Он бежал по дикой природе, пробираясь сквозь кустарник и оставляя за собой след осыпавшихся листьев и обломанных веток. Собаки лаяли при его приближении, а потом начинали скулить, не в силах понять, куда он девался. Коровы поднимали розовые ноздри и с шумом нюхали воздух, потом успокаивались и продолжали пастись. Он бежал за солнцем, за желтой баркой, плывущей по синему океану.

Далеко в стороне проплывали огороженные поля и фермы. Он перепрыгивал через изгороди, а потом с помощью волшебной силы поднялся над землей. Она ушла вниз — лоскутное одеяло полей, вышитое дорогами, рельсовыми путями и коричневой лентой реки. Он не летел, он вошел в небо как в большую синюю кухню. Вокруг клубились облака, и он шагал над ними. Возле туманного горизонта ползли реактивные самолеты.

При этом переходе над планетой он испытывал силу, которая подстрекала его обернуть собственную магию на себя и извлечь воспоминания об Ирте и городе с названием Заксар, где он жил когда-то, как сказала ему Мэри. Легкость, с которой он переступал через мраморное кружево облаков, вселяла уверенность, что когда он встретится с Мэри, ему хватит сил переместить свои воспоминания из ее головы в свою.

Он шел вдоль реки дня, высматривая город Нью-Йорк. Раздражение смешивалось с тревогой при попытке опознать бесчисленные пятна бетона, покрывшие землю как вирус табачной мозаики, и он лишь понимал, что если бы его учили на чародея, ему было бы легче направлять свою силу.

Ледяные облака сверкали в стратосфере, как холодные боги, как мертвый сон живых существ. Он бросал в них своей магией, воспоминаниями о Мэри Феликс, и они шевелились крошечными радугами, складываясь в ее образ.

— Идите к ней! — приказал он, и они пролились полосой града. — Идите к Мэри Феликс!

Крепко держа в памяти образ своей подруги, он зашагал с неба вниз по ступеням града и дождя. Сверкали ветви молний, гремел гром. Путь вниз оказался длиннее, чем думал Бульдог, и солнце уходило к горизонту, оставляя разливы розового и зеленого света.

Он не позволил себе отвлечься на мрачное угасание дня, думая только о Мэри Феликс и обо всем, что сказала она ему о нем самом и о Светлых Мирах.

«Вся материя есть свет», — думал он, спускаясь горящими облаками заката в сверкающий город на узком острове. Он знал, что это и есть Манхэттен. Память о Мэри Феликс зазвенела отчетливее, когда он приблизился к огромной двойной башне на южном конце острова. В воде под лучами заходящего солнца стояла гигантская статуя женщины с факелом над ее лучистым венцом. В сгущающихся сумерках вокруг нее мерцающими искорками плавали лодки.

— Вся материя есть свет, — сказал он вслух, с интересом вспоминая, что говорила ему Мэри Феликс о происхождении Темного Берега. — Свет теряется в материи.

Он храбро спустился в Город Утерянного Света, следуя тугой нити энергии, соединяющей его с женщиной, которая хранила его память.

Он спустился на крышу, уставленную дымоходами, трубами и водонапорными баками, и подошел к массивной надстройке с конической крышей. Дверной молоток в форме головы барана ловил последний лучик уходящего дня. Мэри была там, внутри. Сквозь помехи уличного шума слышно было, как она поет какую-то мрачную песню в сопровождении голосов зловещих ангелов.

— Мэри! — позвал он своим гулким голосом. — Мэри Феликс!

Резные двери растворились наружу, и возник Нокс, высохший до костей, продолговатый черный череп закрыт капюшоном церемониальной мантии.

— Добро пожаловать в Октоберленд, Бульдог! — приветственно махнул он высоким узловатым посохом. — Войди в наш круг.

Бульдог бросил в него сном, и Нокс поймал его искривленным посохом и бросил обратно в Бульдога. Как бальзамический ветер, охватила зверочеловека усталость, ноги его подкосились. Он понял, что лежит навзничь на толе крыши, глядя на звезды, сверкающие как слезинки.

Нокс навис над ним и ударил тупым концом посоха между глаз — с размаху. Яркие пылинки вспыхнули в мозгу Бульдога, и члены его окостенели.

— Ах, какой ты длинный путь прошел к нам, — сказало лицо черепа. — Теперь отдыхай, твой путь окончен.

Бульдог напрягся, пытаясь шевельнуться. Дрожь прошла по всему телу, суставы скрутило ноющей болью.

— Лежи смирно, Бульдог. — Глаза аспида сузились, и Нокс осклабился, показав мелкие зубы. — Я хочу сделать все чисто. — В паучьей руке появился черный нож. — Боюсь, это будет больно — но не так сильно, если ты будешь лежать тихо.

Острие лезвия пронзило горло Бульдога на стыке ключиц и резануло вниз, к грудине. Резким ударом Нокс распорол его от горла до паха, и придушенный крик вырвался из парализованной глотки Бульдога. Через миг Нокс дернул, и содранный с тела мех отошел с влажным звуком.

Темное пение из Октоберленда продолжалось, перекрывая далекий уличный шум. Деловито работал черный нож, и зернышки зубов Нокса все сверкали и сверкали.

Н’драто проследил Рииса через Ткань Небес к краю чернильной воды, полной гниющих корней. Стоя под двойной колонной с крылатым сфинксом на каждой капители, он разглядывал в зеркале болота сплетающиеся струи звездных дымов, отраженных в глубине, и не мог найти в мозгу ни одной зацепки, чтобы вытащить из сердца надежду. Его дичь сбежала.

Убийца повернулся и оглядел лежащую в развалинах Ткань Небес. Скелеты тварей, из которых высосали жизнь одержимые безумием крови призраки, висели среди болтающихся лиан и провалов черного камня, тихо сияя в темноте. Н’драто подумал, не вернуться ли в глубины храма, чтобы поискать путь Чарма в Новый Арвар. Удастся ли это сделать, когда в путях бушует пожар?

Он извлек из кожаной перевязи извещатель и послал шифрованное предупреждение Дому Убийц о том, что по Ирту распространяется огонь Чарма. Ответ пришел незамедлительно:

Выполни свое задание.

Н’драто, вздохнув, сел на потрескавшиеся каменные ступени и вытащил нож, которым рубил Котяру на части. Сняв с клинка жесткие синие волосы, прилипшие с кровью, он вложил их в амулет-искатель. Тонкий холодный указатель в хрустальных линзах показал на перевернутое небо в черной воде.

Перед тем как начать собирать бревна и лианы на плот, он снова открыл извещатель и послал шифрованный сигнал сестре:

Надо поговорить.

Ответа не было, и это его встревожило. Всю свою профессиональную жизнь они держали этот канал открытым, даже когда работали над противоречащими друг другу заданиями. Н’драто считал Нетте своей ученицей, и она всегда внимательно относилась к его инструкциям. Его руководство было ключом к ее быстрому восхождению в роде. Молчание Нетте могло значить только одно.

«Нет знания, спасающего от финального исхода», — процитировал он про себя «Талисманические оды», чтобы унять внезапную боль в сердце.

Суровое воспитание взяло свое, и Н’драто собрал в единый ком бушевавшее в нем горе и отложил этот пакет в сторону, чтобы заняться им в более подходящее время. Сейчас он должен был выполнить задание, поэтому взялся мастерить плот.

Дым рассвета поджег небо, планеты замерцали на этажах эфира исчезающей ночи, когда извещатель коснулся его беззвучным гудением вызова. По частоте было видно, что его вызывает сестра.

— Нетте! Почему ты не ответила раньше?

— Вынужденное молчание. Даже сейчас не могу говорить долго.

— Ты не передала код вынужденного молчания. — Резкостью в голосе он хотел вывести ее из этого глухого спокойствия. — Что случилось?

— Сейчас не могу сказать.

— Ты известила Дом? — спросил он, вставая на собранный им плот. — Они знают, что ты делаешь?

— Выполняю свое задание — защиту маркграфини.

— У тебя голос — иной. — Он сел на плот и посмотрел на огоньки, указывающие направление. — Ты говоришь из Нового Арвара — из замка. Что ты там делаешь? Поч принял сестру обратно?