Магдалена считала ее книги чтивом для школьниц и несчастных женщин, а таких, как известно, большинство. Недаром она сама скупала все книги матери. То ли для того, чтобы казаться ближе. То ли для того, чтобы убедиться, что мать по-прежнему относится к ней холодно. Их конфликт был глубоким и древним, как сама Земля.

Мария нацепила на лицо фирменную улыбку, которую Магдалена так хорошо знала по публикациям в журналах и газетах, и жеманным жестом протянула Акселю руку. Для поцелуя, естественно. Грин тронул ее пальцы в импровизированном рукопожатии. Дочь она не удостоила и взглядом. Магдалена зачарованно смотрела на мать, ловя себя на мысли, что рядом с ней чувствует себя старухой. Будто эта женщина впитала в себя всю силу, юность, красоту, все перспективы и ожидания, переработала, присвоила, оставив дочери пустую оболочку. Наверное, она имела на это право, мать не может ошибаться. Магдалена была многим ей обязана. Но сейчас, увидев ее так близко, вновь испытала боль, к которой оказалась не готова. Она даже дернулась в безотчетном стремлении взять Акселя за руку, но лишь прикоснулась к его мизинцу и отшатнулась в сторону. Грин не отреагировал. Может, он не заметил?

Ее никто не замечает.

— Здравствуйте, — томно проговорила писательница, не обращая внимания на то, что ее уловка не удалась. — Проходите.

Магдалена была рада спрятаться от дневной жары в прохладе материнского дома, хотя здесь она всегда чувствовала себя лишней, а сейчас так просто чужой. Как будто эти стены лишали ее права на существование. Здесь все было посвящено Марии, ее книгам и Норель, приемной дочке двух с половиной лет.

— Спасибо, что согласились встретиться, мадам Тейн, — сказал Грин, и комиссар изумленно уставилась на него, вынырнув из собственных невеселых мыслей.

Его голос тоже изменился. Он включился в игру, чего Магдалена от него не ожидала. Тот образ Грина, который она себе нарисовала при первой встрече и который сохранялся почти три дня, разлетелся, уступив место молодому, красивому и умному мужчине, в чьих глазах читались и обещание, и бездна, открывающаяся лишь тому, кто многое пережил, кто отлюбил и перестал бояться и сомневаться. Теперь Аксель выглядел цельным и стремительным, уверенным и холодным. Идеальный образчик для писателя. Герой-любовник с разбитым сердцем, который так неожиданно и трогательно раскрывается навстречу сумасбродному чувству к какой-нибудь… о ком там мать пишет? Магессе? От этой мысли стало смешно, и комиссар отвернулась, чтобы никто не заметил ее оскал, который непосвященный принял бы за улыбку.

— Дочь сказала, у вас важное дело.

«Дочь». Такое ощущение, будто телефонный разговор состоялся в другом мире и с другим человеком. Мария не смотрела на Магдалену. А та даже на расстоянии чувствовала, что писательнице интересен был только Грин, которого она пожирала глазами, стремясь запечатлеть образ.

— Да, — серьезно подтвердил Аксель. — И мы остро нуждаемся в человеке, который помнит, что тут происходило… в те годы.

Мария кокетливо улыбнулась и прошла в гостиную, изображая походку модели на подиуме. Бросив косой взгляд на Грина, Тейн убедилась, что он не пялится на ее задницу, а оглядывает помещение, примечая детали. Темно-синие, в этом освещении почти черные глаза скользили по портретам, декору, обоям, полу, сканируя все и сохраняя в памяти. Возможно, он видит сейчас совершенно другую комнату. Примечает то, что недоступно Магдалене, привыкшей и к портретам, и к шелковым обоям, и к изящной мебели и замкнутой в собственной боли и одиночестве.

— Кофе? Чай? Вино? Что покрепче?

— Воду, пожалуйста.

Аксель опустился в одно из кресел, стоявших вокруг круглого белого с золотым декором стола. Эта комната не менялась, несмотря на годы. Белый, розовый и море растений, портретов и картин. Добавилось только несколько полок с благодарностями и грамотами от издательств и различных журналов.

— Тебе? — совсем не так любезно спросила Мария, по-прежнему глядя на Грина.

Магдалена почувствовала, что во рту пересохло, а на глаза навернулись жгучие слезы обиды, рвущейся наружу.

— Кофе, пожалуйста, — дрогнувшим голосом ответила она. — Сливки есть?

— Молоко, — отрезала Мария. — Располагайтесь, я сейчас приду. — А это уже детективу. Вежливо, нежно.

Черт.

Комиссар села в кресло рядом с Грином и опустила тяжелый взгляд на ладони. Она искренне жалела, что поддалась на провокацию Ника и организовала эту встречу. Что такой человек, как Мария Тейн, может знать о лабораториях? Ее всегда интересовали только книги и мужчины. Да и на самом деле Магдалена не была уверена, что мать находилась в городе, когда убили Констанцию Берне.

Она сама создала условия, чтобы мать отказалась от нее навсегда. Давно пора отпустить.

Они молчали. Грин выглядел спокойным и собранным. Тейн держалась из последних сил. Невысказанное напряжение последних лет рвалось наружу. Хотелось плакать или кричать, но вместо этого она сцепила пальцы в замок и заставила себя еще раз осмотреться.

— «Писатель года»?! — воскликнула она. — Ты не говорила, что тебе дали «Писателя года».

Голова Марии с тщательным образом уложенными волосами показалась в дверном проеме.

— А ты и не спрашивала, — со знакомым пренебрежением констатировала писательница. — Тебе всегда было плевать на мои книги.

Действительно. Она не спрашивала.

— Поздравляю. За какой роман? — стараясь сдержать слезы, спросила Магдалена.

— «Инквизитор и еретичка».

Грин чуть заметно вздрогнул.

— Эта книга как-нибудь связана с событиями двухлетней давности? — спросил он.

Мария вернулась с подносом. Она расставила на столе чайный гарнитур, розеточки с безе и печеньками и села напротив гостей, элегантно выпрямившись.

— Прочтите, и узнаете.

— Интригуете, — кивнул Грин и тут же посерьезнел. Комиссар испытала чувство, похожее на благодарность. За то, что он не стал развивать флирт, держал границы и, как ей казалось, оставался на ее стороне. — К сожалению, мы ограничены по времени. Давайте поговорим о делах.

Мария молча разлила напитки и кивнула, приглашая детектива продолжить. Магдалена взяла свою чашку в кофе, одиноко стоявшую на краю стола, и подумала о том, как хорошо было бы просто поговорить ни о чем. Не выслушивать, что она потратила жизнь зря. На никчемный брак и дурацкую работу. А просто поговорить. Ни о чем. И чтобы мать вот так же улыбалась. Пусть даже и не ей. Ей она не улыбнется никогда.

— Я слушаю, детектив. Спрашивайте. И не жалейте моих чувств.

— Где вы были в шестьдесят седьмом году?

— Здесь.

Комиссар подняла голову.

— Расскажете?

— О себе?

— Да.

Мария взяла чашку с чаем и на несколько минут задумалась, то ли погружаясь в воспоминания, то ли маскируя правду за художественным вымыслом. В последнее верилось легко.

— К тому моменту я уже несколько лет жила в Спутнике-7 и еще не успела выйти замуж за Тейна, мы уже были знакомы, но не встречались. Что я делала? Вам будет смешно, детектив. Я делала все. Но главная обязанность заключалась в том, чтобы ученые и политики не скучали. Здесь был чудесный ресторан, я в нем пела. Ездила на вечеринки и приемы. Шила себе одежду и блистала. Я знала многих, со многими была близка. Закрой ушки, — внезапно обратилась она к Магдалене и, наклонившись к Акселю, прошептала: — Я была единственной женщиной, которая подобралась к каждому из тогдашней «Шестерки».

— Подобралась?

— Я спала с ними, дурачок.

Магдалена зажмурилась. Это совершенно отвратительный день. Отвратительная идея. Она понятия не имела, какой была ее мать. Мария не рассказывала о молодости, а дочь и не спрашивала, занятая текущими переживаниями, упреками и придирками. Она не верила не единому слову и как будто узнавала историю, но не могла выловить из недр памяти четко структурированную информацию. Только образы, намеки.

— В этом и состояла… ваша жизнь? — безэмоционально спросил Грин.

— И в этом тоже, — бодро ответила писательница так, будто они обсуждали ее новый роман. — Но официально, конечно же, нет. И даже не в вокале. Я работала в лаборатории «Сикстелла». Это было совместное предприятие всех исследовательских институтов города. Тогда все в нем работали. В него утекла рабочая сила, обескровив другие лаборатории.