Жутковато прохладный и палящий воздух был будто придавлен тяжестью их душ. Риис ощущал, как выворачиваются внутри него их сны. Тонкий снег ложился на его разум, леденил мышцы. Он отпрянул, прижавшись плечами к неровной стене, чтобы не поскользнуться и не упасть среди этих тел.

Свет сочился через розовеющие трещины в куполе на скользкие тельца, блестящие лысые головы, сморщенные конечности. Они горели розовым пламенем в пятнах грязи — угольки, тлеющие в золе. Жар их снов поднимал душу Рииса из-под купола черепа, выше купола соляной пещеры, выше синего купола неба — в пылающее неистовство Извечной Звезды.

Гоблинам снилась прошлая жизнь в виде крошек-эльфов. В синих торах плыл запах горящих благоуханий, уходя в нефритовые тени. Крошки прятались в кронах и перистых папоротниках, глядя на мощеный сад, где кружились золотые листья. В мраморном бассейне сада купала раздутый живот молодая женщина с длинными прядями коричневых волос. Яркие локоны разметались пламенем по зеленоватой воде под колоннами храма в лиловых сумерках неба.

Риис пытался вырваться из этого сна. Он знал эту женщину. Она была создательницей миров… И крошки-эльфы смотрели, как она сплетает волшебство. Они знали, что это делается для обучения дитяти, когда оно будет рождено, чтобы показать ему свет и тьму, добро и зло. Но крошки-эльфы решили использовать ее силу иначе: спуститься в ее волшебный сон и жить там не как простые эльфы, а как боги.

Заставив себя открыть глаза, Риис глянул на спящих в грязи гоблинов. У них получилось. Они проникли в этот холодный мир, и их горячие разумы занимала идея уничтожения тех, кто единственно мог бросить вызов их божественности. Они не были злы. Они — Милые, ищущие свой собственный мир, где могли бы обрести свободу для своих нагих телец.

Измазанная экскрементами гоблинов, Джиоти шла неровной походкой по лужайкам замка, подняв лицо к лучам Извечной Звезды. Остаточная телепатия от проведенного с гоблинами времени наполняла голову смутными шумами — всеми мыслями, что окружали ее. Она слышала кипарисы, пульсацию десяти-двенадцати сердец каждого из них. Деревья думали о просыпающемся дне и химическим шумом разговаривали друг с другом о том и о сем — о лучах дневного света сквозь кроны, о текущих из каменной почвы кислотах и об усвоении прошедшего ночью дождя, передавали слух о сокососущих насекомых, что завелись на деревьях с подветренной стороны.

Джиоти ощущала деловитое возбуждение комаров и мух, вылетавших за едой и сексом, усталость трав, придавленных ее ногой, горе белки, у которой сова украла бельчонка, радостные крики той самой пирующей совы. На секунду она ощутила ту радость в смерти, что была главным оправданием жизни, и испытала отвращение.

Сжимая голову руками, она бежала среди деревьев к глайдерной стоянке, которую Овери Скарн расчистила на гребне рядом с замком. Услышав умом людей, она пряталась в тени деревьев или пригибалась под прикрытие кустов.

Все еще тяжело дыша после резкого спуска по увитой плющом стене, она лежала в зеленой тьме, и голова была полна запахом суглинка и лишайника чащи и еще — странными видениями, внутренней связью с гоблинами, открывшейся в ней. Она видела сотни их, охваченных диким терпением, глубоким как сон, ожидающих в белой известняковой пещере, и тельца их дергались в снах далекой страны, лежащей за Краем Мира.

Она вспомнила, как они жили крошками-эльфами, вечными младенцами леса, детьми, сияющими улыбкой под тенями облаков и под выступами скал; их маленькие, но мощные тела одеты в молочай и мальву, украшены кусочками осиных гнезд и осколками древних светильников. Они вспоминали, как прятались в саду владычицы и крались под деревьями, под взлетающей спиралью ломоноса и висящими розами, белыми и желтыми, где кружились пчелы, пьяные от нектара…

Джиоти стала тереть лицо сухими листьями до тех пор, пока их горькие смолы не сломали заклинание гоблинов. Сначала на четвереньках, потом пригнувшись, она пробиралась сквозь подлесок, обдирая руки и лицо и радуясь боли, возвращавшей ее обратно в собственное тело.

Видение гоблинов отступило, и Джиоти поняла, что надо выбираться из Нового Арвара, пока злобные создания снова не взяли ее под свою чарующую власть. У них был голод к наговорным камням, жажда Чарма, чтобы расширить пределы своей телепатии, и они позвали на помощь. Разум Джиоти заспешил, стараясь убежать, но думать стало вдруг трудно.

Толпа, собравшаяся в сердце, вопила громче — как никогда раньше. Это были ее собственные мысли, телепатия бессознательных голосов пульса и сердцебиения. Сокрушительная рапсодия страхов, сомнений и гнева заполонила ее и отвлекала своей притягательной силой. Чтобы заглушить эти голоса, нужен Чарм. Джиоти дышала со стоном, когда вышла, прихрамывая, из подлеска и направилась к недостроенному ангару.

«Ты слабачка и сопливая трусиха. Смотри, как ты быстро спасовала перед претензией Поча, как охотно уступила свое законное место, с каким малодушным рвением!»

Рабочих в ангаре еще не было. Она слышала их и нескольких охранников вдалеке — они завтракали среди штабелей бревен и огромных оранжевых машин. Их мысли дребезжали мелким дождичком, далеко не такие громкие, как ее собственные внутренние голоса.

«Из-за твоей мягкотелости страдают все. Нетте принесла себя в жертву гоблинам, чтобы ты могла уползти в кусты. Ты спасовала перед трудностями и обрекла весь свой город!»

Джиоти пыталась не слышать бормотания обвинении и заставила себя действовать вопреки страху. Она пересекла летное поле, где опалубка все еще удерживала камни, и вошла в ангар. Прошла мимо аэролета — машины с синими парусиновыми крыльями, тросами управления, стабилизаторами и чармовым двигателем. Телепатия вела ее мимо ящиков с разобранными пока аэролетами, туда, где слышался разговор двух часовых.

«Их там двое! Обоих тебе не снять. Они вооружены чармострелами и тесаками, и у них чармовая броня. У тебя нет оружия и ни единого жезла силы. Остановись, вернись в кусты, пока еще можно…»

Джиоти не хотела нападать на собственную стражу, но знала, что выбора нет. Они служат Почу, а Поч служит гоблинам — для него они «Милые», и для нее чуть не стали таковыми, только Нетте успела ее освободить. Ради Нетте, ради надежды остановить гоблинов, как бы ни была мала надежда, она бросилась в атаку.

Выйдя из-за ящиков, она услышала шум тревоги в толстых черепах стражников, услышала, как заколотились у них сердца, увидела гримасу удивления на каменных лицах, которая тут же сменилась агрессией. Тот краткий миг, когда они увидели оборванную женщину, покрытую гоблинской слизью, и узнали в ней свою маркграфиню, позволил ей приблизиться на дистанцию удара. Она перехватила руку ближайшего стражника, когда он потянулся к чармострелу, вывернула ему запястье и резко ударила в гортань.

Второй успел выхватить оружие, но Джиоти сумела, опершись на первого, падающего на землю, взметнуть ноги ножницами. Один ботинок выбил чармострел из руки стрелка, второй угодил ему в грудь.

Стражник, получивший удар ногой, стукнулся лбом о бетонный пол и лежал, оглушенный, пока она подхватила его оружие. Джиоти вскочила на ноги и подкрутила мощность заряда так, чтобы стрелять парализующими разрядами, но в этом не было необходимости. Оба стражника лежали, корчась от боли, и она содрала с них чармовую броню, не встретив сопротивления.

«Тебе повезло. Ты их застала врасплох — но остальные наверняка слышали возню…»

Джиоти надела амулетную перевязь, и телепатические голоса резко смолкли. Она надела еще и две тяжелые чармовые брони. Как она и боялась, другие часовые услышали шум нападения и бежали через летное поле вместе с рабочими. Не сбиваясь с шага, она хлестнула по ним парализующими зарядами, поразив в ноги двух охранников из трех.

Третий припал на колено для стрельбы, и она дернулась в сторону, будто для прыжка, но неожиданно повернулась обратно и выстрелила, попав охраннику в голову, когда он обернулся стрелять туда, где она только что была. Рабочие повернулись и побежали прочь.