Лилиана глубоко вдохнула и поглядела на мужа. Он стоял с задумчивым видом и явно не слушал мать. Видимо, защищать ее он не собирался.

– К вашему сведению, госпожа Цань, я внучка степного хана по линии отца и внучка лорда Оберлинга по линии матери, – четко и медленно выговорила Лили, чтобы эта… наглая тетка всё уж точно поняла. – И, заметьте, в моем роду не было наложниц, только законные жены. Более того, по линии матери я родственница канцлера Браенга, а также славского государя. Поэтому моё происхождение никак не может быть поводом для упреков.

– У твоего отца, видимо, много детей, – ни на миг не растерялась свекровь. – Воспитанием твоим занимались дворовые собаки.

– Хватит, – неожиданно твердо перебил ее Кьян Ли. – Ты можешь что угодно говорить обо мне, но мою супругу будешь уважать.

– Ты мне приказывать не смеешь, – повернула к нему безразличное лицо женщина. – Ты здесь никто и живешь лишь из-за моей ошибки и по милости императора.

Лили натурально зарычала, намереваясь высказать этой глупой бабе всё, что думает, но Кьян остановил ее неожиданно властным жестом.

– Я Кьян Ли Оберлинг, – спокойно сказал мужчина. – И тебе отныне придется унять свой гонор и думать, прежде чем оскорблять меня. Сейчас я прощаю тебя только потому, что ты и в самом деле подарила мне жизнь. Но слушать я тебя больше не стану. Мой дом свободен?

– Д-да, – растерянно сказала его мать, нервно сжимая белой рукой отворот шелкового халата. – Никто бы не посмел…

– Мы уходим. Завтра я подам прошение на встречу с Императором. А сегодня я хочу вымыться и отдохнуть с дороги. Распорядись, чтобы подготовили купальни.

Кьян церемонно, почти по-галлийски, подал руку Лилиане. Она даже с некоторым трепетом вложила туда свои пальчики и, увлекаемая им, пошла за ним к выходу.

– Она всегда у тебя была такая? – шепотом спросила девушка.

– Видимо, всегда, – признался Кьян. – Раньше я воспринимал это более спокойно. И не вздумай извиняться!

Он резко, почти отчаянно притянул ее к себе, запустил руки в гладкие черные волосы и принялся целовать ее с жадностью. Он вообще не представлял, что бы сейчас делал без нее. Никто в целом мире не верил в него так, как эта девочка, не заступался за него, не шел за ним так доверчиво. Она была смелая и не боялась никого на свете. Ему хотелось быть похожим на эту Колючку. Она словно делала его сильнее.

Видимо, Лили его понимала. Она поднималась на цыпочки и обнимала его за шею, вздыхая.

– Кьян, я кушать хочу, – прошептала она. – Где тут можно еды купить?

Катаец грустно вздохнул. А он-то уж размечтался, что она – его сила. Может и сила, только и слабость тоже. О ней ведь нужно заботиться. А может, это и есть его опора – знать, что он не может себе позволить быть слабым рядом с ней?

Он повел ее в свои комнаты. Строго говоря, это был не полноценный дом, а пристройка с отдельным входом, которую в Галлии назвали бы флигелем. И комната в ней была только одна, но большая, разделенная бумажными ширмами. Вместо шкафов здесь были ниши в стенах, закрытые плетеными циновками с изображением драконов, из мебели – только широкий низкий столик и деревянный топчан с тюфяком.

Полы были чистые, нигде ни следа пыли – слуги отменно исполняли свои обязанности. Кьян бросил котомки в одну из ниш и разулся. Ходить босиком по гладкому, прохладному, чуть пружинящему полу было своеобразным удовольствием.

Лилиана растерянно оглядывалась по сторонам. Напрасно она когда-то не хотела замуж за степняка – ни с чем иным, кроме как с шатром, подобное жилище она сравнить не могла. Пожалуй, это было даже забавно; во всяком случае знакомо.

Ли вышел на крыльцо, собираясь ударить в гонг и позвать слугу, но к нему уже спешил невысокий человечек в черно-алых одеждах с золотыми драконами на полах. Кьян замер.

Мужчина остановился перед ним и поклонился, церемонно сложив ладони – так, что широкие рукава коснулись земли.

– Император немедленно требует вас к себе, – прошептал слуга.

– Я пойду, – наклонил голову Ли. – Но пусть прежде позаботятся о моей жене. Она устала с дороги.

– Я немедленно прикажу проводить ее в купальни, – закивал головой катаец.

Кьян Ли со вздохом обулся, предупредил Колючку, что за ней придут женщины и пошел вслед за слугой.

Он думал, что забыл холодный скользкий ужас, который охватывал его каждый раз при виде деда. В конце концов, прошло уже пять лет. Он совсем не тот человек, каким был раньше. Он не мальчишка, а взрослый мужчина, уже даже имеющий жену. Но руки все равно постыдно тряслись, а по спине, несмотря на прохладу сумрачных коридоров, бежали капли пота. «Я Кьян Ли Оберлинг, – будто молитву, повторял про себя катаец, цепляясь разумом за последнее слово. Оно все меняло. – Я Оберлинг». Выучка не покинула его, он был уверен, что его лицо пустое и невыразительное, шаг ровный, а плечи гордо расправлены. Этикет требовал другого. Нужно было входить, кланяясь, но Кьян Ли никогда так не делал, от этих выкрутасов у него всегда отчаянно болела спина.

Его победа. Мальчишкой его драли кнутом за то, что он не кланялся до земли, так часто, что палач предложил Императору наказывать упрямца до того, как он появится перед мудрыми очами Шунь Тао. Император расхохотался и позволил Ли больше не кланяться перед ним.

Ли не забыл. Он понимал, что сейчас тот случай, когда имеет смысл показать свою покорность, и можно будет из старика веревки вить, но даже ради всего Катая головы упрямо не склонил. Да и одет он был не по-придворному.

Всё вокруг казалось ему избыточным – и пустое пространство вокруг, и вызолоченные колонны, и пол, выложенный плиткой столь искусно, что казалось – идешь по воде, в глубине которой резвятся карпы. И старик с белой бородой в одежде, которая была расшита золотом так густо, что казалась литым доспехом, тоже казался ему реликтом. А вот короткий церемониальный меч, лежащий на шелковой голубой подушке у ног императора, ненастоящим не выглядел.

Голубой в Катае – цвет смерти и траура. Голубой шелк носят вдовы и сироты. Голубым шелком накрывают гробы с покойными, прежде чем предать их огню. С мечом было всё понятно. Предполагалось, что Кьян Ли должен был прямо сейчас вспороть себе брюхо и искупить позорно проваленное задание.

Хрен ему.

Кирьян Браенг любил ругаться, и своего слугу этому научил. Иногда это действительно помогало. Как сейчас.

Его вдруг отпустило. Отчего-то от столь явной провокации он едва удерживался от улыбки. Он все же поклонился – не до земли, а слегка ссутулив плечи, остановился перед дедом и молча замер, пряча глаза.

– Кьян Ли, сын Цань Ляосс, – наконец, металлическим голосом произнес Шунь Тао.

– Да, – спокойно ответил Ли..

– Ты не справился.

– Да.

– И посмел вернуться.

– Да.

– Искупи свой позор, умри достойно.

– Нет.

По залу прокатился слабый вздох. Как всегда, за колоннами, за драпировками прятались люди. Это было предсказуемо. Ли и сам порой присутствовал при беседах Императора «один-на-один».

– Ты отказываешься? – удивленно спросил старик, даже чуть наклоняясь вперед.

– Я теперь Кьян Ли Оберлинг, – ровно сказал катаец, поднимая желтые глаза на деда. – И Максимилиан Оберлинг запретил мне умирать.

Император вдруг высоко поднял белые брови и вроде бы даже улыбнулся.

– А больше он тебе ничего не сказал? – с любопытством спросил он.

– Велел в вас плюнуть, – признался Кьян Ли. – Но я не могу себе этого позволить.

– Ну и дурак, – неожиданно заявил Шунь Тао. – Значит, Огненный дракон Галлии еще живой… И принял тебя, неудачника, в род. Тебя даже не казнили, почему? Неужели ты не осмелился?

– Осмелился, – взял себя в руки Ли. – Я почти убил Браенга. Но он чудом выжил.

– Ты настолько туп, что не догадался использовать яд? – с презрением спросил дед. – А, впрочем, чего еще ожидать от ублюдка…

– Канцлер был при смерти, но нашелся тот, кто смог его вылечить, – прикрыл глаза катаец. – Я сделал недостаточно.