Я уже смирилась с отношениями Нины и отца, с тем, что оба они не работали, и у нас каждый день собирались в квартире такие же опустившиеся личности, дно общества. По сути, они вели себя чаще мирно и праздно, нежели дебоширили и громили квартиру. По крайней мере я себя этим утешала и не теряла надежды вырваться из этого зловонного болота и ещё больше хотела вернуть своего отца, того отца. Я ворочалась сбоку на бок и не могла уснуть от их пьяного гогота, сон не шёл, а гнусные мысли одна хуже другой жужжали словно пчелиный улей. Внезапно, кто-то зажал мне рот грязной вонючей рукой, а второй стал пытаться залезть ко мне в трусы. Я попыталась вырваться, но чья-то невидимая в темноте туша была слишком тяжёлой. Тогда я укусила его со всей силой. Он на мгновение ослабил хватку, а я завизжала и выбежала из своей комнаты. Я звала, звала отца на помощь…а когда нашла его, то поняла, что потеряла навсегда. На мои вопли и слёзы он недовольно еле процедил: «Могла бы и уважить друга семьи. Это брат Нинкин.» Нина тоже пыталась внести свою лепту: «Ты мне брата то не обижай, он только откинулся, бабы у него давно не было. Да и у тебя, поди, всё уже там пылью покрылось, бедовая девка. Утешили бы друг друга, чего ломаешься, принцесса помойного разлива!» Якобы брат Нины так и остался там…на моей кровати, уснул беспробудным, пьяным сном. Нина и отец тоже задремали, обнявшись. А я перестала плакать, перестала трястись от страха, перестала надеяться, перестала верить и…любить отца. Прошлое было не вернуть, а мёртвых не воскресить. Меня больше ничего здесь не держало. Мне нечего было терять. Я твёрдо поняла, что осталась совершенно одна. Тихо, мышкой я собрала свои маломальские вещи и навсегда ушла из отчего дома.
И вот сегодня…я сидела под Лужковым мостом, или как его в народе называют, мостом Влюблённых на Третьяковской и пила шампанское. Вот так среди бела дня сидела и пила шампанское. Хотя у меня в последние годы сформировалось жуткое отвращение к алкоголю после всего увиденного и пережитого. Но сегодня мне хотелось маленького своего праздника или…поминок…с привкусом шипящего, игристого шампанского. Я подняла голову на мост Влюблённых, мой некогда любимый мост, и с досадой посмотрела на какую-то парочку воркующих влюбленных, с таинственным видом, оставляющих свой памятный замочек любви и верности на одном из деревьев Влюблённых. Невольно полились солёные и горячие слёзы. Осознание полного беспросветного одиночества, ненужности никому, неустроенности Всей моей жизни больно и туго сдавливало горло. Я не знала, что дальше делать, куда идти и можно ли что-то сделать, изменить, исправить. Назад дороги не было. И я вытащила из сумки упаковку снотворного, уже готова была употребить таблетку-другую, запив ужасно кислым и газированным шампанским, но Он сел рядом.
Его зовут Алексей Владимирович Корф. Ему 35 лет. У него свой строительный холдинг. И ему нужна жена — фиктивная жена. Мы с ним идеально подошли друг другу. У него уже всё было — у меня ещё ничего не было. Он толком и ничего не спросил обо мне. Ему вполне хватило моего краткого рассказа без излишних подробностей. Но мы с ним выпили за вечер на двоих ещё три бутылки шампанского, на этот раз уже дорогого, элитного и на удивление вкусного. Почему Он выбрал меня? Почему Он — Генеральный директор строительного холдинга с многомиллиардным годовым оборотом сегодня остановился на своём дорогом тонированном «Гелендвагене» с личным водителем здесь возле Лужковского моста и стал распивать дешёвое игристое шампанское с простой девушкой из народа в старых джинсах и белой футболке с клубничками, расшитыми бисером? И почему я Ему поверила? Не знаю. Время покажет. Просто, наверное, я ждала, когда в моей жизни появится Он и уверенно скажет: «Я всё решу, не думай ни о чём. Всё будет хорошо, поверь мне.»»
После прочтения начала личного дневника Вероники я был готов рвать на себе волосы от досады. Я снова ненавидел Нику, себя! Я снова любил свою Веронику! Вероника, Вероника, черта с два! Я осыпал проклятьями её этот личный дневник, пропитанный насквозь нежностью, болью, обидами, страстью, страхами, ложными надеждами, любовью и ненавистью Ники. Пока я не нашёл сие увлекательное чтение, мне спалось гораздо спокойнее.
Я на столько был скуп на чувства, холоден и безразличен, что Нике казался с самой нашей первой встречи каким-то злобным снобом. На деле же я был очарован Вероникой в первую же минуту знакомства, ей не нужно было мне рассказывать в трёх томах о своей тягостной жизни. Я, итак, многое понял. Вероника была взрослой не по годам, сознательной, мудрой, благодарной, нежной, чувственной, одновременно мягкой и сильной и привлекательной девушкой. Было в ней что-то несовременное, благородное, изысканное, отчего хотелось её беречь, словно редкую, хрупкую, старинную вазу. И у меня возникло неистовое желание взять её на руки и увезти подальше от всех бед и печалей и жить с ней долго и счастливо. Но вместе с тем я сразу же обуздал свои чувства, потому что уже не сто раз, а тысячу обжигался в отношениях с женщинами. С первого дня из-за меня, моей маниакальной осторожности наши с Вероникой отношения всегда балансировали, были на грани, на острие ножа. Я намеренно доводил Нику, надменно с удовольствием смотрел, как она это стоически выдерживает. А потом проклинал себя и молил мысленно о прощении. В чем-то Марго была права относительно меня…или во всём.
Мне нужно было сосредоточиться на расследовании, и я постарался, насколько мог, отряхнуть себя от ложных, лишних, ностальгических воспоминаний. С Илларионом обусловились встретиться в «Вареничной» в 10:00, я ему кратко обрисовал наш утренний конфликт с Марго, дабы меня опять не обвинили в неподобающем общении и грубом обращении с фрау Ротенберг.
Я приехал чуть раньше и стоял под моросящим дождём у входа в «Вареничную» на Никольской улице. Прикрыв глаза, я пытался сфокусировать своё внимание на осколках воспоминаний того дня. Кажется, так делают экстрасенсы. Только у них как-то сразу возникает видение прошлого или будущего целиком со всеми подробностями и деталями, а у меня по-прежнему был провал в памяти. Кто-то похлопал меня по плечу, и я вздрогнул от неожиданности. Это был Илларион, а из-за его плеча явно с призывом на меня смотрела сквозь толщу своих солнцезащитных очков Марго. У меня от её незримого взгляда, от этой безудержной вечной холодности ко мне всё внутри сжалось. Я только отошёл от утреннего разговора с Маргаритой, надеясь её больше в ближайшее время не увидеть и не услышать. Нет же она снова явилась! Я уже был склонен полагать, что ей нравится надо мной издеваться. Но мне нужно было продолжать вести расследование, собрать всю свою волю в кулак и не обращать внимания на фрау Ротенберг.
— Майор, приветствую. А что здесь делает самый ценный свидетель следствия?
Уже отойдя от Маргариты, почти шёпотом Лёвушкин ответил.
— Лёха, а что я мог сделать? Звонит, визжит в трубку! «Ваш Корф! Ваш Корф!» Я хочу помочь следствию, а он гонит меня поганой метлой! А потом вообще стала ругаться на своём немецком. Слава Богу, я не понял её брани! Пришлось сказать Маргарите, куда мы собираемся. Глаза бы мои её не видели!
— Уж прости, Илларион, что тебе из-за меня пришлось выслушивать её истерику. Но я себя с Марго вёл так, как ты мне советовал: никаких эмоций, только холодный разум и желание обоюдно соблюдать нейтралитет. Видимо, у фрау Ротенберг в крови воевать… Ладно, ты узнай про камеры. А я найду эту Милу.
Майор пошёл в кабинет охраны, я стал искать официантку Милу, а Марго осталась стоять одна по середине «Вареничной».
Милая официантка Зоя радостно принялась меня обслуживать, щебетать что-то про меню, какие-то акции, затейливо теребить свою худенькую белокурую косичку за ухом. Но, услышав, что я ищу официантку Милу, Зоечка побелела как накрахмаленная простыня. Пролепетав несвязное: «Я здесь работаю недавно, всех ещё не знаю…», Зоя испарилась в недрах служебного помещения. Я остался сидеть за красиво накрытым «советским» столом, с любопытством ожидая дальнейшего развития событий.
