– Что случилось, Колючка? – насторожился он. – Обидел кто?

На женской половине дворца, куда он ее отправил в купальни, напугать ее никто не мог, но он знал ее острый язык и скандальный характер. Она могла найти неприятности даже там, где их никто не терял. Но Лили в очередной раз удивила его, буквально упав рядом с ним на колени и ухватив за руку.

– С тобой всё в порядке? – взволнованно спрашивала она. – Как прошла встреча? Этот старый хрен ничего тебе не сделал?

– Ци, ты волновалась за меня? – удивился Кьян.

Это было для него внове. За него никогда никто не волновался, разве что еще Максимилиан и немного Аяз, но все равно – не так. Никто не смотрел такими глазами, никто не давал права на ошибку. И мать, и дед – единственные когда-то близкие люди – всегда чего-то от него требовали, всегда были чем-то недовольны, в чем-то его обвиняли. Только Лили смотрела так, будто ей ничего не нужно, кроме него самого.

Он осторожно обнял ее, привлек к себе, уткнулся в пахнущие цветами волосы, скользя ладонями по скользкому шелку халата и развлекаясь тем, что собирал его в складки, а Лили взахлеб говорила ему о том, что никакой плесневелый хрен и старый дурак не имел права его, Кьяна, оскорблять – она ведь видела его мать, а уж Император и подавно в словах не осторожничал, правда? Ли почти не слушал ее – куда больше его сейчас интересовали девичьи округлые коленки, которые было так приятно трогать. Она еще что-то говорила, но Ли уже целовал ее шею, пьянея от собственной смелости. Он вдруг понял, что никогда в жизни не хотел так сильно ни одну женщину, ни от одной не терял голову, а сейчас ему вообще было плевать и на мать, и на Императора, и на весь Катай в целом, а когда он вдруг обнаружил, что под шелком халата скрывается только шелк женской кожи и ничего больше, его просто затрясло от предвкушения.

Но Лили осторожно убирала его руки и заглядывала в глаза жалобно:

– Кьян, я всё еще голодная. Очень. Здесь женщин вообще не кормят, да?

Он выдохнул разочарованно, прикрыл глаза, пытаясь обуздать свои желания, и грустно хмыкнул:

– Наверное, не кормят. Женщина же как бабочка – должна питаться нектаром с цветов.

– А я мяса хочу, – пробубнила Лили. – Я ж степнячка.

Он поднялся, кивнув:

– Сейчас я распоряжусь.

Несмотря на то, что Кьян был, пожалуй, самым последним из внуков Императора, всё же он был власть имеющим, одним из хозяев – и командовал здесь совершенно естественно, даже не задумываясь о том, что его могут ослушаться. Он ударил в небольшой гонг, висевший на крыльце его флигеля, и тут же примчался невысокий слуга и часто закивал, выслушивая его распоряжения.

– Ноги прикрой, – ревниво велел Ли жене, которая всё еще сидела на полу, улыбаясь. Он не хотел, чтобы кто-то, кроме него, видел его женщину такой.

Лили насмешливо приподняла черные брови, но послушно поднялась, запахнула плотнее халат и встала у окна, наблюдая, как слуги торопливо вносят в комнату множество тарелочек, мисочек и чашек. Невысокий столик был заставлен так плотно, что даже бронзовый плоский чайник поставили уже на пол.

– Иди сюда, – позвал ее Кьян, когда закрыл дверь за последним из слуг. – Сядь здесь.

– Что это ты задумал? – спросила недоверчиво девушка, повинуясь движениям его рук и опускаясь на пол.

– Я буду тебя кормить, – по-мальчишечьи улыбнулся он. Его опьянение Лилианой так и не прошло, превратившись в какой-то хмельной задор. – Мясо, говоришь?

Он подцепил пальцами небольшой кусок жареной курицы, макнул его в соус и поднес к ее губам. Она смотрела изумленно и растерянно, но рот все же приоткрыла и осторожно приняла еду, едва касаясь его пальцев. Прожевала, прищурилась и потребовала почти капризно:

– Еще! И я хочу вон тот розовый соус!

– Он сладкий.

– Я люблю сладкое.

Кьян кивнул и поднес к ее рту следующий кусочек. На этот раз девушка так не осторожничала, слегка прихватывая его палец мягкими губами и награждая новой порцией дрожи.

Из его рук Лили нравилось всё: и мясо, и ненавистная рыба, и непонятные кисло-сладкие жареные овощи, и даже несоленый рис, который вдруг рассыпался в его пальцах, но она все равно собрала всё до последней рисинки губами, не замечая его напряженного вида и почти зажмуренных глаз. Нежное бледно-зеленое пирожное и вовсе таяло и стекало каплями, и девушка языком облизывала его пальцы, совершенно не смущаясь.

Кьян едва мог дышать. Он и жалел, что задумал эту игру, и наслаждался каждым ее мгновением. Он не понимал реакции своего тела, видел, что и она ничего не понимает, не догадывается, что с ним творится, но остановиться ни за что бы не согласился.

Лилиана же, нахмурившись и надув губы, заявляла, что всё это не честно, что теперь она будет его кормить.

– Я не голоден, Ци, – замотал головой Кьян. – Я перекусил.

В действительности он даже представить себе не мог, что кусок полезет ему в горло, но девушка не слушала его и уже подносила к его рту кусочек мяса. Когда влажный горячий язык прошелся по ее пальцам, Лили даже руку попыталась отдернуть – настолько неожиданным было ощущение пронзившей ее живот молнии. Но мужчина ей не позволил, целуя и остальные пальцы, и ладонь, и тонкое запястье. Он уже хотел закончить эти игры, но девушка всё же вырвала руку, подхватила уже подтаявшее и растекающееся пирожное и нарочно размазала его по губам Кьяна, а потом принялась его слизывать. Он же в отместку распустил пояс ее халата и плюхнул сладкую массу ей на ключицы, не торопясь ловить стекающие на грудь капли.

– А говорил, не голодный, – дрогнущим голосом прошептала Лили, запрокидывая голову и запуская руки в его волосы.

– Я передумал, – пробормотал он, утыкаясь носом ей в шею. – Я очень голодный. Очень.

Лили, всхлипывая под его губами, даже не догадывалась, каких усилий стоило ему так сдерживаться, какие мысли обуревали его, впрочем, она вообще ни о чем думать не могла, только радоваться, что шелковая ткань так легко соскальзывает с тела. На столе было еще много еды, и Кьян хотел еще много попробовать… с ее тела… прежде, чем приступить к основному блюду, вот только терпения у него хватило ненадолго.

Галлия, Льен

– У, косоглазый, – раздалось вслед Раилю, а дальше ему в спину прилетел ком грязи.

Юноша даже не стал оборачиваться – да и что он может противопоставить толпе идиотов? Ничего, каждый из этих придурков рано или поздно попадет к нему на починку. Из всех целителей Раиль был самым сильным. А у нападающих на него явно было туго с мозгами: умные люди не станут задирать того, кто отличается от них разрезом глаз или цветом кожи. К тому, что его не любят, он привык. Стать своим среди этих богатых мальчиков он мог запросто – достаточно было пару раз обмолвиться о своем происхождении и о том, что он живет самостоятельно в доме Оберлингов. Можно было бы даже попросить дядюшек Себастьяна и Максимилиана пару раз встретить его после учебы – и он мгновенно стал бы особой неприкосновенной. Братья Оберлинг занимали в столице высокие посты. Себастьян (он же дядя Тьен) был начальником столичной ловчей службы, а Максимилиан (он же дядя Макс) – начальником службы безопасности королевского дворца.

Но Раиль не хотел, чтобы его считали кем-то большим, чем он был на самом деле, да и доказывать что-то этим примитивным существам не хотел. В Степи никто не смотрел на родителей, в Степи было важно, кто ты есть сам по себе, а Раиль всё же был степняк.

Поэтому он только злобно усмехнулся, перехватывая поудобнее папку с лекциями, и вдруг споткнулся. Сильный порыв ветра, как назло, ударил его в спину именно в этот момент. Папка раскрылась в его руках, бумаги разлетелись по двору. Юноша мог не заметить неуважение к себе, но своих трудов ему было жалко. Он зарычал, оборачиваясь и ища взглядом злого шутника.

Джеральд Браенг терпеть не мог этого косоглазого выскочку. И плевать, что по большому счёту степняк был не виноват в том, что он всем нравился – и профессорам, и немногочисленным девушкам, учившимся в университете. Этот мелкий поганец был просто выпендрежник и зубрила. До его появления лучшим студентом был именно он, Джеральд, а теперь косоглазый его во всем опережал, даже в беге – а ведь ноги у него были явно короче, чем у Браенга.