Октоберленд!

Так назывался этот прохладный осенний уголок в жаркой августовской ночи на крыше в сиянии Манхэттена. Буль это понял, понял и многое другое.

Шкуру с него содрали, он блестел алым мясом, обнаженными упругими мышцами, сверкающими от крови, белые связки очерчивали мокрые контуры тела. Он был одет болью — а больше ничем. Поднятый волшебством Нокса, Буль стоял без меток зверя, сорванных с его мощного тела, обнаженный до целлофана фасций. Окровавленные оболочки сухожилий дергались от боли, лишенный губ рот изгибался в беззвучном крике, вытаращенные глаза в ободранных глазницах смотрели в ужасе.

Теперь Октоберленд исполнит обряд, который сделает Нокса молодым. Буль знал это с телепатической ясностью, переданной ему злым волшебником. Двенадцать собрались — и Мэри Феликс была среди них! И они отдадут свою силу, мощь своей жизни, чтобы преобразить своего Хозяина из старой развалины в юношу.

Нокс танцевал вокруг Буля. Накинув на себя мохнатую шкуру Бульдога, он крался быстрыми шагами, на спине подпрыгивала темно-желтая грива, оскаленные клыки ярко горели на фоне обугленного лица. Как африканский шаман, он согнулся под шерстью и двигался с дикой грацией зверя.

— Иди! — выкрикнул он, и боль вспыхнула в обнаженных мышцах Буля с новой силой. Оставляя красные следы, ободранный человек мучительно прошел по толю крыши и взобрался по деревянным ступеням Октоберленда.

Мэри Феликс чуть не упала в обморок, увидев его. Она ждала в круге с остальными одиннадцатью членами ковена, на месте Девы. И когда вошел Нокс в шкуре Бульдога, сгорбившись, как огромный хищник семейства собачьих, а за ним вошел Буль, ободранный до хрящей и связок, держащих челюсть, она взвизгнула.

Крик повис над ней высоко, будто она падала. Но этого не случилось. Тень Мэри удержала ее. У каждого из двенадцати под тенью была еще одна тень. Эти стоящие тени были астральными телами участников ковена, зловещими ангелами, которых она уже видела в северных лесах. Теперь у нее был свой зловещий ангел, и этот ангел придержал ее за плечи, когда вошли Нокс и Буль.

Эти ангелы были волшебством Нокса, обернутым в жизненную силу каждого участника ковена. Мэри глянула через плечо и увидела собственное лицо, демонически вытянутое, с расходящимися глазами, заостренными ушами, но выцветшее до тени, как древняя фотография или старая икона. Жалобно всхлипнув, она повернулась обратно, к меховому Ноксу и гладкому Булю, красному и скользкому как тюлень.

Буль увидел Мэри и отвернулся от ужаса в ее глазах. Ту же смесь отвращения и страха он увидел и в лицах остальных. Такого ритуала им никогда еще не приходилось выполнять. Ухмылялись только тени у них за спинами. Он тоже знал, что эти тени — те самые злобные ангелы, которых он видел в лесу. Но там они были белыми, как снег. Здесь же — цвета копоти с серым оттенком, темные, как преддождевые тучи. В скользких глазах, как кусочки сумерек, сиял зеленый свет, а длинные лица зловеще скалились, как летучие мыши.

От крика Мэри поющие члены ковена замолчали. Белые церемониальные мантии тихо трепетали в дуновениях холодного воздуха, идущего от обсидианового алтаря, из грязной урны с измазанным смолой краем.

— Октоберленд есть жатва, — прогудел Нокс, обходя круг снаружи.

— Листья падают, дух воспаряет, — простонали в ответ члены ковена.

— Октоберленд есть жатва.

— То, что полно, должно опустеть.

— Октоберленд — Октоберленд!

— Все, что живет, должно умереть.

Нокс вошел в круг рядом с Мэри Феликс и отбросил мантию звериных меток. Огромная шкура с широкими конечностями взлетела над алтарем и загорелась пламенем — зеленым пламенем — взрывом Чарма. Холодное пламя расширилось в лучистое кольцо над ковеном и сгорело, отдав свою силу теням, что стояли за каждым из двенадцати.

Тени стали ярче, засветились белизной как нетронутый снег, а люди перед ними попадали ниц, сбитые с ног магией, что лилась в их астральные тела.

Купаясь во вспышке белого света, Мэри почувствовала, как цветное зрение исчезает у нее. Молодое тело задрожало, доски перед глазами вспушились как туман, как губка, пропитанная пустотой — это была дымка атомов, составлявших пол. Полыхающий взор злобных ангелов вытолкнул Мэри за пределы человеческих возможностей. Она упала в атомный прибой, что грохотал над пустотой вселенной и лепил из своей пены физический мир.

Остальные одиннадцать тоже были с ней, опустошая себя, как она, перетекая в злобных ангелов, стоящих за спиной у каждого. Ангелы выпивали жизнь своих захваченных внезапно хозяев. Мэри и все остальные становились тоньше, прозрачнее, выцветая в ничто, опустошаясь, развеиваясь как туман — их энергию впитывали живые тени, которые приставил к ним Нокс. Мэри хотела крикнуть и знала, что другие тоже хотят кричать, но энергии у них не осталось. Они прожили свою жизнь.

Буль стоял возле Мэри Феликс, не в силах ей помочь. Им владела боль, а болью владел Нокс. Когда маг взмахом руки велел ему войти в круг, Буль шагнул мимо Мэри и подошел к пятиугольному алтарю. В кованой металлической урне стояла вертикально черная игла. Нокс вытащил ее и начал петь на языке столь древнем, что лишь голос самого Нокса еще мог произнести эти слова.

Повиснув между лучистыми ореолами толстых черных свеч, из руки Нокса смотрела на Буля ядовитая игла. Со всех сторон пододвинулись злобные ангелы, пробираясь между мертвыми телами своих хозяев. И с ними пришли воспоминания Буля.

Уже наполовину он был призраком, но его жизнь мелькнула перед ним как в калейдоскопе. Он вспомнил Ирт. Снова увидел крутые улицы, лестницы дорог, резные крыши и дымные фабрики Заксара, города на утесах. Вспомнил свою жизнь вора, оттуда воспоминания потянулись дальше, в детство, в заросшие сумахом трущобы заводской окраины. Он тогда жил диким зверенышем среди фабрик, подбирая еду на пустырях и во дворах, иногда крал ее с подоконников, с птичьих кормушек на домах, где обитали рабочие. Всю свою жизнь он бегал по этим угловатым переулкам и кривым лестницам, по каменным полкам, где все время сочилась вода. И потом, перед этой жизнью, вспомнилась ему преджизнь…

На Неморе, среди Светлых Миров, кобольды своим волшебством сливали гаметы разумных смертных и животных. Так появлялись зверолюди. Когда-то в прошлом, задолго до сиротского детства Бульдога, кобольды Неморы соединили пса и смертного и создали его предков. Его кровь это помнила. Из этих воспоминаний древних хранилищ его тела Нокс извлек весь Чарм ободранного человека.

Буль дернулся в судороге, став простым смертным. Такое разделение смертного и зверя было бы невозможным в горячей реальности Светлых Миров. Но магия Нокса родилась на Темном Берегу, и ее холодная убедительность, накопленная за семь тысяч лет, умела извлечь из тела Бульдога Чарм его меток зверя, оставив лишь смертную мякину.

Ноксу нужен был животный Чарм, ибо им он мог управлять. Если бы он взял и людской Чарм жертвы, он бы загрязнил себя ее человеческой сутью, а это ему было не надо.

Черная игла засветилась животным Чармом, взятым у Буля. Нокс величественно маршировал вокруг алтаря, воздев сияющую иглу. Подойдя к Деве, он осклабился, показав стоящему над ней злобному ангелу мелкие зубы. Потом он повернулся к Весам, и сверкающая игла с шипением втянула в себя эффлювиальный дым злобного ангела. Тело Весов шлепнулось, как выброшенная на берег рыба, и церемониальная мантия обвисла на горсточке пепла.

Нокс стал выше, мощнее от набранной жизненной силы. Он приблизился к Скорпиону, и снова мелькнула игла. Злобный ангел исчез, поглощенный разгорающейся аурой Нокса. Пустое тело Скорпиона рухнуло на доски и превратилось в собственную пепельную тень. Черная пыль посыпалась с лица и рук Нокса, оставляя графитовый след на его пути к Стрельцу. Силуэт ангела наклонился к Ноксу, жаждая поглощения, желая войти в его магическое сияние.

Ударила ядовитая игла, дым ангела воссиял вокруг Нокса, распростертое тело рассыпалось пеплом. Телесные тона возникли на лбу Нокса, щетина показалась на лысине. Вбирая в себя силу жизни очередного члена ковена, он становился все моложе и сильнее. Старая некротическая кожа слезала, и постепенно появлялось на свет тело юноши. Когда Нокс втянул в себя силу Льва и встал снова перед Девой, на ее злобного ангела гордо смотрело загорелое лицо, и длинные черные волосы рассыпались по широким плечам.