— Ты боишься меня…
Олег убрал руку, растерев ее слезы меж большим и указательным пальцами.
— Я сделаю все, чтобы ты полюбила меня в ответ... и осталась со мной... а если нет... моей любви хватит на двоих…
Мирослава, наконец, моргнула, зажмурилась, и последние слезы на нижних ресницах оставили ее зеленые глаза. Она не знала, о чем он говорил, и не хотела бы знать. А если бы и знала, то посмеялась бы.
Что такое любовь для словена? И можно ли полюбить человека, ни разу с ним не поговорив, не узнав его? Теперь такую любовь называют любовью с первого взгляда. Но то не больше, чем зов тела, а не души. Ей вдруг вспомнилось, как она спрашивала у своего мужа о любви с первого взгляда. Тогда его ответ ранил ее, а теперь ей хотелось бы, чтобы Александр знал, что она с ним согласна. Вот, кто действительно любит. Кто любит не с первого взгляда.
Она повернулась к Олегу, который смотрел то на нее, то на хоровод, который до сих пор водили девицы. Их взгляды встретились. Мирослава впервые внимательно изучала его лицо. Теперь ничто не угрожало ей, и она могла замедлиться. Быть здесь и сейчас. Олегу было не больше тридцати лет — ничто для человека из двадцать первого века, и целая жизнь для словена из девятого. Он был крепким мужчиной, но невысоким. В отличие от викингов Олег приятно пах, пусть этот запах и был смесью дыма, березы и соломы. Русые волосы касались плеч и чуть вились. Олег часто собирал их сзади, перевязывая веревкой. В правом ухе блестело толстое медное кольцо. Ногти были грязными: ни одна баня не смогла бы справиться с последствиями племенной жизни.
Одна из словенок прервала их неловкое молчание. Девчушка лет десяти потянула Мирославу за руки, зазывая пойти с ней в хоровод. Олег взглянул на писательницу: она не была этим довольна или польщена.
— Ш-ш-ш! Пойди к матери, Любава! — шикнул Олег на девчушку, но шкодница и не думала исчезать или отпускать руки девушки.
— А мы сейчас будем петь про Варяжское море! — похвасталась Любава.
Мирослава сделала несколько шагов назад, освободив руки из цепких ладоней Любавы, обернулась на избушку, а затем на Олега, что смотрел на нее обеспокоенно. Ей показалось, будто какое-то озарение было совсем близко. Оно витало где-то рядом, шептало на ухо и тут же ускользало, стоило повернуться на шепот.
— Ла-а-а-да, — протянула Любава сладко, рассматривая девушку с бронзовым венцом. — Она такая красивая, Олежа!
Мирослава сделала еще один шаг назад и тем обеспокоила словена.
— Варяжское море, — проронила она вдруг. — Это не море вовсе. Вы так называете Ладожское озеро…
Еще один шаг назад. От Любавы и от Олега. От языческого идола и от хоровода вокруг него.
***
— Дорога жизни… Ладожское озеро…
Перед глазами чужестранки старые воспоминания заиграли новыми красками. Линн, бегущая к реке. Линн, говорящая на русском. Линн, шедшая ребенком по Дороге жизни через Ладожское озеро...
— С 1942 многих детей вывозили из Петербурга через Ладожское озеро... — она заговорила сама с собой, смотря сквозь Олега. — Это было опасно... ведь немцы бомбили... Лед ломался... Целые машины шли ко дну...
Мысли Мирославы вновь завели ее в тот уголок воспоминаний, где она была с мужем. После бани, что пришлась ей совсем не по душе, бабушка мужа напоила их травяным чаем, как подобает каждой уважающей себя русской бабушке. Она пережила блокаду, будучи еще ребенком, но не потеряла любви к жизни и сердечной доброты.
— Ой, милые мои, — Нина дрожащими руками поставила заварник на стол, застеленный цветастой клеенкой. — Тяжко было. Я тот день... по сих пор помню... Как мы с старшей сестрой проснулись... а мать наша лежит и глаза не открывает... Мы к нашей соседке по коммуналке бежать... говорим, мама не просыпается... так нас на следующий же день в какие-то машины погрузили, отправили... из Петербурга-то... Сироток теперь…
— Ба... может, не надо? Опять сердце заболит, — Александр погладил ее по морщинистой руке, встал и помог справиться с чаем, разлив его по кружкам.
Мирослава слушала не моргая. Она обвила пальцами красную чашку в горошек.
— Это еще с Советского Союза, Мирочка, чашки-то... — Нина улыбнулась, ее глаза заблестели. — А ты знаешь, что такое Советский Союз-то?
Старушка села напротив своего внука и отпила чаю.
— Конечно знает, ба, — шутливо закатил глаза Александр. — Мира у нас будущий историк, и ее родители приемные — русские…
— Не называй их так, — прошептала Мирослава смущаясь. — Бабушка, что же было дальше?
— Ох, — и тяжело, и радостно вздохнула Нина: она была счастлива рассказать о самых несчастливых днях. — А вот и ехали мы... Я и моя сестра, Нина да Лина... царствие ей небесное... Караваном шли машины... Да уж апрель был... и лед таял... Я помню, как из-под колес вода фонтаном хлестала... И вот в нашу первую машину снаряд попал… в кабину к водителю... Все, как во сне... Лед затрещал, мы и ко дну пошли... Вроде как все выжили, кроме водителя, да вот только сестричка моя, Линочка, утонула: ее тело сыскать не могли, а времени не было... нужно уж было добраться до другой стороны... Я ее и не помню совсем теперь... Я потом шесть лет в детдоме в Бишкеке жила... меня отец... твой, Саша, прадед, вернулся с фронта и нашел... Так и жили... я да папка.
— Мне так… жаль...
Мирослава не могла говорить. Она смотрела на бабушку Нину, которая совсем не плакала. Отнюдь. Она будто вспоминала те дни с нежностью и благодарностью.
— А эти на меня обижаются, что я их к воде не пускаю! — посмеялась бабушка Нина, жалуясь на внука и дочь. — А знали бы они, какая страшная штука эта вода!
***
— Вода — страшная штука… — пробормотала Мирослава будто в трансе.
Олег коснулся ее правого плеча, и она очнулась. Девушка отпрянула от словена, сорвалась с места, словно птичка с ветки, и бросилась прочь к реке. Она бежала так быстро, как только могла. Теперь это была ее Дорога жизни. Она спешила домой. Спешила к мужу. Если судьба решила подбросить ей головоломку, то она ее решила. Она обыграла смерть. Сердце выскакивало из груди.
По пути Мирослава сбросила с плеч шкуру и бронзовый венец с головы. Немного погодя Олег поспешил за ней, попутно подбирая вещи. Он не сразу сообразил, что задумала чужестранка, пока та не подбежала к реке. Мирослава с трудом сняла с себя зимние скандинавские полусапожки, поскользнулась и упала.
— Стой! Погубишь себя!
Олег спускался за ней. Мирослава осталась в одном льняном платье. Она ступила босиком на весенний лед там, где он еще оставался едва целым. Пальцы покраснели, их свело. Из общины до сих пор доносилось ритуальное пение. Костры едва-едва освещали реку, и Олег видел лишь тусклое белое пятно, перемещающееся по льду. Мирослава искала прежнюю прорубь, но в темноте найти ее было невозможно. Волхову, двести метров шириной, не было конца и края.
— Не дури! Остановись!
Грозный голос Олега разнесся эхом: она прежде не слышала у него такого тона. В одном из слабых мест лед под Мирославой затрещал. Она сочла этот звук за сигнал.
— Здесь... Сейчас... Домой... Второй раз умереть нельзя, — успокаивала она себя, готовясь уйти с головой в ледяную воду.
Мирослава остановилась посреди реки. Она ждала. Олег мчался к ней, оставив на берегу вещи и оружие, чтобы не уйти под лед. Он приближался. Мирослава не могла позволить этому варвару помешать ей. Она несколько раз прыгнула на месте: лед затрещал, но никак не поддавался. Вероятно, она нашла самое сильное и твердое место. От холода пальцы ног совсем не слушались и потеряли всякую чувствительность. Она вспомнила вдруг о Бруни, что скребся у той самой проруби два дня тому назад. Он все знал. Он знал, как вернуться домой. Он пытался сказать ей, а она не слушала и не смотрела. Жив ли он теперь? Быть может, давно ждет ее, свернувшись клубком у двери в питерской квартире? Быть может, он вовсе не упал с ней тогда, а был лишь призраком? Проводником, что дает подсказки?
