– Хорошо, – соглашался Раиль, понимая, что он бы любое ее желание исполнил. – Когда?

– Потом, – отмахнулась девушка. – А урок начнем прямо сейчас. Повторяй: чашка – бэй. Чай – ча.

– А что обозначает «конна ху»?

– Это ругательство, – порозовела девушка. – Хочешь, научу ругаться? Это весело!

– Да красивый, красивый, – констатировал Джерри, видя, как Раиль тщательно зачесывает назад отросшие черные волосы и застегивает пуговицы на длинном жилете. – Опять к бабочке?

– Ага.

– Ты влюбился.

– А я разве спорю? – врать самому себе Раиль не любил.

Он был влюблен по уши. Он не мог без нее жить. Он специально после учебы приходил к ее дому и вглядывался в окна, только чтобы увидеть тонкий силуэт. День, когда он не видел Оюми даже мельком, смело можно было вычеркивать из жизни. Степняк больше не ходил в больницу: свободное время он предпочитал проводить с катаянкой. Три раза в неделю он пил с ней чай, разучивал новые слова, пытался строить предложения – только бы она похвалила его, только бы улыбнулась поощрительно!

Но и учиться когда-то было нужно, вот Раиль и вычеркнул из своей жизни больницу – и внутри ничего не дрогнуло, даже несмотря на то, что он всегда ставил практику выше теории. В конце концов, больные будут всегда, а вот Оюми – она же бабочка, она может упорхнуть от него в любой момент.

Катаянка же, разумеется, все понимала про его влюбленность, ей это льстило; Оюми была уверена, что из ее младшего приятеля вырастет очень обаятельный и сильный мужчина. Сейчас он еще как мягкая сталь, из которой можно сковать, что угодно – вот она и скует, раз ей дан такой шанс, но сталь нуждается в закалке – и закалить его она тоже сможет. Закаливают ведь, раскалив добела и в холодную воду (отец у Оюми был кузнец), это всегда больно. И Раилю будет больно, но эта боль сделает его лучше и крепче. Разумеется, он понимала, отчего юноша заливается краской, ненароком прикасаясь к ее руке, отчего замирает, сбиваясь, глядя на ее губы… но он был еще совсем ребенок, и потакать его желаниям она не собиралась. Закалка, Раиль, закалка – мысленно внушала она степняку, нарочно приближаясь ближе, прижимаясь к его плечу грудью, чтобы склониться рядом с ним над ветхой книгой из королевской библиотеки и объяснить какой-то заковыристый оборот.

– Слушай, а ты с ней спишь? – с завистью спрашивал друга Браенг-младший.

– Нет, – спокойно отвечал степняк.

– А зачем ты тогда к ней таскаешься?

– Учу катайский язык.

– У-у-у, ты совсем больной.

– Согласен.

Раиль не собирался никому ничего рассказывать ни о своих чувствах, ни о мечтах, но Джерри был страшно болтлив – с таким было проще чем-то поделиться, чем несколько часов отбиваться от расспросов. Но в то же время галлиец умел хранить тайны; ни один прихвостень из его свиты понятия не имел, что степняк ходит к куртизанке. Да и вообще, свита в последнее время жила сама по себе, а Браенг со всеми вещами нагло переехал в дом Оберлингов. В конце концов, они с Раилем были хоть и дальние, но родственники, и их дружба только крепла с каждым днем.

Раньше степняк хотел как-то использовать сына канцлера в своих целях; теперь же вдруг оказалось, что дружба – это и есть взаимное использование. Совершенно необязательно строить какие-то коварные планы, когда можно просто попросить, зная, что друг сделает для тебя всё, что сможет. У Раиля никогда не было таких друзей, только сестра, но она девчонка, это другое. К тому же она теперь в Катае, и ей невозможно рассказать о том, что сегодня Оюми рассмеялась над его нелепой шуткой, а потом забралась в кресло с ногами, скинув обувь, а на тонкой щиколотке у нее татуировка бабочки.

Сегодня он застал девушку, уже одетую для прогулки. Галлийская одежда шла ей не меньше, чем шелковые халаты. Талия в модном платье ярко-голубого цвета с узкой юбкой до середины лодыжки казалась такой тонкой, что ее можно было обхватить пальцами – Раиль, впрочем, не смог бы, у него небольшие руки. Оюми скептически оглядела его наряд: узкие брюки, белая строгая рубашка и удлинённый жилет (без жилета он вообще не смел к ней приходить – мало ли, заметит чего лишнее) и нахмурилась.

– Мы идем раздавать долги, – строго сказала девушка. – Конечно, с таким франтом, как ты, это будет не очень удобно… но ладно, на первый раз сойдет. Держи.

Она вручила ему большую корзину и жестом велела следовать за ней. Он и пошел, радуясь, что может идти рядом с ней по улице так близко, что ее юбка иногда задевает его ноги. Раилю было все равно, куда она его ведет, даже то, что вокруг них были уже не дома, а хибары, он осознавал лишь частью сознания.

Льен – богатый и чистый город. Нищих здесь и в самом деле немного. Любой человек может получить помощь в трудной жизненной ситуации, подав прошение канцлеру. Здесь даже была специальная служба, которая занималась выявлением беспризорников и облагодетельствованием детишек из бедных семей. Таких помещали в интернаты, где о них заботились (в меру человеческих возможностей, конечно), кормили и давали профессии. И все же даже в самом прекрасном городе мира всегда найдутся те, кто выброшен на обочину. Оюми уверенно толкнула облупленную деревянную дверь доходного дома (здесь сдавались комнаты за саму минимальную плату) и поднялась по шаткой деревянной лестнице на второй этаж. Раньше, похоже, это был какой-то особняк, потому что на потолках кое-где еще виднелись остатки лепнины, а на стенах – следы от барельефов. Потом кто-то выкупил этот дом и разделил перегородками на клетушки, в некоторых из которых и окна-то не было.

В одной из комнатушек – не самой плохой, между прочим – рядом с общей уборной, на тюфяке лежал человек. К искреннему изумлению степняка, Оюми опустилась перед ним на колени и нежно, совершенно без брезгливости, коснулась его морщинистого желтого лица. Это был катаец.

– Прошу, погляди, что с ним, – подняла она глаза на Раиля, и юноша, который терпеть не мог нищих и убогих, безропотно приседал рядом со стариком и брал его за руку.

Если его только что трогала женщина, которую он так любил – то как мог он пренебречь им? Старик был не столько болен, сколько истощен. Во всяком случае, никаких заболеваний, кроме обычной простуды, юноша у него не нашел. Оюми смотрела встревожено.

– Кормить его надо, Юми, – наконец, сказал степняк. – Лучше бульоном. И кашами. Я могу немного подлатать его. Но это мало поможет, если не кормить регулярно.

– Юноша, ты зря тратишь на меня свои силы, – прошептал старик по-катайски, и Раиль с гордостью осознал, что он его понимает. – Мое время закончилось.

– Да мне плевать, – прошептал степняк, видя, что Бабочка, отвернувшись, ищет что-то в своей корзине. – Юми сказала, что тебе нужно помочь, значит, я помогу.

Старик вдруг рассмеялся и тут же закашлялся, а Раиль опустил руки на его грудь, направляя потоки силы в места воспалений. Излечивать простуды он умел лет с двенадцати; главное было не торопиться, и расходовать резерв очень экономно, все же пополняется он не быстро. Катаец больше не кашлял, его лицо даже стало спокойнее. Как всегда, юный целитель немного потерялся во времени и очнулся лишь от бряканья за спиной. Обернулся и не поверил глазам: самая красивая женщина Льена, повязав на талию передник, орудовала тряпкой и ведром, моя пол и стены в небольшой комнатушке. Юноша не мог ее понять, но все равно молча забирал у нее ведро и шел в уборную за чистой водой.

– Кто тебе это человек? – тихо спросил он после того, как Оюми, оставив катайцу кувшин молока и булку, вышла в коридор. – Родственник?

– Это дядюшка Пако, – пожала плечами девушка. – Он сапожник. Ах, какие туфельки он мне шил когла-то! Знаешь, у меня очень маленькая нога, я никак не могла подобрать себе обувь, а на заказ шить у меня денег не было. Он мне бесплатно сшил мои первые теплые сапоги.

Она помолчала и добавила:

– Если бы я могла, я бы забрала его к себе, но он гордый – отказывается и от денег, и от всего остального. Да и не забрать мне всех.