— Так, подумай еще, — он сделал жест рукой, словно приглашал ее к раздумьям. — Что такое любовь? Как бы ты хотела, чтобы тебя любили?

Спустя несколько секунд ответ Мирославе все же пришел.

— Как-то я увидела одну картинку в интернете... Там мальчик и девочка идут по дорожке и болтают о чем-то... так увлеченно, что перед ними вдруг... появился некий портал в виде Вселенной... черный круг со звездами... в который они вот-вот должны были войти... Я тогда сохранила эту картинку. У меня не было слов, чтобы описать ее даже в книге, но я почувствовала, просто почувствовала, что хочу того же самого... Хочу, чтобы кто-то и со мной болтал точно так же, так, что весь мир вдруг стал бы только нашим, общим, понятным только нам двоим…

— Так... продолжай... — голос Андрея стал мягче и тише.

— Наверное... Я бы хотела, чтобы мной интересовались... чтобы и я стала для кого-то целым неизведанным миром... чтобы меня слушали затаив дыхание... а после запоминали каждое слово, сказанное мной... И, конечно, — она посмеялась и поерзала в кресле, — я бы делала то же самое.

— Какие у тебя интересы, Мирослава? Что нравится тебе больше всего в жизни?

— Моя книга, — ответила она без колебаний.

— Хорошо. А что же муж? Он читал эту книгу? Или, может быть, ты читала ее для него? Или он... интересовался твоими трудами?

Мирослава поджала губы и сменила позу. Прежде она сидела сгруппировавшись, наклонившись чуть вперед и втянув плечи, теперь же откинулась назад на спинку и расслабилась.

— Я так ненавижу это.

— Что, Мирослава?

— Эти разговоры. О моей книге. Они постоянно приводят к ссорам, потому как я... обижаюсь, наверное, как ребенок… на Сашу…

— Он не хочет читать?

— Но ведь он и не должен, да? — спросила она тихо и неуверенно, но все же в надежде, что Андрей ответит отрицательно.

— Нет. Не должен.

Мирослава опустила взгляд и расстроилась.

— Но я бы делал это для своей жены. Читал бы взахлеб, даже если ненавижу это. Потому что я люблю ее. Потому что хочу делать ее счастливой.

Глаза Мирославы стали влажными.

— Знаешь, у меня был один клиент. Его жена готовила просто отвратительно. Так отвратительно, что еда даже не лезла в глотку. Она была то пересоленной, то сырой. Как думаешь, как он себя вел?

— И как же? — Мирослава спросила с придыханием, словно пыталась ухватиться за надежду, которая замелькала перед ней, как за спасительный ответ.

— Он хвалил ее каждый день за каждый отвратительный ужин, а сам втихаря ел на работе. Через месяц он подарил ей сертификат на кулинарные курсы со словами: «Ты так прекрасно готовишь. Твой талант не должен пропадать». И она пошла. И научилась делать самые вкусные ужины, Мирослава.

— О... Я поняла…

— Что ты чувствуешь сейчас?

Она снова пожала плечами и шмыгнула носом.

— Не знаю. Мне одновременно тяжело и легко. Легко, потому что я начинаю понимать. Тяжело, потому что мне не нравится то, что я понимаю…

— Вот и спроси себя. Почему он не читал твою книгу? Почему он не знает, о чем ты пишешь? Как часто вы говорите по душам? Как часто он интересуется твоими чувствами и внутренним миром, а не тем, есть ли у тебя деньги? Поговорил ли он с тобой по душам, прежде чем спихнуть к психологу? Он знает, о чем именно мы здесь говорим, с какой проблемой ты пришла? А что твои родители? Они тоже были холодными и отстраненными, но при этом всегда обеспечивали тебя материальными благами, отгораживали от домашних дел, чтобы ты была им благодарна за это и могла заниматься личными делами? Они хотели, чтобы ты не лезла с этими своими делами и интересами к ним? Что они говорили о твоих писательских талантах?

Оттягивая ворот, Мирослава продолжала молчать. Вопросы Андрея летели в нее, как острые ножи, но она была не в силах увернуться от них и только тихо постанывала от свежих ран, которые кровоточили. Однако эти раны не были свежими, они были замаскированными, слегка затянувшимися, и Андрей лишь без сожаления срывал пластыри и заставлял ее смотреть.

— Простите, я... То есть прости… — Мирослава сложила губы в трубочку и нервно задвигала ими по зубам. — Я... Нет... Мои родители... Им не нравилось, что я так много мечтаю о карьере писательницы. Они не считали это серьезным делом для девушки из обеспеченной семьи, у которой есть все возможности начать карьеру... адвоката... или врача...

— Да, это нужно осознать. Но пойми, Александр — это лишь очередной урок, который ты будешь повторять и с другими людьми, пока не научишься. Тебя по каким-то причинам оставила мать, и ты почувствовала себя брошенной и ненужной. Приемные родители своим наплевательским отношением только подтвердили твои ложные убеждения. Ты старалась заслужить их любовь, но все никак не выходило, верно? Что бы ты ни делала, они не менялись? Так, быть может, дело не в тебе, Мирослава, а просто в том, что они такие люди? И может, ты не являешься знаменателем, которым себя считаешь? А просто сама тянешься к таким людям, как Александр, чтобы снова почувствовать себя ненужной? Чтобы найти свою мать в ком-нибудь из этих людей и, наконец, спросить ее, почему она оставила тебя?

Он вдруг заметил ее вновь округлившиеся глаза. Андрей был прав, попадал точно в цель и потому продолжил говорить дальше более довольным и громким голосом.

— И вот Александр. Деньги? Без проблем. Бытовые вопросы? Пожалуйста. Ты только не лезь к нему со своими чувствами и мыслями. Дай угадаю, ты часто пыталась заслужить и его любовь. Вижу, вижу... Поплачь. Все хорошо, Мирослава. Я с тобой... Пойми: не сломаешь, не порвешь этот паттерн сейчас — после Александра появится другой человек, которому тоже будет плевать на тебя... А ты, конечно же, вцепишься в него когтями, мол, не уходи, как моя мать, дай я тебе докажу, что я хорошая, что я заслуживаю любви… только доказывать ты будешь не ему, а своей матери. Ты только погляди на своего книжного идеального героя — ты сама создала его недоступным. И как я понимаю, чтобы заслужить любовь такого человека, нужно самой быть супер особенной, как Иисус Христос.

Андрей встал, поправил коричневый твидовый пиджак, взял с тумбочки салфетницу и протянул Мирославе.

— Ты хорошая, и ты заслуживаешь любви. Просто так. Без всяких условий. Как и любой человек. Но для начала начни с себя. Полюби себя, Мирослава. Прими тот факт, что твоя мать уже никогда этого не сделает, и возьми эту ответственность на себя. Ты уже взрослая.

Тогда она совсем расклеилась, расплакалась, но утвердительно закивала. Следующий сеанс был назначен через пять дней, но она пришла через два, заплатив двойную стоимость, так как вырвала Андрея в личное время. Все два дня Мирослава была уже не женой Александра, а наблюдателем. Она держала ухо востро, слушала и смотрела внимательно, запоминая каждое движение мужа, каждое его слово и жест. Она провоцировала его на разговоры по душам, заводила диалоги о своей книге и о его работе и наблюдала. Она даже забежала в торговый центр, где выбрала кружевное белье красного цвета, которое никогда прежде не носила. Александр, бегло взглянув на нее, стоящую в полуобнаженном виде с бокалом вина, сослался на усталость. И тогда она не выдержала.

— Да что с тобой не так? — крикнула она и швырнула бокал в стену. — Я чувствую себя униженной! Ты никогда не захочешь меня, верно?

Александр вздохнул и посмотрел на нее так, как смотрят на капризного ребенка. Он молчал и продолжал испытующе смотреть, пока Мирослава убивалась в истерике.

— Да скажи хоть что-нибудь! — расплакалась она, натягивая на кружевное белье свитшот и джинсы. — У нас ничего не было, с тех пор как я…

— Тебе нельзя пить, Мирослава. Ложись спать.

— Я не пьяна! Слышишь?!

— Приберись и ложись спать.

— Ты... ты... — она тыкала пальцем в воздух, пытаясь найти слова, но ком в горле мешал. — Я больше не чувствую себя женственной, — и на тех словах она вдруг машинально закрыла лицо руками, и грудь ее разрывалась от слез. Мирослава пыталась остановиться, но не могла. И вместе с тем ей нравилось это новое чувство. Будто что-то прорвалось наружу, и теперь в груди стало легко и свободно, чтобы, наконец, начать дышать.