Я очнулась, только когда бессознательно обхватила тело супруга, приникла к нему со спины, грозя обжечься и покалечиться, обняла за пояс и неверными губами произнесла его имя. Локи прогнулся назад, резко откинув голову, согнув руки и сжав побелевшие пальцы в кулаки, точно я причинила ему мучительную боль. На некоторое время он так и замер, словно каменное изваяние, пламя вокруг нас взвилось сильнее и ударило в своды, жаждая обрушить их на наши головы. Меня снова обдало жаром, и боль пронзила тонкое тело. Не похожая на ожог боль… Не резкая, а скорее ноющая, мучительная, точно стягивают кожу, с медленным упоением, слой за слоем. Не выдержав страшной пытки, я приглушённо закричала. Голос звучал далёким эхом, точно и не мой вовсе. Локи рухнул на колени. Пламя опало. Время возвратило себе привычный ход.

Я стояла на полусогнутых ногах ни жива ни мертва и глядела на свои дрожащие руки, поднятые перед лицом. Как ни странно, ожогов на них не было, хотя мне казалось, на всей коже не должно остаться живого места. Боль отступала вместе с последними отсветами пламени, возвращавшегося в отведённое ему место посреди камина. Локи сидел на коленях, склонив голову и едва заметно покачиваясь, будто был не в себе. Руки его без сил свисали вниз, пальцы чуть вздрагивали. По-прежнему задыхаясь, но уже больше от трепета и волнения, я сделала неуверенный шаг вперёд, точно проверяла, могу ли ещё ходить, наклонилась и коснулась плеча мужа. Спутанные рыжие волосы полностью скрывали от меня его лицо, и я почти не слышала его дыхания. Страх овладел мной без остатка.

— Локи… — едва справляясь с голосом, позвала я, стараясь вложить в него всю ту нежность, что осталась внутри. Мужчина вздрогнул, словно давно позабыл собственное имя, а затем с трудом приподнял руку, опустил тонкие пальцы на мою ладонь, так и замершую на его плече, слабо сжал их. Он молчал, и безмолвие становилось невыносимым. Сомкнув приоткрытые губы, свободной ладонью я дотронулась до его взлохмаченных волос и постаралась убрать их от лица. — Повелитель мой, скажи хоть слово… — взмолилась я, наклоняясь ближе. Локи обернулся, взглянул из-за плеча. Едва не закричав, я отшатнулась прочь, отняла руки.

Губы бога лукавства были сшиты ремнями.

Кровоточащие, плотно сомкнутые, болезненно искривлённые, они улыбались. Зловеще и неестественно. При этом глаза Локи смотрели на меня так, что словами не передать. Сколько в них было ненависти, страдания, унижения, но прежде всего отчаяния. Беспросветного непреодолимого отчаяния и безнадёжности. Они блестели. Гордец никогда не позволил бы слезам показаться на глазах, но, клянусь, они блестели в самой их глубине. Сердце моё почти остановилось, дыхание перекрыл ком горечи и собственных слёз, зародившихся даже не в груди, а будто сразу в горле.

— Кто? — сипящим, неподвластным мне голосом спросила я. — Кто смел такое сотворить с тобой? — и хотя глаза мои плакали, отпуская на волю сострадание и душевную боль, губы перекосило от гнева — я чувствовала это по напряжённым уголкам, тянущимся к низу, по злой дрожи всей нижней половины лица. Я не владела собой — я это знала. Да и как тут можно было сохранить самообладание? Как можно описать словами то многообразие противоречивых чувств, какие испытываешь, если кто-то надругался и унизил твоего любимого? О, это не боль и не ненависть — их, поверьте мне, недостаточно — это ощущение, которому не придумано названия, мучительное и уничтожающее. — Мой бедный Локи, — с горечью прошептала я, приблизившись и опустившись перед ним на колени. — Я уничтожу того, по чьей вине это произошло, — и, повинуясь бессознательному порыву, я сжала мужа в объятиях. Я не лукавила. Мной овладела такая ярость, что не умещалась в груди, и я едва могла дышать. Двуликий бог не сопротивлялся, безвольно склонившись ко мне и так же безвольно положив голову на моё плечо. И это было хуже всего. Он действительно был сломлен: так, как я и представить себе не могла.

Я мало припомню моментов за нашу долгую жизнь, когда Локи позволял себе проявить слабость, хоть на миг утратить уверенность в себе. В тот вечер, однако, он был так безразличен ко всему, что я не уверена даже, помнил ли он себя, осознавал, где находится и что творит, ослеплённый болью и ненавистью. Какая ирония — он не мог сказать мне об этом. Какой-то самонадеянный наглец, вероломное чудовище лишило бога обмана его главной силы — не власти над пламенем вовсе, а насмешки, издевательской лукавой улыбки, точных остроумных речей, хитрости, изворотливости, обходительности — всего, из чего он на самом деле был соткан. Я могла бы позабыть его лицо в тот вечер, но не блестящие тёмные глаза — и живые, и равнодушные — такие же мечущиеся и противоречивые, как их владелец.

Я стояла перед ним на коленях, обняв горящие щёки, сочувственно приоткрыв губы и не сводя с него взора. Так продолжалось несколько долгих мгновений, в которые ни он, ни я не были способны пошевелиться, прервать свою безмолвную связь. Затем я ослабела и без сил опустилась на пол, сделала жадный глубокий вдох. Голова кружилась. Сколько я не спала? Одну ночь, другую? Несколько лет? Да и то непередаваемое потрясение, которое мне только что довелось испытать и телом, и душой, не прибавляло сил. Локи тяжело обрушился рядом, я едва успела поймать его голову, чтобы обессиленный супруг не ударился о камень. Мы выгорели. Накал страстей был слишком высок. Слишком. Слишком много бессильной ярости, неуправляемого отчаяния, изматывающей боли, выводящей из себя несправедливости. Кому это было по плечу? Будь ты хоть сотни раз воин, повелитель, бог, ты всё же смертен. Тебе не чужды слабости человека. Всему есть предел.

Локи страдал и страдал очень сильно. Я видела это по его бледному лицу, по измученным блестящим глазам и бездумному взгляду, по нахмуренным бровям и морщинам, глубоко залёгшим у него на лбу. Крепкий ас то проваливался в забытьё, то снова приходил в себя, смотрел на меня невидящим безразличным взором и опускал утомлённые веки. Густые медные ресницы его вздрагивали, точно в короткие минуты беспамятства ему снились кошмары. Возможно, он бредил — так или иначе что-то снова и снова заставляло изведённого мужа возвращаться в жестокую реальность. Я понимала, что его состояние не ограничивается прошитыми по живому ремнями. Бог огня успел совершить путешествие в другой мир, почти наверняка давно не ел и не спал, а после неуправляемой и крайне мощной вспышки гнева, выплеска свой разрушительной силы был совершенно истощён.

Его горящая рыжеволосая голова лежала у меня на коленях, и я ласково перебирала спутанные курчавые волосы, гладила, чуть надавливая, виски и кожу головы в робкой надежде хоть на мгновение облегчить страдания любимого аса. Я и сама ощущала смертельную усталость и замерла в шаге от того, чтобы лишиться чувств от слабости и переутомления. Однако страстное желание быть рядом и преданная любовь к мужу не позволяли мне отдаться во власть недомогания. Кто-то из нас двоих должен был остаться несгибаемым. В тот миг, увы, эта скорбная участь выпала на мою долю. Я не роптала. Я любила. Я так слепо и всепобеждающе любила раненного уязвимого аса, как никогда прежде. И я готова была защитить его от любой напасти, отвести любое горе, забрать всю боль без остатка. Не имеет значения, что станет со мною, к чему это приведёт. Просто остаться с ним. Укрыть его в своих объятиях ото всего мира и зла. Моей страсти это было под силу.

Наконец, Локи уснул в моих тёплых руках. Он горел — я ощущала это всем телом. Руки затекли, но я не решалась отпустить ослабевшего господина, потревожить его покой. По той же причине я не осмеливалась позвать на помощь. Несмотря на то, что в зале уже давно господствовала тишина, никто из трусливой прислуги не решался заглянуть внутрь. Я так злилась на них, что пообещала себе высечь негодных подчинённых своими же руками, как только представится первая возможность. Точно уловив в напряжённом воздухе эту небеспочвенную угрозу, обитатели золотых палат пришли в движение. В двери постучали. Прошло несколько утомительных раздражающих минут, прежде чем кто-то, наконец, решился войти. Я обернулась, нервным резким кивком головы подозвала слуг к себе.