– Твоя Лили выходила замуж в венце Браенгов. В ней и наша кровь тоже. А вообще мне нравится твой план: Стефа в Славии, Виктория в Степи, Лилиана в Катае, Изабелла во Франкии…

– Изабелле три года. У вас есть своя внучка, ей и распоряжайтесь.

– Действительно, – оживился Кирьян. – Иванне уже восемь! Самое время для династических договоренностей. Боюсь только, Даромиру эта идея не понравится. Хотя почему он так против династических браков – не понимаю. Всё же хорошо сложилось!

Аяз с любопытством смотрел на канцлера Браенга. Он сейчас казался ему ребенком, заполучившим новую игрушку. Больше всего на свете Кирьян любил играть людскими судьбами. Так он, видимо, ощущал себя богом.

Не в силах усидеть на месте, канцлер принялся расхаживать по кабинету, размахивая руками и шевеля губами. Привыкший к немногословной сдержанности отца, сын степного хана наблюдал за ним с интересом исследователя. Он не так уж хорошо знал Эстебана Галлийского, но тот оставил о себе впечатление очень спокойного и невозмутимого человека, а Браенг был его полной противоположностью. Как эти двое вообще ведут общие дела? Ссорятся ли постоянно, или, напротив, дополняют друг друга? Власть в Галлии поистине чудная.

Наконец, Кирьян замер на месте и хлопнул в ладоши.

– Я знаю, куда деть твоего Кьяна, – заявил он. – Надо обсудить это с Эстебаном. Ты иди… Только не уезжайте пока. Я думаю, что король против не будет… хотя кто знает, кто знает…

***

Катаец чувствовал себя в кабинете короля крайне неуверенно и внутри трясся, как дурацкая лысая собачонка императрицы, которую все ненавидели, но боялись даже тронуть. Однако виду он старался не подавать, благодаря судьбу за то, что он был всё же больше катайцем, а, значит, его лицо было не так выразительно, как у этих круглоглазых. Да и привык он за годы службы императору к абсолютной неподвижности и невозмутимости. Вместо того, чтобы размышлять о том, зачем его позвали сюда и теперь давят мрачным молчанием, он рассеянно скользил глазами по комнате, подмечая ненужные детали.

Канцлер все еще нездоров, об этом говорит его бледность и круги под глазами. Хороший был яд. Король совершенно седой. Видимо, привычка держать свои эмоции под жестким контролем так просто не дается. Одевается его величество не в пример скромнее своего канцлера: простой черный кафтан, белая рубашка самого строгого покроя и светлые узкие брюки. Кирьян же щеголь: на нем модная нынче короткая куртка – словно он в действительности прибыл во дворец на безлошадной колеснице, которые только-только начали появляться в столице. Кьяна Ли эти повозки очень интересовали, но рядом с ним они, работающие на магической энергии, просто ломались, причем, зачастую, навсегда. Ни один магический накопитель не выдерживал прикосновения его рук. Только маг-светильники худо-бедно ему подчинялись, и это было хорошо. Не хватало еще весь дворец без освещения оставить.

Привычка короля к аскетизму – во всем. Стены кабинета выкрашены краской, мебель совершенно обычная, старомодная, тяжелая. Даже ручка на столе стальная, а не золотая, как у того же канцлера.

– Напомни еще раз, почему мы все-таки не можем его посадить в казематы навечно? – недовольно спросил у друга Эстебан, который ожидал увидеть на лице катайца никак не легкое любопытство.

– Оберлинг за него поручился. И Аяз просил не трогать.

– Ты же знаешь, что мне плевать и на того, и на другого.

Вот тут Кьян Ли чуть не поперхнулся вязкой слюной. Таких разговоров при нем вести были не должны, если и в самом деле не планировали его убирать. Впрочем, Император тоже любил потрепать нервы своим подданным. Чего только стоило обсуждение казни при приговоренном. Но здесь не Катай, а он – не внук Императора.

– Привыкай, – неожиданно бросил ему Кирьян. – Хочешь ты этого или нет, ты теперь в семье. Будешь играть по моим правилам, или можешь валить из Галлии на край света.

– В какой семье? – угрюмо спросил молодой человек, совершенно ничего не понимая.

– В безумной, – бросил раздраженно Эстебан, усаживаясь в кресло и складывая руки домиком. – В безумной семье Браенгов.

– Так Лили же из Оберлингов.

– Ну, это смотря по какой линии, – с энтузиазмом заявил Кирьян. – Бабушка у нее самый настоящий Браенг.

– Даже я у него Браенг, – брюзгливо заметил король. – Вот что значит допустить одержимого гордеца к власти.

– Я просто прирожденный политик, – самодовольно ухмыльнулся канцлер. – Сядь уже, Ли, не маячь.

Ли покорно опустился на ближайший стул, с недоумением разглядывая высшую власть королевства. Пожалуй, это двое были друзьями, причем настолько близкими, что друг друга понимали без слов. Тот, кто говорил, что в Галлии правит Кирьян, глубоко заблуждался. Ни одно решение, похоже, не принималось в одиночку.

«Бред какой-то, – с отчаянием подумал Кьян Ли. – Мы же не в Катае! Не могут тут быть король и канцлер – ютао!»

То, что в Катае у каждого Императора были любовники, молодой человек воспринимал совершенно спокойно, тем более, что обычно это были люди умные и талантливые, то есть никак не умаляли величия правителя, а, напротив, преданно служили на благо страны. Но помыслить о подобном в Галлии! Не иначе, как его слишком сильно ударили по голове.

То, что происходило дальше, и вовсе убедило Кьяна Ли, что он бредит. Канцлер положил перед ним бумаги – те самые бумаги, подобные которым, собственно, катаец уже видел, и именно из-за них и был подписан приговор лорду Браенгу. И то, что требовалось от него, было настолько дико и невероятно, что даже в страшном сне не могло Ли привидеться.

Но… это странным образом укладывалось в его картину мира. Он стремился стать гуанем – одним из министров императора, зная, чувствуя, что у него хватит на это и сил, и знаний. Для безотцовщины это было невозможно, но Император обещал принять его в свой род, если он выполнит свое задание. Сейчас Кьян Ли понимал, что, хотя его попытка почти увенчалась успехом, и спасло Браенга только чудо, дома его явно живым никто не ждал. Но вопреки всему, он был жив… и даже шансы исполнить свою мечту у него появились благодаря человеку, которого его учили ненавидеть.

Так отчего бы на мгновение не поверить в себя, даже если никто другой в него не верит? Разве Мать Драконов не была к нему сверхмилостива? Разве не родился он в год Дракона и в день солнцестояния? Мать порой говорила ему, что его ждет великое будущее… И потому Ли желчно усмехался и кивал, соглашаясь участвовать в интригах галлийцев.

– Заучишь наизусть, – отрывисто приказывал Браенг. – Не думай, что я дам тебе бумаги в руки. С Цань Мо вопрос решай сам. Я его не настолько хорошо знаю, чтобы судить, каким он будет императором. Можешь даже убить его, мне плевать.

– Только, прежде чем отправляться в Катай, подлечись, – мягко напомнил Эстебан. – Отправляйся в замок Нефф, оттуда до Катая рукой подать. Как будешь готов – выезжай.

Кьян удивленно поглядел на короля, понимая, что от того не укрылись его гримасы. Бок действительно разболелся и от долгого сидения на стуле, и от неудобной одежды. И вместо того, чтобы выругать или наказать его за слабость, недостойную мужчины и воина, его просто пожалели. Дурная страна, дурные люди! Вот только рабства в этой стране, в отличие от Катая, не было, и родители своих дочерей не продавали, и провинции здесь от голода не вымирали. А значит, не всё так просто, и, вместо того, чтобы изо всех сил сопротивляться галлийскому влиянию, Катаю стоит склонить свою гордую голову и, наконец, признать, что он погряз в дикости и варварстве.

Даже Степь, даже дикая невежественная Степь казалась сегодня Кьяну Ли куда более цивилизованной, чем его страна, и это было настолько обидно, как будто он один был виноват в том, что Катай больше не великая империя, породившая тысячи великих лекарей, астрономов и математиков, а просто большая нищая деревня.

Кьяну Ли замок Нефф неожиданно понравился. Он был, что называется, с характером. Причем катайцу он предоставлялся ворчливым вредным стариком. В первый же день Ли едва не скатился кубарем с лестницы, запутавшись в собственных ногах. Потом его здорово пристукнуло упавшей полкой. Потом он застрял в уборной, не в силах открыть заклинившую дверь.