Кьян Ли немного утрировал, но по катайским законам родня они действительно довольно близкая.

Ренегат нахмурился и вдруг заговорил по-галлийски, чуть смягчая звуки.

– Лилиана, я сильнее твоего мужа и буду императором. Ты красивая и знатная женщина. Разве не в твоем праве стать первой женщиной Катая? Стать той, к ногам которой будут падать ниц великие воины? Я дам тебе всё, что ты пожелаешь. Лучшие шелка и жемчуг, золото и нефрит… Согласись быть моей!

– Я жена Кьяна Ли, – коротко ответила Лили.

– Разве это проблема? Я убью его для тебя.

– Знаете, господин Цань, – осторожно ответила девушка. – В моем народе браки заключаются раз и навсегда. Я вышла замуж за Кьяна потому, что этого хотела. Меня никто не принуждал. Он хороший муж. Почему это я должна уходить от него к незнакомцу?

Сказала и губу закусила. Зря вопрос задала. Этот сейчас ее убеждать начнет, а то и силу применить захочет. Но Цань Мо смотрел на нее скорее задумчиво. На всякий случай Лили встала совсем близко к сидящему за столом мужу, а он тут же обвил ее талию рукой, словно защищая.

– И всё же ты будешь моей, – недобро улыбнулся ренегат, поигрывая кинжалом.

– Я лучше умру, – оскалилась Лили. – И тогда всему вашему Катаю конец. Степь придет за меня мстить.

Цань Мо опустил голову, пальцами ломая деревянные палочки для еды, а потом серьезно сказал:

– Ты сама ко мне придешь. И попросишь.

У Лили похолодело в груди. Она нашла руку мужа и ухватилась за нее, словно надеясь найти в ней поддержку. Ей было очень страшно. Но Кьян, позволяя их пальцам переплестись, тихо и очень спокойно говорил, глядя своему сопернику в глаза – по-галлийски говорил, чтобы Ци тоже понимала:

– Не забывай, что я не воин, а убийца. Ты просто в один день не проснешься. Еще один шаг в сторону моей жены – и ты больше никогда не сможешь спокойно пить чай. В любой рисинке может быть яд. В любой постели отравленная игла. Твой же кинжал отрубит тебе пальцы, а пистоль взорвется в руках. Если моя жена хоть один только раз скажет, что боится тебя… В Катае никогда не будет императора по имени Цань Мо. И даже человека такого не будет.

– Уж больно ты прыток для ютао, – тоже по-галлийски ответил ренегат с насмешкой. – Неужели женщина того стоит?

– Женщина – нет. Моя жена – да.

Лили тихо выдохнула. Кьян Ли блефовал, конечно. Но ей было приятно осознавать, что он вступился за нее. А Кьян неожиданно ей улыбнулся лукаво, лишь уголками губ, и прошептал по-славски:

– Не бойся, Колючка. Я никому не позволю тебя обидеть. Это только мне можно делать.

Он чувствовал, что у девушки дрожат руки, что она жмется к нему, как котенок, и хотел ее хоть немного успокоить. В своих силах он не сомневался. Если уж едва не убил Браенга, который был куда опаснее этой самовлюбленной туши, то Цань Мо он и вовсе не боялся, но как об этом дать понять Ци, не знал. Единственное, что могло прийти ему в голову – это немного ее разозлить, чтобы она, наконец, перестала трястись. Сейчас он даже ощутил к ней подобие нежности, которая, впрочем, была вытеснена злостью на глупых галлийцев. Надо же было придумать – отправить с ним этого ребенка! И не пожалели же, не боятся за нее. И бросил небрежно набычившемуся ренегату:

– Браенг, кстати, просил передать, что использовать в пистолях порох для цветных огней – плохая идея. У него состав другой. И пули из серебра слишком расточительно. Свинца достаточно. Только следите, чтобы они были идеально круглые.

Цань Мо вдруг как-то сдулся и сделался очень задумчив, явно соображая, кто в его окружении шпион и о чем еще могли донести канцлеру. Секретов у него было много, и на стороне Галлии он вовсе не собирался играть, поэтому про женщину он как-то сразу забыл, лихорадочно переставляя людей в уме.

– Так что тебе вообще надо в Катае? – наконец, недовольно спросил он Кьяна Ли.

– Захотелось служить на благо родине, – насмешливо ответил катаец. – И по матери соскучился.

Это было Цань Мо понятно, мать для катайца святое. Оставить ее без опеки в старости – самый большой грех. У самого ренегата мать давно умерла, но если бы была – то он ни за что бы не посмел подвергнуть ее опасности. Только проклятый катаец и не катаец вовсе, а метис. Кто его знает, о чем он вообще думает и что имеет в виду. Смотрит, будто смеется. Про себя говорит такие вещи, которые ни один мужчина не посмел бы вслух произнести. И не поймешь – то ли действительно дурачок, то ли, наоборот, слишком умный. Скорее, конечно, второй вариант. Коли жена у него из такого рода, что впору ее Императрицей назвать, то и сам, наверное, не прост. А что жена – у Цань Мо сомнений не было. И под стенами он ночью постоял, послушал (оттого с утра на женщину, как на свою добычу и смотрел: таких тут отродясь не водилось), и сейчас ясно видел – она в этого ютао как кошка влюблена. А он ничего, просто свое защищает. И правильно, мужчина чувства испытывать не должен, это слабость. Но опять же, к этой – не стыдно. Это не тупая крестьянка, а равная мужчине. Такие своей силой мужчину питают, крылья ему дают. У него мать из той же породы была; отец на других и не смотрел.

Цань Мо сейчас этому проходимцу люто завидовал. Ему такая женщина еще ни разу не встречалась.

Ничего, Ли сегодня жив, а завтра помрет. И тогда посмотрим, что она будет делать.

Жестом отпустив пленников или, вернее, гостей, Цань Мо достал мешочек с рунами и книгу толкований. Одними губами задав вопрос, он он согрел руками монетки и выкинул их на стол. «Рассвет. Удача благоволит вам. Но не разбрасывайтесь друзьями и союзниками – в них ваша сила».

Про союзников он уже не прочитал, зацепившись взглядом за первую часть строки. Удача благоволит ему! Женщина станет его! Он достигнет небывалых высот, он, сын рабыни! Он покорит Катай, возьмет силой Запретный город, вся власть, всё богатство, все женщины будут его. Надо только немного подождать. Ренегат вдруг стал суеверно связывать свой успех именно с Лилианой. Если он завладеет ей – то и все остальное ему подчинится. А на Кьяна Ли найдется управа. Он всего лишь человек.

Если бы Кьян Ли не жил столько лет в Галлии… если бы он не пересек всю Славию… если бы он не знал порядки Степи, то непременно бы восхитился размахом Цань Мо. У него была армия в несколько тысяч бойцов, из которых больше пятисот были тяжелыми всадниками. Они, наверное, отменно владели катанами и мечами, за их спиной были неплохие луки, кожаные в заклепках доспехи были отменно скроены. Здесь почти все были бывалыми воинами, судя по тому, что свои длинные волосы они завязывали в высокий хвост. Скорее всего, каждый из этих воинов когда-то служил императору, но ушел из армии – или был уволен за какой-то проступок. Это случалось очень часто. Не так посмотрел, оступился, сказал что-то лишнее, да даже зевнул на посту – всё, собирай свои вещи и проваливай. И, разумеется, ты не получишь своего жалования, которое стражам выдают один раз в год. Платят им немало, и с каждым годом довольствие увеличивается вдвое, вот только мало кто может продержаться год, тем более, два… А уж если три отслужил – то ты образец воина. Были и такие, конечно – не то везунчики, не то хитрецы, не то каменные люди, причем полностью каменные, и в голове тоже камень, а не мозг.

Разумеется, всё это делалось, чтобы не платить воинам, и, разумеется, не могло не обернуться против Императора. Шун Тао, конечно, считал, что народу у него в Империи избыток, что никто не посмеет восстать против власти, да и работу здоровые мужчины найдут всегда. Возможно, он и был прав. В Катае всегда было почтение к власти и к возрасту, а Император был уже очень стар, настолько стар, что с Оберлингом был лично знаком.

Всё же старость не всегда идет в ногу с мудростью. Император, по-видимому, всё еще жил по традициям своей молодости, хотя не мог не знать, что мир за пределами Катая стремительно движется вперед. К примеру, в Галлии, от которой так упорно пытался отгородиться Шун Тао, армия была уже вооружена огнестрельным оружием, а в столице появилось несколько самоходных повозок, называемых в народе мобилями. Да еще по всей стране прокладывались железные полосы, по которым пускали составы с вагонами, подобными шахтным. Пока эти составы перевозили только грузы, но вскорости, когда в их надежности убедятся, будут служить и для перемещения людей по всей стране. Славия пока отставала, но там есть пусть не канцлер Браенг, но его зять Даромир Ольшинский, тоже известный сторонник прогресса – и он активно поддерживает всяких изобретателей.