Когда все было сделано, Овери Скарн села в мягкое кресло, обитое кожей гиппогрифа, перед рядом мониторов, расставленных на столе, и стала ждать. Рядом с ней с деревянной вешалки свисал пояс, и Овери иногда касалась его, разговаривая сама с собой.

Ночь в окне у нее за спиной сверкала звездным дымом и шарами планет, а Овери Скарн сидела, не сводя глаз с мониторов, пока не увидела за дверями своей спальни убийцу. Он был одет в фольговые диски, закрывающие его от бдительного Чарма сторожевых амулетов, которые его не видели. Только видеокамеры фиксировали его скрытное продвижение к двери. Поворот чармового ключа отпер замок, и двери открылись.

Овери Скарн подождала, пока вошедший закрыл за собой дверь, и лишь потом включила неяркие угловые лампы.

— Входи, убийца. Я тебя ждала.

Убийца резко повернулся и потянулся к двери. Он не успел ее коснуться, как от косяка над его головой полетели щепки.

— Следующий выстрел — тебе в голову. — Овери качнула длинноствольным девятимиллиметровым пистолетом с глушителем. — Оружия, подобного этому, ты никогда не видел — и защиты от него у тебя нет. Повернись и назови свое имя.

— Н’драто. — Убийца откинул капюшон. На лысой голове и тощем лице играли причудливые тени. — Милые послали меня взять твою жизнь.

— Милые, значит? — Овери Скарн держала убийцу на мушке, но обращалась к вышитому камнями поясу на вешалке. — Ты слышишь, Овери? Если они могут заставить убийцу себя полюбить, никто из нас не защищен от их силы.

— Смотри за ним повнимательней, Скарн, — предупредила она себя, набросив сверкающую ткань себе на плечо. — Его еще до рождения учили быть опасным.

Черные глазки Н’драто прищурились.

— С кем ты разговариваешь?

— Как с кем? С собой, конечно. — Она звонко засмеялась, голова кружилась от успеха — в ее власти был не кто-нибудь, а наемный убийца. — На Темном Берегу есть такой сборник священных текстов, он называется «Библия», и в главе четвертой, девятом стихе священной книги Экклезиаста написано так: «Двоим лучше, нежели одному… ибо если упадет один, другой поднимет товарища своего». Так что видишь, Н’драто, меня двое, и я сильнее от этого.

— Ты безумна. — В его руке из ниоткуда появилось черное лезвие. — Я хотел, чтобы твоя кончина выглядела случайной, дабы не привлечь внимание к Милым. Но ты заставляешь меня дать тебе кровавую смерть.

— Н’драто, ты недооцениваешь это оружие. — Губы ее мрачно улыбались. — Ты будешь мертв раньше, чем упадешь на пол.

— Это так — но только если твой выстрел попадет в цель. — Нож двигался в его руке как живой. — А если нет…

— Твои Милые слушают, что я говорю? — холодно перебила она. — Их телепатия достаточно сильна, чтобы видеть меня через тебя, или наговорные камни, которых я лишила Чарма, ослабили их мощь?

— Крошки-эльфы видят и слышат тебя через меня. — Он будто поплыл вперед. — Ты лишила их силы направлять троллей на расстоянии, но у них есть сила вести меня.

— Стой, где стоишь. — Овери Скарн направила ствол ему в лицо. — Не заставляй меня убить тебя, пока Милые не услышат, что я хочу им сказать.

Н’драто остановился. Нож улыбался у него в руке.

— Говори.

— Милые, крошки-эльфы — гоблины! Я предлагаю вам понимание. — Овери Скарн обращалась к черным бусинкам глаз убийцы. — Я дам вам все наговорные камни, что вам нужны, и никто не тронет вас в Новом Арваре. Никто не будет знать о вашем присутствии, кроме меня и тех людей, что сейчас в вашей власти.

Накинув себе на плечо ткань пояса, она продолжала:

— Скарн обеспечит вам это, а вы взамен продолжите свою войну с доминионами. Вы уничтожите пэров. И когда вы это сделаете, я, Овери, прослежу, чтобы вам выделили отдельный доминион. Никто вас там не потревожит. Вы будете жить свободно как… как Милые. Ведь этого вы хотите?

— Милые не верят демонам, — буркнул Н’драто.

— Они научатся верить мне — или могут умирать прямо сейчас. — Овери Скарн небрежно махнула пистолетом. — Я могу приказать запустить к ним в комнату газ. Или поджечь. Или просто лишить их наговорных камней и держать у себя пленниками. Понимаете? Здесь распоряжаюсь я. Слушайтесь меня, когда я Овери, и я буду щедрой и любящей. Получите в свое распоряжение доминион и вечную жизнь. А если нет — тогда с вами разберется Скарн. Ну, как?

— Дай мне наговорные камни. — Н’драто протянул пустую руку, медленно вертя в другой нож. — Милые сделают, как ты сказала.

— Да, я тоже так думаю. — Она выпустила ткань пояса и села ровно. — Условия Овери невероятно щедры. Но, милые гоблины, вы должны понять, что Скарн заставит вас выполнить свое обещание.

Она выстрелила от бедра, и пуля ударила Н’драто под челюсть и вошла в мозг.

Буль смотрел на собственное мертвое тело, распростертое на алтаре, а рядом с ним, замурованная во тьму, но все же видимая его фантомному взгляду, стояла Мэри Феликс. Она плакала, будто его дух уже был причислен к проклятым. Он хотел утешить ее в этой густеющей тьме — но свет его начал меркнуть.

Вся его жизнь, все ее события и деяния уплывали в ничто искоркой, каждая из которых — крошечный мир, крупица в пыльной вселенной.

Вся его память, все, что он знал о красоте и страхе, о раненой любви, надежде, все безумные молитвы выплеснулись наружу, и открылось то, чем были они, — ничто. Живой на Ирте, он считал себя философом, ищущим знания. И сейчас он понял, что на самом деле все знание — это путешествие, не имеющее конца.

Лишенный формы и черт, он уплывал прочь. В пустом пространстве бытия мелькнул водонапорный бак. Буль проплыл сквозь ясеневую стену, над заставленной трубами крышей, снова нерожденный.

Красивый юноша стоял возле дымовой трубы, одетый лишь в набедренную повязку, и смуглая кожа блестела в городских огнях, яркие черные волосы спадали до плеч, точно прическа фараона, обрамляющая улыбающееся лицо с резким подбородком. Юноша стоял высоко, как легенда о самом себе, и Буль понял, что это помолодевший Нокс.

— Прощай, призрак! — помахал рукой Нокс. — Прощай на пути своем в древний колодец ночи!

И стала таять машущая фигура. Водонапорный бак и горизонт города растворялись, как сахар в воде Остались лишь прозрачные алмазные решетки атомов, плавающие в пустоте…

— Не бойся.

Голос исходил от тонкого луча, растянутого среди алмазных искр.

Глядя в глицериновую пустоту — ни мрак, ни свет, просто пустота — Буль понял, что нить света посреди ничто — живая. Это существо поймало Буля на арфовую струну своего бытия, растянутую туго в пустоте между атомами.

— Это я — Кавал.

— Чародей! — воскликнул удивленный Буль, и все творение сотряслось. Бесчисленные атомы дружно задрожали, как песчинки в сите, складываясь в образ светящейся городской ночи и Нокса на крыше, застывшего посередине движения с поднятой ногой, руки взметнулись в ликующем танце.

— Тише, Буль… — Голос Кавала успокаивал простым безразличием. — Я держу твою волну тем, что осталось еще от моего Чарма. Если ты возбудишься, то я лопну, как перетянутая струна. Тогда мы оба растворимся в ряби жаркого пара и дыма города. Так что просто будь спокоен.

Снова образ пылающего города затянулся бесцветным туманом.

— Как… — решился спросить Буль самым тихим шепотом.

— Я чародей, который когда-то собирал Чарм здесь, на Темном Берегу, — едва слышно ответил голос Кавала. — Я приготовил себе место здесь, в небе. Но у меня так мало осталось Чарма, что я натянут почти до разрыва. Если хочешь остаться в живых, будь неподвижен — и безмолвен.

— Дай мне умереть, чародей, — выдохнул Буль. — Я видел всю свою жизнь, и она кончена. Я стал человеком. Дай мне умереть человеком.

— И сделать эту планету добычей Нокса и ему подобных? — Голос Кавала дрогнул от возмущения. — Ни за что!

— Он мертв.

Дверь бака открылась, и ночная синева разрезала внутреннюю тьму до кровавого сердца алтаря.