаза её светились, кожа сияла, и я с подозрением отметила, что она уж слишком хороша и довольна жизнью для служанки. Но, впрочем, многочисленные морщинки, залёгшие в уголках глаз и губ, а также на лбу, рассудительность и спокойствие взора, почтительность и понимание придавали ей материнские черты умудрённой опытом асиньи, что роднило её с лекарем.
