Для них уже накрыли стол: опять рис и рыба. В отдельной миске дымилось что-то полупрозрачное и похожее на длинные нити, с овощами и мясом.

– Это что такое? – полюбопытствовала Лили, которая терпеть не могла рыбу.

– Лапша тофу, – ответил Кьян. – Тебе понравится, попробуй.

Лапша в Славии была совсем другая – плоская и белая, но и эта девушке пришлась по душе. Она казалась упругой и почти безвкусной, но с овощами, мясом и коричневым соусом – очень приятной. А напившись чаю, она с удовольствием заключила, что впервые наелась в Катае до отвала.

Пленный солдат ел вместе с ними и болтал с Кьяном, словно с приятелем. Его явно устраивало такое положение вещей. Он, похоже, и бежать никуда не собирался. Вот только… неужели он и ночевать будет с ними в одной комнате? В Степи подобное было бы недопустимо. Не должна женщина спать в комнате с чужим мужчиной. Даже с отцом или с братьями не стоит, только с мужем или маленькими детьми. Но как сказать об этом Кьяну, Лили не знала. В конце концов, они ведь не в Степи, и раздеваться она не станет.

Словно догадавшись, о чем она думает, муж, поднялся и протянул к ней руку.

– Нам предложили отдельную комнату на определенных условиях, – тихо сказал он по-славски. – Или в общем зале.

– Какими условиями? – приподняла черные, будто прорисованные углем брови его до невозможности хорошенькая жена.

– Мы должны исполнить супружеский долг, – буркнул Кьян, покрываясь от смущения красными пятнами. – Это считается благословением для храма. Тем более, сейчас пора сеяния. Ну сама понимаешь… чтобы росло всё хорошо.

– И что, каждую пару так заставляют? – широко раскрыла глаза Лилиана.

– Не каждую. Они после свадьбы сюда приглашают молодоженов. А нас еще и дракон вроде как признал.

– Ну конечно! – фыркнула Лили. – И у занавески этой нас случайно оставили! Наверное, жрец какой-нибудь механизм запустил.

– Я тоже так думаю, – вздохнул Кьян. – Так что, в общем зале?

– А… смотреть кто-то будет? Или что?

– Нет, конечно, что ты… мы же не в главном храме! Шучу, даже в главном храме никто не делает это напоказ.

Лили внезапно прильнула к нему всем телом, заглядывая в глаза.

– Кья-а-ан, – тянула она, водя пальцем по его груди. – А ты хочешь?

– Хочу, – неожиданно для себя признавался Ли, который мысленно уже подготовил речь об уважении к традициям и неизменном благословении, но почему-то говорил совсем не то, что собирался.

При виде ее приоткрытых губ и дрожащих ресниц все слова и мысли куда-то улетучивались, оставляя только древнее как мир желание. Колючка даже не краснела, приникая в нему еще плотнее, вжимаясь своей пышной грудью в его тело и обвивая руками талию. Она была хороша, и позабытый имперец ворчал сзади что-то о зависти и о везучих дураках, но Кьяну было плевать на все, пусть хоть провалится сквозь землю, хоть сбежит – да и бес с ним.

– Тогда пошли, – предлагал он и тянул ее в сторону за юношей в ярко-желтом мешковатом халате.

По коридорам плыл горьковатый сизый туман, в голове у катайца мутилось, по телу волнами бежала дрожь. Он едва сдерживался, чтобы не подхватить Колючку на руки и, оттолкнув жреца, не побежать в отведенную им каморку. Скорее всего, виной этому был дым, наверняка жгли какие-то травы, вызывающие возбуждение, но это было не важно. Теперь Кьян Ли отлично понимал поговорку про то, что думать нужно верхней головой, но его действиями управляла вовсе не голова.

В крошечной комнатушке была только низкая широкая кровать с алым шелковым покрывалом – это всё, что сейчас они могли заметить. Одежда полетела на пол. Кьян запустил руки в густые гладкие волосы, с наслаждением пропуская между пальцами тяжелые пряди, оттягивая их вниз, заставляя Ци запрокинуть голову, прильнул к мягким губам, неторопливо и нежно целуя жену. Ее руки бродили по его спине, впиваясь в ягодицы и снова поднимаясь и цепляясь за острые лопатки. Он тоже не утерпел, подхватил ее на руки, опустил на постель и отстранился, желая разглядеть ее от кончика любопытного носа до пальчиков на ногах, которые, к слову, были маленькими и немного пухленькими, как у ребенка.

Он так робел перед ней в обычной жизни, но в спальне его смущение всегда куда-то улетучивалось. Сейчас он захватывал в плен ее запястья и, не позволяя шевелиться, хотел целовать ее везде, упиваться дрожью ее тела и сдавленными стонами. Она была прекрасна, и вся только его, и только он видел ее такой: румяной, растрепанной, мечущейся по постели, и в этом было свое удовольствие. Кьяну отчаянно хотелось заставить ее кричать от наслаждения, увидеть, как она откидывает голову, зажмурив глаза и закусив нижнюю губу, но она вдруг выскользнула из его рук, одним мягким движением уложила его на спину, накрыла пеленой своих волос и сама смело покрывала поцелуями его грудь. Он потянул девушку на себя, а когда она попыталась сопротивляться, прошептал:

– Так тоже можно, я видел.

Лилиана хихикнула и поддалась его рукам.

***

– Я полагаю, урожай в этом году будет просто небывало огромным, – зевая, пробормотала Лили, опуская ложку в предложенную ей на завтрак молочную кашу, а потом посмотрела на Ли так нежно, что он смущенно отвел глаза.

Ему было неловко, что они так распутно себя вели и их явно было слышно много и долго. Встречающиеся монахи разве что брови не приподнимали, завидев их, а в уголках их губ и глаз Кьяну чудилась насмешка. Да еще стражник, который всё-таки не сбежал, не преминул уколоть катайца:

– Ты себе ничего не стер? Двигаться-то в состоянии?

– Завидуй молча, – буркнул Ли и уткнулся в свою тарелку.

Лилиана никак не могла его понять. Почему Кьян ведет себя так странно? Ночью его совершенно ничего не смущало, более того, именно он был главным, управляя ее телом, словно инструментом, а она лишь подчинялась напору его рук. Неужели теперь он жалеет об этом?

Всё же он не любит ее.

Лили и сама не могла бы сказать, любит ли она Кьяна, но готова была идти за ним куда угодно, и в битве встать с ним плечом к плечу, и если он приведет ее в свой дом, она с радостью станет там хозяйкой. А он… ему, она, наверное, всё ещё обуза. Он стыдится ее несдержанности и глупости. А постель – еще Раиль ей много раз говорил, что мужчине, в принципе, без разницы, кто с ним в постели, лишь бы женщина была приятна глазу. Это только отец желал обнимать лишь маму, но ведь она его шабаки, это естественно. А Наймирэ говорила, что мужчине надо прощать небольшие слабости, особенно, если он всегда возвращается в свой дом.

Нет, он ее не любит, только терпит. Слишком разные они.

И пока Кьян собирал высушенные вещи, расплачивался с монахами за ночлег и пищу, прощался с настоятелем (довольно долго прощался, девушка даже заскучала), Лилиана подавленно молчала. А когда императорский солдат снова сказал что-то, судя по выражению лица, мерзкое, да еще и совершенно недвусмысленно сделал похабное движение бедрами, степнячка, не долго думая, тряхнула рукой, сбрасывая в ладонь кнут, и щелкнула веселого пленника по ногам, рассекая ударом кожаные сапоги и штаны под ними. От такого удара у него должны остаться вздутые рубцы – болезненные, но не опасные. А нечего над ними смеяться! Смутно осознавая, что отец бы не одобрил издевательство над пленным, Лили отвернулась, прикусила губу и сложила обратно кнут.

Лилиана и Кьян Ли ехали на телеге с тюками тканей. Кьян договорился с пожилым торговцем, медленно бредущим в столицу. У катайца с непривычки ломило ноги, Колючка тоже не выглядела бодрой, а торговец был рад лишней монете и с радостью отпустил своего охранника: новые попутчики пообещали защитить его от разбойников. Пленный страж, который вроде был уже и не пленным, а сопровождающим внука императора с супругой (во всяком случае, именно так он считал) бодро шлепал впереди, порой даже обгоняя грустную мохнатую лошадку.

– Крыша у храмов загибается кверху, чтобы драконам удобно было взлетать, – рассказывал Кьян Ли насупившейся Колючке. – Раньше много было драконов. Нет, даже не так. Раньше было много погонщиков. Мои родичи управляют духами воды. Еще есть драконы неба и драконы огня.