«Сикстелла». Магдалена никогда о такой не слышала. Ощущение фальши наваливалось все с новой силой. Магдалена посмотрела на Грина, но не смогла прочесть по его лицу истинных мыслей.

— Что вы там делали?

Мария задумалась.

— Как это назвать? Вот есть слово такое: хостесс. Самое правильное определение. Я организовывала переговоры.

— Видели какие-нибудь подозрительные документы?

Она покачала головой:

— Нет, никаких. Я должна была встречать важных гостей, заказывать правильную еду, алкоголь и другие вещи, если вы понимаете, о чем я… а вы понимаете, детектив. Вижу это по вашим глазам. Я должна была сделать так, чтобы каждый мужчина и каждая женщина, посещавшие «Сикстеллу», оставались довольны. Я понятия не имею, что они там делали, но это было нечто грандиозное. Как вы думаете, откуда я знаю языки? Ах, забыла, вы не в курсе, что я пишу и сразу перевожу свои романы на три языка. Так вот, я точно знаю, что в эту лабораторию приезжали со всего мира.

— Прямо-таки со всего? — подначил ее Грин.

— Я говорила с ними по-испански, по-французски, по-немецки и по-английски. Были британцы, американцы, немцы, французы, канадцы…

— И что, вы понятия не имеете, чем занималась лаборатория?

— Вот этого я как раз не говорила, детектив. Вы же первоклассный специалист, а не видите лазейки, которые я вам оставляю. Я сказала, что не видела документов. Но кое-что знаю. Вы понимаете, о чем я, не так ли?

Магдалене захотелось вылить ей на голову кофе. Мария не просто флиртовала с молодым детективом. Она всячески показывала, что хоть и прошло долбаных тридцать пять лет, она и сейчас не прочь получить дополнительные эмоции в объятиях первого встречного. Боги, и это ее мама. А еще все это слишком гладко шло. Грин сохранял лицо, но Магдалена заметила, как он слегка дернул плечами, сбрасывая с них груз. Он тоже не верил? Ох, как она надеялась, что мать не сможет запудрить ему мозги. А она целенаправленно окутывала детектива своими сетями, как старая паучиха.

— Мы уже знаем, что в лаборатории было пять уровней и каждый сосредоточен на своем, — вмешалась комиссар, отчаянно пытаясь сбить градус напряжения. Аксель посмотрел на нее с теплом, мать — с неприязнью. — Предполагаем, что она была поделена между представителями «Шестерки». Знаем, что все документы о ней засекречены. Понятия не имеем, когда она открылась, когда закрылась и чем именно занималась.

— Скажите, пожалуйста, мадам Тейн, — перехватил инициативу детектив, и писательница тут же расслабилась. — Были ли вы знакомы с Констанцией Берне?

По лицу Марии пробежала тень.

— Лично нет, — сказала она слишком быстро. — Видела пару раз на совещаниях. Она работала внизу. У меня туда доступа не было.

— Внизу?

— В прямом смысле. Я не знаю, на каком уровне, но точно ниже второго. Она была ведущим научным сотрудником. Это все, что я знаю.

— Что-то о ней самой можете сказать?

— Красивая женщина, которая удачно вышла замуж и строила карьеру в науке. Не то что некоторые.

Аксель пропустил ремарку мимо ушей, а Магдалена невольно залилась краской.

— Вы были здесь, когда она пропала?

Писательница пожала плечами, а комиссару стало страшно. А вдруг мать на самом деле что-то знает? А вдруг она принимала участие в тех событиях? Что еще суждено узнать про нее? Может, у нее были еще дети? Мужья? Может, она была шлюхой? Да, она точно была шлюхой, если не по профессии, то по поведению. Как же это переварить? Тошнота навалилась с неимоверной силой. Женщина резко подняла руку к губам и откинулась на спинку кресла, чувствуя сладковатую слюну, которая мгновенно наполнила рот. Нельзя показывать слабость! Она вдруг — на мгновение — подумала, что все сказанное может оказаться правдой. Это было концом. Катастрофой.

— Она пропала? Поймите, в этом комплексе работали сотни. Может быть, даже тысячи. Я видела всех и каждого, но общалась только с ведущими специалистами. И то только с приглашенными. Ротация кадров на подобном предприятии — нормальное дело. Я не знаю, пропала ваша Берне или нет.

— Мы нашли ее замурованной в стене на первом цокольном уровне, — неожиданно холодно проговорил Грин. Эта холодность освежила Магдалену. Дурнота постепенно уходила. Женщина с благодарностью посмотрела на него, а потом перевела взгляд на мать. На ее лице отразился неподдельный шок.

— Значит, это правда…

— Правда — что, мадам Тейн?

— В стенах «Сикстеллы» были трупы…

Треверберг, судебная клиника доктора Аурелии Баррон

Доктор Аурелия Баррон поднялась из-за стола, потянулась и подошла к окну, из которого открывался вид на прекрасный сосновый бор, опоясывающий Треверберг с юга и востока. Ей нравилось между сессиями с пациентами, групповой терапией и деловыми встречами смотреть на золотой частокол бора и погружаться в себя. Давать себе пространство для восстановления. Чтобы подумать, собраться с мыслями. Погрустить.

Аурелия уже давно не искала в людях утешения. Возможно, именно поэтому она выбрала специальность психиатра, а потом погрузилась в психоанализ, именно поэтому, выпорхнув из родового гнезда, отказалась от наследства, поддержки и опоры, решив, что личная свобода намного важнее. Ведь деньги можно заработать, а потеряв себя, никогда и ни за что не восстановишься. Каждый день она видела сломанные судьбы — проводя экспертизу для полицейского управления, встречаясь с заключенными или жертвами насилия. Она описывала все эти случаи в бесчисленных статьях, погружаясь в чужую боль, чужие расстройства. Во все чужое, но такое знакомое, близкое.

Аурелия провела тонкой нервной рукой по идеально уложенным светлым волосам. Янтарные глаза блеснули разбавленным медом, когда летнее солнце пронзило стекло и осветило утонченное и холодное лицо врача. Она знала, о чем шепчутся за ее спиной. Знала, какие гипотезы строят, не веря, что молодая женщина может управлять судебной психиатрической клиникой и добиться городской поддержки без взяток.

Ее взгляд замер на золотистых стволах деревьев, из глубины души пришел образ частокола, ранней весны.

Карие смеющиеся глаза, удлиненные волосы, худощавый, но храбрится. Отличник на курсе, но вечно себя недооценивает. Они встречались сколько? Год? Два? Весна в Треверберге обычно наступала стремительно, как жеребец, который сорвался и хочет успеть как можно быстрее насытиться свежим воздухом и свободой. В легких модных пальто, но теплых ботинках они часами гуляли по тогда бесконечному городскому парку и строили планы на будущее. Они были счастливы, но она уже знала, что все пойдет не так. Не так, как должно. Не так, как он надеется. Или она? О какой житейской мудрости можно говорить, когда тебе двадцать, ты заканчиваешь университет и все твои мысли крутятся вокруг диплома, практики и удовольствий?

— Я все думал, о чем ты сказала, — проговорил он тогда, стоя у влажной скамейки и глядя на зарождающуюся зелень бесчисленных лиственных деревьев. Сосны и елки виднелись из-за ветвей, подернутых серым налетом. Душа молила о прояснении. Если лето, то лето. Если зима, то зима.

— О чем же?

— Об отложенной жизни. «Когда закончим институт», «когда устроимся на работу»… Если все время ждать, то жизнь пройдет мимо и мы так ничего и не успеем прочувствовать. Я не хочу больше ждать, не хочу откладывать на завтра. Да, я уеду. Но я вернусь. И ты знаешь, что я вернусь. Что такое обучение? Пара лет? Нам хорошо вместе, я чертовски влюблен. Я счастлив! Давай не будем больше ждать, а? Выходи за меня?

Память протащила ее через игольное ушко воспоминаний, и Аурелия вздрогнула всем телом, возвращаясь в реальность. В здесь и сейчас. В свой кабинет, о котором она не могла даже мечтать тогда, но который стал ее реальностью и результатом долгого и упорного труда.

— Я говорила о закольцованности сценария, Марк, — прошептала она, будто пытаясь пробиться сквозь толщу времени и пространства. — О том, что каждый год деревья летом зеленеют, осенью желтеют, зимой засыпают, избавившись от листвы, затем снова оживают. Мы живем согласно своим сценариям. И чудовищных усилий стоит их изменить. Даже ты, профайлер, специалист высочайшего класса, психиатр… ты не смог. И я не смогла. Только ты меняешь жен и любовниц. А я замужем за работой.