— Угомонилась, ага, — снова хмыкает. — Да тут у нас прямо-таки Храм имени Марселя Абрамова. Первый раз вижу что-то подобное.

Моё внимание привлекает наполовину сожжённая фотография, лежащая в блюдце рядом со свечой.

Узнаю её, невзирая на повреждения.

На ней мы с Джугели целуемся на заднем дворе дома Горького.

Так вот кто отправил снимок Горозии!

— Саныч, короче на всех дисках одно и то же, — в комнату заглядывает ещё один опер.

— И что там?

— Хроника-документалка, снятая из разных городов, — отвечаю сам, сопоставив факты.

— Откуда знаешь?

— Мы регулярно получали такие диски. Горин даже в полицию их носил.

— А как Третьякова оказалась на должности концертного директора? — хмурится.

— Прошла собеседование на общих основаниях, — пожимаю плечом. — Стас сказал, у неё был опыт работы и огромное желание сотрудничать с лейблом.

— Ну ещё бы…

— Она произвела приятное впечатление на руководство.

— Первое впечатление, как известно, бывает крайне обманчиво.

— А я ведь даже не узнал её при встрече, — запускаю пальцы в волосы.

Дико и жутко от этой истории.

— Её это расстроило?

— Да. Потом уже пацаны объяснили мне, кто это.

— Как она себя вела в твоём присутствии?

— Странно. То молча на меня таращилась, то в открытую себя предлагала.

— Вот видишь, как бывает сынок, — хлопает меня по плечу. — Ты поразвлёкся и забыл, а у неё капитально сорвало крышу. Помешалась. Да настолько, что завалить тебя решила на почве ревности. Курсы по стрельбе посещала на протяжении трёх месяцев, представляешь?

— Чего ж доверила мою смерть другому человеку?

— У самого есть версии?

— Поняла, что не может сделать это сама?

Всё-таки одно дело — спланировать убийство и совсем другое — на это пойти.

— Нет. В предсмертной записке написано, цитирую: «Я вдруг поняла, что мы не встретимся ТАМ, если я сделаю это сама, как фанат Джона Леннона»

Нахмурившись, пытаюсь понять, что к чему.

— Не догнал? Типа ты в рай попадёшь, а она в ад. Замысел про «наконец-то мы будем вместе» в таком случае не осуществится.

Пиздец.

— Почему Горозия сразу сдал её?

— Думает, это скостит ему срок, как исполнителю.

— Он не знает?

— Нет ещё.

— Ё-ёпта! — Ромасенко застывает в проёме и присвистывает, таращась на стены.

Тата

Марсель вернулся, как обещал, но я, увы, спала, и будить меня никто не стал.

О том, что «ваш непонятливый молодой человек приходил снова» узнаю на следующий день от той пожилой ворчливой медсестры, когда интересуюсь, откуда появились розы на тумбочке.

Не успеваю расстроиться, как раздаётся стук в дверь и в палату заглядывает Кучерявый.

Улыбаясь, наблюдаю за тем, как идёт ко мне, сжимая в руках букет с моими любимыми тюльпанами.

— Привет.

Аккуратно кладёт цветы справа от меня и наклоняется, чтобы нежно поцеловать в губы.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

Это действительно так, хотя голос звучит очень тихо и слабо.

Марсель берёт стул и пододвигает его к моей кровати.

— Тебя не выгонят? — бросаю сомневающийся взгляд на дверь.

— Нет, — устраивается напротив. — Твой врач разрешил мне немного посидеть с тобой.

Его пальцы гладят мою ладонь, а после он прижимает её к своему лицу, и мы просто долго-долго смотрим друг на друга.

— Зачем ты сделала это, Тата?

— Ты бы сделал тоже самое, — отражаю невозмутимо, и ответить ему на это нечего.

— Ты хоть представляешь, что я испытал, когда понял, что в тебя стреляли?

— Стреляли в тебя. Кто? Человека в маске поймали? — выражаю надежду на это.

— Макс очень быстро среагировал. Он бросился за ним в толпу. Догнал, повалил на землю. Со слов свидетелей, сам едва пулю не выхватил. Благо, армейская подготовка помогла сложить эту тварь.

— Кто? — повторяю свой вопрос, ведь он не даёт мне покоя уже вторые сутки.

— Горозия-младший.

— Что? — таращусь на него в шоке, широко распахнув глаза.

Непроизвольно дёрнувшись, кашляю и тут же морщусь от дикой боли в груди.

— Тихо-тихо. Врача позвать? — обеспокоенно вскакивает со стула.

Отрицательно качаю головой.

— Точно?

Зажмуриваюсь, кивая, и ещё с минуту перевариваю полученную информацию.

Леван? Это был он?

— Давай мы потом обсудим это. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы…

— Расскажи, — сиплю настойчиво, пытаясь выровнять дыхание.

— Ладно, но ты пообещай не волноваться. Тебе нельзя.

Возвращается на место и снова берёт меня за руку.

— В общем, если по порядку, Алефтина Третьякова была моей фанаткой на протяжении нескольких лет. Я был у неё в квартире вчера.

— И что там?

— Стенд с моими фотографиями. Все стены обклеены плакатами и постерами. Мерч в несусветном количестве. Десятки дисков с видео, отснятыми в туре.

— Это она их присылала?

— Да. Она следила за мной. Здесь, в Москве, и за её пределами. А ещё вела дневник, в котором писала о том, что мы с ней скоро встретимся и якобы опять будем вместе.

Резко вспоминается та её фраза про должность концертного директора. «Как же долго я к ней шла».

— Аля устроилась на лейбл неслучайно, — не спрашиваю, констатирую.

— Горин сегодня в разговоре со следаком обмолвился о том, что она присылала своё резюме три года подряд.

— А должность долгое время занимала Вебер…

— Третьякова собиралась устранить её, но не успела.

— Илона ушла сама, — догадываюсь я.

— Да. И рядом со мной внезапно появилась ты, переключив внимание на себя. Ничего не хочешь сказать мне? — испытывает взглядом, поджимая губы.

— Это она присылала мне угрозы? — предполагаю, сопоставив детали.

— На её личной странице обнаружено свыше сотни таких сообщений, адресованных тебе. Джугели, разве можно скрывать такое? Почему ты, чёрт возьми, не рассказала мне?

Явно злится и негодует.

— Не хотела, чтобы ты переживал, — виновато опускаю глаза.

— Нельзя молчать о таких вещах. Ты понимаешь, что она — нездоровый человек? Ходила на курсы по стрельбе. Интересовалась изготовлением ядов, приобретением кислоты. В любой момент могло случиться, что угодно. И, собственно, так и произошло.

— Ты читал её дневник?

— Я видел некоторые страницы. Плюс общался с Макаренко.

— Почему целились в тебя, а не в меня?

Опять же логичнее было бы убрать соперницу. Разве нет?

— Я достаточно грубо отшил её. Наговорил кучу всего неприятного. Уволил. Плюс она узнала от пацанов о предстоящей свадьбе.

— И…

— И решила, что раз мы не можем быть вместе в этом мире, то непременно должны поскорее отправиться в иной.

Судорожно сглатываю.

— Там, в толпе, в день моего рождения, она хотела убить нас обоих. Меня и себя.

Холодеет всё внутри. Становится жутко от этих слов.

— Потом от идеи стрелять Аля отказалась. Посчитав, что таким образом мы не встретимся после смерти. Якобы я, как жертва, попаду в рай, а она — в ад.

Ненормальная.

— Пожалуйста, скажи, что эта девушка сейчас за решёткой или в психиатрической больнице.

Марсель устало потирает переносицу.

— Третьякова исполнила своё желание, Тата.

Суть произнесённой им фразы доходит до меня не сразу.

— Застрелилась дома в ванной. В тот момент, когда Горозия стрелял в меня.

Боже.

— Это ведь ужасный грех. Таким людям путь в рай закрыт.

— Она считала иначе. Больной человек. У неё была своя идеология.

— Как во всё это оказался втянут Горозия-младший?

Не могу понять, как эти двое пересеклись.

— Она снова написала ему в соцсети. Предложила встретиться и познакомиться поближе.

— Что значит «снова написала»? — уточняю, нахмурившись.

— Это Третьякова отправила ему ту фотографию пять лет назад.

Сразу понимаю, о какой именно фотографии идёт речь. Из-за неё всё тогда закрутилось. Пошла цепная реакция, повлёкшая одно событие за другим.