Там стояла на коленях Мэри Феликс и всхлипывала.

— Уйми свой плач, женщина. — Нокс вошел в зал обрядов и вдохнул запах разлагающейся плоти. — Это создание мертво.

Мэри знала, что это правда, но не двинулась с места.

— Я видел, как дух его выплыл из зала обрядов, — объявил Нокс энергичным голосом. — Он растворился в ничто. И его смерть сделала меня молодым.

— Это мне следовало умереть, — шепнула Мэри. — Я была старухой. Он дал мне свой Чарм и сделал меня молодой. Но разве я должна быть молодой? Я должна быть мертвой.

— В свое время твое желание осуществится. — Нокс цинично засмеялся и взял ее за руку. — Ты все еще смертная. Радуйся той жизни, которую ты взяла от этого создания из другого мира.

Она выдернула руку.

— Ты мог его не убивать. Ты взял у него Чарм, он мог бы остаться в живых.

— Это было опасно, а я слишком давно живу на свете, чтобы искать опасности. — Он снова взял ее за руку и заставил встать. — Идем со мной, уйдем из этого места смерти.

— Оставь меня здесь. Уйди! — Она попыталась выдернуть руку, но он был слишком силен. — Оставь меня! Ты получил, что хотел.

— Тебе нельзя здесь оставаться. — Он подтолкнул ее к двери. — Октоберленда больше нет, здесь поселилась смерть. И тебе здесь не место.

— А как же Буль?

— Он мертв.

— Его нельзя здесь оставлять!

— Его уже здесь нет. Он превратился в горстку фотонов, уходящих сквозь вакуум во внешнее пространство со скоростью света. Забудь его. — Нокс подтолкнул Мэри к дверям, и она чуть не скатилась с вороненых ступеней. — Ты жива, и будешь жить, пока повинуешься мне.

Ботинки ее стукнули по крыше. Когда Мэри повернулась, ее лицо горело гневом.

— Я не буду тебе повиноваться. Можешь убить меня прямо сейчас, чудовище!

Нокс рассмеялся ей в лицо.

— Ты думаешь, что смерть — это бегство? Ошибаешься. Это уменьшение. Она обрушивает башню нашей жизни, превращая ее в каменные блоки, и рассеивает драгоценный свет, который был внутри. Этого ты хочешь?

Мэри смотрела на него с упрямой непокорностью.

— Будь терпелива. Я тебя не отвергну. — Миндалевидные глаза горели страстью. — Но сперва ты мне будешь нужна, моя юная женщина.

— Я не твоя, — отшатнулась она с омерзением. — И не юная. Это иллюзия.

— Не иллюзия, но Чарм, дорогая моя. Чарм восстановил твою юность и сделал важным твое участие в ритуальном круге. — Его белая улыбка напоминала клинок, сияющий в ночном свете. — Ты — моя Дева, и с тобой я призову еще одиннадцать — новый ковен, что положит начало новой эре в пещере Мэйленда.

— А как же Буль? — Она показала на дверь, где висел молоток в виде головы барана. — Его нельзя здесь оставлять!

— Почему? — Нокс мотнул головой — плечам стало жарко под пышной волной волос. — Он — окончательный продукт Октоберленда. Пусть гниет здесь, как эмблема моего прошлого, как символ царей и империй, что сгнили за мое время, В этой жаре он разложится быстро, и вскоре его кости украсят этот брошенный алтарь.

— Его найдут. — Мэри отступила от юноши, у которого кожа покрылась испариной пота. — Придет полиция. Нельзя убить дюжину человек без того, чтобы кто-нибудь не узнал.

— Я могу делать все, что мне заблагорассудится. — Улыбка его стала тверже. — Но я с тобой согласен. Гордыня — первый шаг к падению. Зная это, я приму меры предосторожности. Дверной молоток будет снят. Дверь заделана наглухо. Этот дом принадлежит мне, и больше я сюда никогда не вернусь. Простое заклинание отгонит посторонних. И вообще, кому надо ломиться в водонапорный бак?

Говоря это, он надвигался на Мэри, и она отступала.

— Одиннадцать погибших — и Дева, которую принесли в жертву до тебя — уже забыты. — Он потянулся к Мэри, и искорки посыпались от кончиков его пальцев. — Никто не знает, что они были здесь. Их тела стали пеплом. В этом мире от них ничего не осталось. Они просто исчезли с планеты, и любое расследование ни к чему не приведет. Октоберленд окончен. Ничего от него не осталось.

Мэри прижалась спиной к навесу кондиционера, и искристые пальцы ритуального убийцы нависли над ней, качаясь в гипнотическом ритме, светоносная рука выходила из запястья как цветок. Испуганные глаза Мэри сузились — она приготовилась к борьбе и спросила:

— И что ты думаешь со мной делать?

— Думаю? — Он свел ладони вместе, и воздух между ними взорвался эфирным пламенем — зелеными и синими сполохами, не излучавшими тепла. — Ты моя, Мэри Феликс. А что я хочу с тобой сделать, тебе лучше не знать.

Мэри дернулась в сторону, уходя от холодного огня.

Нокс сделал ей подсечку. Пока Мэри падала, ее накрыло сиянием, густые волосы встали дыбом, поднятые статикой, каждая волосинка горела язычком света. Навалился сон, и страх уплыл в сторону.

— Отлично, — выдохнул Нокс ей в ухо. — Теперь ты готова услышать, что должно быть сделано.

Он встал и руками дал приказ ее телу света встать вместе с ним. Зловещий ангел встал над ее бессознательным телом. Он был похож на нее, как злобная карикатура, ибо на самом деле являлся ее жизненной силой, только искаженной волей Нокса.

— Ты будешь моей женой-ведьмой. — Он протянул руку, и когда эфирная фигура взяла ее, водянистый огонь фантома стал ярче. — Ты вплетешь покорность в эту физическую форму. Ты вплетешь в нее желание. Я снова молод, и сок жизни бродит во мне.

Зловещий ангел лизнул воздух жабьим языком.

— Хорошо, хорошо! — Нокс разразился хохотом. — Ты заполнишь это женское тело желанием, направленным на меня, ее хозяина. А я поведу ее к месту новых обрядов — под землей, где рождается весна.

Размытая струя горящих волос вспыхнула на лице видения, и оно ухмыльнулось.

— Именно так, Мэри Феликс. Твое тело света повинуется мне, и ты тоже будешь мне повиноваться. Вместе мы спустимся с этих высот в глубины, где начинается похоть, все порождающая. Вместе мы сотворим Мэйленд.

В главном зале собралась толпа, занявшая все четыре яруса балконов и смотровых арок между гигантскими контрфорсами и высокими окнами в нишах стен. На галерке, под пересекающимися балками сводчатого потолка, сидела на деревянных скамьях публика попроще — рабочие с лесопилки, строительные подрядчики, ремесленники всех городских гильдий.

На кожаных сиденьях лож расселись коммерсанты, торговцы, инвесторы, обозревавшие увешанную амулетами трибуну с лорнетом в одной руке и биржевыми сводками в другой.

Городская элита заняла мягкие кресла в колоннадах: чармоделы в блестящих жилетах, мастера-чародеи, сверкающие колдовским металлом, и руководство «Шахт Бульдога» в шелковых туниках с огненными искрами наговорных камней — но среди них пока не было главного представителя, Овери Скарн.

Она стояла в плюшевой приемной рядом с главным залом, блистая бледно-голубым одеянием и наговорным поясом, крошечные лепестки украшали каштановые кудри. Раздувая круглые щеки и скосив глаза в гневе, она обращалась к маркграфу и его жене:

— Вы сейчас оба пойдете и будете приветствовать город. Эмиссары составили отчет, и вы обязаны официально его принять, чтобы их можно было спокойно отправить домой.

В тяжелом темном кресле сидела мрачная Шаи Малиа, подняв брови над намазанными тенями веками, подобрав под себя ноги в черных джинсах и скрестив руки на оранжевом топе. Ногти, покрытые голубым лаком, впились в руки выше локтей.

— Никуда я отсюда не пойду — пока еще не покурю дыма.

— А я тебе говорю, что никакого дыма ты не получишь, пока не выйдешь и не поприветствуешь эмиссаров и публику.

Овери Скарн не могла поверить, что ее наговорный пояс бессилен перед дымом коки. Наркотик оказался сильнее, чем она думала, сильнее, чем гранаты восторга и экстатические топазы! Она повернулась к Почу, который катался по комнате на роликах, оглаживая руками красные бархатные стены с отделкой синего дерева.

— Ты, иди сюда!

Ее обозленное лицо приблизилось, отраженное в зеркальных очках Поча. Он криво улыбнулся, не выпуская сигарету изо рта, и пролетел мимо. Штаны из парашютного шелка трепетали на ветру, когда он ехал вдоль стены, виляя между креслами.