Марк повесил трубку не дождавшись ответа. Тон женщины ему пришелся не по душе. Он вернулся к старым листкам с показаниями Марины, которые она дала ему накануне. Все сходилось. Марина была чиста, и ее почти не в чем было уличить. Марк выдвинул ящичек, посмотрел на пакет с волосом Марины, немного подумал и швырнул его в мусорное ведро под столом. Круг замкнулся. Или нет? Марк раздраженно вздохнул, прорычал что-то себе под нос, достал мусорное ведро, вытащил пакетик и вернул его в ящик, захлопнув его так сильно, что тот отскочил обратно.

— Итак, что мы имеем теперь? Анна МакДауэлл. Мать Марины. Нянечка Мирославы. Анна, Анна, Анна, Анна… — бубнил себе под нос Марк. — Это ты… докучала редактору и звонила в издательства. Но зачем? Какой мотив? Получается, ты желала добра Мирославе, если хотела, чтобы ее книгу опубликовали? Или эта история совсем не проста, как мне кажется? Не хватает чего-то важного…

Марк встал из-за стола.

— Почему вы все оказались в России? Почему вы все оказались в Старой Ладоге? Нет, это не совпадение. Штаты, Париж, Мальдивы — окей. Но Старая Ладога! В жопе мира!

Марк прислушался, не встала ли еще Марина. Он вышел на кухню и поставил чайник, чтобы она не слышала его размышлений, какие он умел делать только вслух.

— Если Мирославу подбросили на порог без документов, никто не знает ее точной даты рождения, а значит… Никто не может утверждать, что Марина и Мирослава — не сестры… Если это… Если это так… Мать твою за ногу!

Марк плюхнулся на кожаный диван, что стоял за обеденным столом, и потер уставшие глаза ладонями.

— Мирослава вторая уехала в Россию. Значит, Анна не следовала за ней. Неужели пропавшая узнала о том, кто ее мать? Потому поехала в Россию? Но что произошло дальше? Она нашла ее, и… что? Что? Что?! Анна мертва. Мирослава пропала. Что, если… это двойное убийство? Но тогда кто…

Телефон на столе в кабинете завибрировал. Марк рванул из кухни. Звонили из отдела, чтобы сообщить о новой улике. Один из местных нашел на берегу Волхова сотовый телефон пропавшей. Телефон, конечно, теперь был нерабочим. Но если он был в воде… доказывает ли это то, что и Мирослава была там? Марк тут же оделся и, не церемонясь, вошел в спальню, чтобы разбудить Марину.

— Едем со мной, — впопыхах произнес он и задумался, нужно ли дальше держать ее рядом.

Больше не было необходимости это делать, но Марк не хотел отпускать Марину по неведомым ему причинам. Теперь она выглядела так же невинно, какой была в их первую встречу. Ее рыжие волосы рисовали причудливые узоры и завитушки на белой наволочке. Свернувшись в клубочек и подложив ладони под веснушчатую щеку, она мило спала. Ее розовые губы надулись и выдвинулись вперед, сейчас они казались больше. Марина подняла голову и зажмурилась от яркого света, идущего из коридора в зашторенную и темную, как склеп, спальню.

— Как звали твою мать? — вдруг спросил Марк, застав Марину врасплох.

Она медлила с ответом, гадала, как выгоднее будет ответить. Марина с тяжелым обиженным вздохом откинулась обратно на подушку, натянула на себя одеяло и всмотрелась в безукоризненно белый потолок без единого пятнышка или неровностей.

— Я так устала, Марк, — вдруг ответила она не поворачивая головы. — Каждый раз, когда ты говоришь о моей матери, мое сердце сжимается, а ладошки потеют. Мое тело готовится бежать. Бежать и как можно дальше. Я так устала…

Она говорила тем голосом, каким обычно исповедуются. Таким, будто ей больше нечего терять. Следователь был сбит с толку. Он молчал, остановившись в проеме дверей и давая Марине возможность говорить дальше.

— После того как пропал мой отец, мамы больше не было здесь. Она всегда была там, с ним, в своих сумасшедших мыслях, в своей одержимости им. Она не знала, жив ли он, и делала все, чтобы найти его. Казалось, я была лишней, а это странно. Ведь я единственное, в ком до сих пор живет ее любимый мужчина. Я — целая его половина…

Она вдруг остановилась. По правой щеке скатилась слеза и намочила наволочку. Марина перевела взгляд на Марка. Ее большие глаза блестели как два стеклышка.

— А теперь она умерла. Вместе с ней умерли и мои последние надежды на ее любовь ко мне. Она никогда меня не полюбит. Уже никогда.

Подбородок Марины дрожал. Она поджала нижнюю губу, пытаясь сдержать слезы.

— Когда я встретила... — она запнулась, будто подбирала нужное слово или имя, — Мирославу... я думала, все изменится. Я больше не буду одна. Но и она ушла. Все уходят из моей жизни, стоит мне только привязаться или полюбить человека. Ты тоже уйдешь, да?

В груди Марка защемило. Он не выдержал ее пронзительного взгляда, полного боли, и опустил глаза. Следователь не мог не согласиться с выводами Марины.

— Верно, — ухмыльнулась она, заплакала, не стесняясь слез, вернулась к рассматриванию потолка, сжала пальцами одеяло и вонзила в него ногти, под которыми было немного грязи после работы с землей. — Ты один из тех, кому интересны люди до тех пор, пока ты не интересен им. Я влю…

— Не смей! — вдруг вырвалось у него.

Марк выставил перед собой руку и попытался остановить ее.

— Марина! В тебе говорит отчаяние. Боль. Обида на мать. Что угодно. Не делай этого.

Голос его звучал сурово, тем не менее он был нежен к ней в ту минуту. Он защищал ее. Марк не верил в чувства Марины. Они были лишь иллюзией, подменой понятий, тоской, но не влюбленностью. Она отчаянно нуждалась в ком-то, но Марк не мог стать тем самым человеком для нее. Он не мог заполнить пустоту в ее душе, которую должна была однажды заполнить ее мать. А, быть может, и сейчас это была очередная игра.

— Как унизительно, — простонала Марина, перевернулась на бок и накрылась одеялом с головой.

Марк крепко сжал пальцы в кулаки, расслабил их, повторил так несколько раз и, наконец, подошел ближе к кровати и сел на ее край.

— Марина, помоги мне. Расскажи все, что знаешь, и мы найдем Мирославу. Я верю тебе. Доверься и ты мне, — эти слова дались ему с трудом, и произнести их было настоящим подвигом для Аристова. — Верить мне тебе сложно, но я стараюсь изо всех сил.

Из-под одеяла лишь доносились редкие приглушенные всхлипывания. Следователь неуверенно положил руку на талию девушки и сжал пальцы. Она вдруг повернулась, откинула одеяло и посмотрела на Марка широко открытыми глазами. Марина разомкнула красные припухшие губы и грустно улыбнулась, показав ровные белые зубы, блестящие от слюны. Он перевел на них свой взгляд. В его груди защемило во второй раз. Он застонал, сорвался с места и впился в ее губы своими.

— Боже, что я делаю... — быстро прошептал он и отстранился от нее. — Прости меня, прости...

Брови Марка нахмурились, и меж ними появилась складка. Его ладони лежали на ее мокрых щеках. Марина тяжело дышала. В комнате стало невыносимо тихо, и было слышно, как бьются их сердца. Она облизнула губы, тяжело вздохнула, сорвалась и поцеловала его страстно и горячо. Поцеловала так, как целуют в последний раз. Он ответил взаимностью, забыв о всяких приличиях и прежде сказанных словах. Это было глупостью, но оба осознавали и хотели этого. Его руки оказались на ее груди, вздымающейся под ночной сорочкой, на узкой талии и бедрах. Марина легла на спину, позвав Марка в свои объятия. Следователь полностью откинул одеяло, которое свалилось на пол, и лег на девушку всем телом. Марина раздвинула ноги, прижала Марка к себе и сомкнула руки на его спине. В порыве страсти они не помнили, как оказались без одежд. Он вошел в нее нежно, медленно и глубоко. Марина сладко застонала. Ее пальцы играли с его волосами, гладили его спину, ягодицы, призывая двигаться еще быстрее.

— Я никогда не делала этого прежде... но хочу этого с тобой, — вдруг быстро проговорила она, отстранившись от его губ, которыми он ласкал ее шею.

— О чем ты?

Марина положила руки ему на грудь и нежно оттолкнула, попросив лечь на спину. Марк понял ее.

— Ты уверена? Марина, я…

— Я знаю, знаю, — она интригующе и грустно улыбнулась. — Это ни к чему тебя не обязывает. Я знаю, что ты не любишь меня и никогда не полюбишь. Но зачем отказываться от того, что мы так сильно хотим? Я хочу, — она особенно выделила местоимение «я». — Позволь мне сделать приятно тебе и мне самой, побыть с тобой хотя бы это мгновение, побыть твоей.