Она пропустила его в таунхаус и пошла в гостиную, виляя бедрами и на ходу дымя сигаретой.

— Если вы хотите меня трахнуть, необязательно выбирать такой суровый вид, я люблю мужчин нежных и трепетных. Целовать холодный камень никому не нравится. Даже мне.

— За что вы убили Констанцию Берне?

Мария резко остановилась. Развернулась к нему и расхохоталась.

— Вы пьяны? Город так плохо на вас влияет? Или вы решили попробовать что потяжелее, детектив?

— Ваш любовник обо всем рассказал. Это ведь он помог спрятать тело, замуровал его в лаборатории.

Конечно, Жанак ему ничего не рассказал. Но документы подтвердили, что доступ в «Сигму» у него имелся. В том числе допуск к чертежам и некоторым недостроенным на тот момент частям комплекса, к коим относилась и злополучная лаборатория с фальшстеной и нишей, в которой Констанция Берне нашла свое вечное пристанище.

Но эта вынужденная ложь подействовала на Тейн как ушат холодной воды. Ее взгляд прояснился.

— Прошло тридцать пять лет. И я ее не убивала.

— У убийств нет срока исковой давности, мадам. Сядьте. — Мария послушно опустилась в кресло, Грин присел напротив. — Мы получили документы, которые доказывают, что в момент исчезновения Констанции вы были там. А еще мы нашли записи, из которых следует, что вы, мадам, были ближе всех к доктору Берне. Она проводила с вами много времени, изучала вас целенаправленно. Почему?

— Хороша мышка в клетке.

— Так зачем вы убили Констанцию Берне?

— Интересно как получается, — задумчиво проговорила Мария, — из-за вас погибла моя дочь. А вы приходите ко мне с обвинениями.

— Ваша дочь погибла по милости вашего любовника.

Она рассмеялась.

— Какого? Кого именно? Их столько, что вы и представить себе не можете.

Грин на провокацию не поддался.

— Имя Метье Жанак вам о чем-нибудь говорит?

На лице писательницы отразилось недоумение, которое быстро переросло в шок. Она откинулась на спинку кресла, побледнела и умолкла, осмысливая то, что он только что сказал. Было видно, что услышать имя Метье она не ожидала. И с ним явно была связана особенная история.

— Я должна написать это, — прошептала она. — Детектив, вы обязаны рассказать, как обо всем докопались. Вы обязаны погрузить меня в логику ваших размышлений, в то, как шло расследование. Лишь однажды я попыталась написать триллер-детектив, это было давно. И никто не видел этой рукописи, она бы перевернула все. Но я ее храню.

— И в такой момент вы можете говорить лишь о книгах.

Мария смерила его внимательным взглядом.

— Книги — инструмент, который заменяет мне чувства. Теперь, когда вы прочитали документы, нет смысла скрывать. Но вы видели не все. Таких, как я, в городе десятки. Вы знаете, что вирус алекситимии частично передается по наследству, в большинстве случаев мутируя? Магдалена, моя чудная Магдалена, получила его в половинчатом виде. Она испытывала чувства, но не так, как остальные. Она не умела строить связи с людьми, проваливалась в себя и в пластику реальных событий. Она выбрала спорт, потому что тело было единственным способом выразить себя. Когда у тебя нет инструментария, ты ищешь то, что сможешь использовать. Я — книги. Она — спорт. А потом полицию. Возьмите ее брак с Ником. Маги зависела от него, патологически. Но совершенно не понимала, как с ним общаться, как с ним сблизиться.

— Исследования проводились законно?

— Та часть, где была я, — да. Я подписала документы, мне много раз объясняли, на что я иду. Было все равно.

— Но зачем вы хотели избавиться от чувств? — не удержался от вопроса Грин. — В таком юном возрасте.

— На самом деле я ждала этого дня. Пойдемте. — Лукаво улыбнувшись, Мария поднялась с места. — Как хорошо, что Магдалена завещала передать опеку над Норель Нику. Он ко мне заходил. Знаете, милый мальчик. Возможно, есть шанс на спасение. По меньшей мере для него. Я уже оставила распоряжение адвокату, чтобы оформлял бумаги и всячески помогал Туттону. Пойдемте, детектив. Я все-таки впущу вас в свою святая святых.

Она поднялась на второй этаж, в просторный кабинет. Грин скользнул за ней. Мария встала у большого открытого шкафа, достала оттуда сшитые листы явно старой бумаги. Было сложно что-то разглядеть, но Грину показалось, что это набранная на печатной машинке рукопись. Женщина развернулась к нему и протянула пухлую папку детективу.

Он недоуменно изогнул бровь.

— Эту книгу можно издать. А все деньги отдайте Норель. Здесь сам роман, а также все выписки, которые мне удалось собрать за тридцать пять лет. Все про «Сигму», про исследования. Про «Алекситимию».

— Не хотите объясниться?

— У вас нет доказательств. Я даю вам доказательства.

— Но…

— Детектив, — прервала Мария, — присяжные никогда не поверят в вашу сказку о том, как несчастная, лишенная чувств девушка убивает исследователя. Но зато им понравится история про то, как одержимый сестрой сводный брат превратил ее жизнь в ад, заставил ее сбежать из города, пойти на пластическую операцию, а потом нашел, чтобы сделать своей навсегда. И они уж точно поймут и простят девушку, которая по прихоти судьбы оказалась свидетелем сцены насилия, которое и насилием-то не назовешь. Вы спрашивали, почему Эрик Туттон так реагирует на мое имя. Ответ в этой папке. — Женщина наставила палец на детектива. — Вы злились и не понимали, что со мной не так, ходили сюда, как щенок за лакомством, безошибочно чувствуя, что я могу ответить на ваши вопросы, но ни разу не задали правильного. Вы хороший детектив. Но даже вы оказались бесполезны там, где закончилась человечность.

— Снова много пафосных слов, среди которых не видна истина, мадам Тейн.

Женщина села за свое рабочее место. Улыбнулась.

— Вы должны меня арестовать? Или как это у вас происходит?

Май 1967 года

Лаборатория «Сигма»

Мужчина замер в дверях кабинета женщины, которая предпочла отказаться от собственного имени, лишь бы сбежать от него, а теперь звала себя Констанцией. Поразительная тишина заполнила пространство, а он, успокоившись после недавней вспышки, решил поговорить. Рассказать, как долго и тяжело лечился от психоза в закрытой клинике, пережил разлуку длиной почти в двадцать лет, как нашел в себе силы прикоснуться к другой женщине, как создал семью, рассказать, что у него дети. И поэтому у него нет морального права запрещать ей быть в браке с кем-то, но это ничего не меняет.

Совсем ничего не меняет.

Шел, чтобы поговорить. Открыл дверь кабинета своим ключом (он уже давно сделал все необходимые дубликаты, оставалось лишь получить заветный пропуск сотрудника «Сигмы») и увидел то, что не хотел бы увидеть никогда в жизни. Констанция лежала на полу между шкафом и столом. Прямо перед ней на корточках сидела девушка.

— Ты?! — воскликнул он, возможно, чересчур громко для подобной ситуации.

Оставалось надеяться, что никто из сотрудников лабораторного комплекса в это крыло не приходил.

— Эрик, я ее лишь толкнула, она сама, честное слово! — Девушка не плакала. Она говорила ровно, почти спокойно.

Оглушенный, двигаясь будто в полусне, он плотно закрыл за собой дверь, присел около Констанции и положил пальцы ей на шею, пытаясь нащупать пульс. Его пальцы дрожали, казалось, что он чувствует слабое биение сердца, казалось, что стоит поднести к губам женщины зеркальце, и оно запотеет. Он не понимал, что происходит, переключившись в автоматический режим.

Автоматизм. Наверное, так проявляет себя «Алекситимия» после полной интеграции с организмом человека. Автоматизм, бесчувственность. Тебе не больно и даже не страшно. Ты просто оглушен, находишься в пыльном мешке, сквозь который с трудом видишь отдельные элементы мира. Чужого мира, который никак не складывается в стройную картинку. Калейдоскоп рассыпается. Вселенная бьется и летит в пропасть.