— Ты записал свою речь в заметки? Возможно, это шокирует тебя, но мне действительно нужно работать, — ответила я.

Обернувшись, он улыбнулся, как будто был по-настоящему счастлив; может быть, он был сумасшедшим.

— Вот почему все тебя любят, верно? Твои остроумные колкости, твое поведение крутой девчонки. Каково было услышать, что кто-то стрелял в твоих детей? Я имею в виду, что вы все выросли с серебряными ложками во рту; должно быть, было шокирующе осознать, что вы не непобедимы.

— Во-первых, я женщина, а не девочка. Во-вторых, это не притворство, и в-третьих, я не кормлю своих детей серебряными ложками. Серебро — это второе место; а они едет из золота. — Мои глаза сузились, глядя на него.

Он кивнул сам себе и впервые с тех пор, как вошел, его поза была уверенноф и серьезной, взгляд острым, а голос более глубоким, когда он сказал:

— Надеюсь, тогда они сохранили ложки, потому что, когда я закончу с вами, им понадобится на что-то жить.

— Ты угрожаешь мне прямо сейчас в моем офисе? — Спросила я, когда он подошел ближе ко мне. Он не остановился, пока не оказался слишком близко к моему лицу для успокоения и моего самоконтроля… Еще ближе, и я убью его.

— Я говорю, что надеюсь, у нас будет хорошая, непристойная и кровавая борьба, Мелоди. Не сдерживайся, потому что я не буду, и я играю чертовски грязно. Тебе так много теперь можно потерять: мужа, троих детей, племянниц и племянничков, свою репутацию… Список можно продолжать и продолжать. Я собираюсь повеселиться. Бог и я — единственные, кто знает, что я приготовил для тебя.

— Так для тебя это игра? Или это месть за то, что твоего отца Маркоса выгнали, как последнюю сучку, и тебе пришлось ползать и умолять, чтобы кто-нибудь обратил на тебя внимание? Ты прожил тяжелую жизнь? Я могу позвать кого-нибудь поиграть на скрипке, пока ты рассказываешь мне свою слезливую историю, — ответила я, когда он сердито посмотрел на меня, но ничего не сказал, пятясь к двери.

— Передай своему мужу мое спасибо; на мой взгляд, Лилин становилась слишком навязчивой, и теперь триаде не на кого больше положиться, кроме меня. — Он закрыл за собой дверь, и Мине потребовалась всего секунда, чтобы вернуться.

— Сукин сын, блядь, ааа. — Я зашипела, прижимая руку к груди, когда она заболела.

— Мелоди, тебе нужно расслабиться! — Мина бросилась ко мне, но я оттолкнула ее.

Черт возьми!

— Ааа…

— Нам нужно в больницу.

— Я в порядке.

— Мел.

ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

Я убью его. Мне было все равно, что у него было. Этой ночью, где бы он ни был, я убью его и разберусь со всем, что произойдет дальше.

ЛИАМ

— Еще раз.

Я наблюдал, как она светилась, как рождественская елка, электричество струилось по ее телу, волосы поднимались дыбом.

— Остановись, — приказал я, и когда они ушли, она обмякла на стуле. — Знаешь ли ты, что было исследование, в котором электрифицировали обычных людей с разной силой напряжения? Они начинали с самого слабого напряжения, и человек, находящийся наэлектризованным, издавал короткий стон или хрюканье, но казался нормальным. Затем они увеличили напряжение, и казалось, что эти люди испытывают настоящую боль. Тем не менее, из десятков людей, участвовавших в эксперименте, лишь горстка отказалась увеличивать напряжение. Большинство из них просто продолжали делать то, что им говорили. Я подождал секунду, прежде чем кивнул Феделю. — Еще раз.

Она дрожала всего секунду, прежде чем сказал:

— Остановись… еще раз… остановись. Видишь ли, я думаю, что в людях есть что-то такое, что делает их врожденно восприимчивыми к командам. Некоторые люди — просто последователи, в то время как другие, очень немногие, рождены, чтобы руководить. Ты не была рождена, чтобы руководить, Лилин. Ты думала, что такая, но нет. Так вот почему Эмилио смог так обвести тебя вокруг пальца?

Она обругала меня по-китайски, даже не потрудившись поднять голову. Прошло два часа, а она все еще молчала; либо она ничего не знала, либо скорее умерла бы, чем что-либо сказала.

— Лиам. — Нил вошел в комнату, отвернувшись от нее, и держал планшет перед собой. — Это только что было опубликовано в Интернете.

— На что, черт возьми, я смотрю? Я отчетливо видел Мелоди и Эмилио в ее кабинете, их лица были так близко друг к другу, что казалось, они вот-вот поцелуются.

— Он начинает, — сказала Лилин, смеясь позади нас.

— Пресса будет преследовать ее…

— Если это все, что он может сделать, то мы слишком беспокоимся о нем, — пробормотал я, впившись взглядом в изображение.

МЕЛОДИ

— Итак, интервью состоится в одном из конференц-залов больницы, а после этого у тебя в час собрание ассоциации учителей, затем в три — городской совет…

— Я сама справлюсь этими пустяками: приду, пожму пару рук, притворюсь, что на самом деле работаю. — Я поерзала на заднем сиденье, Мина просматривала расписание перед собой.

— Мы можем перенести собрание ассоциации учителей, если ты хочешь, но не интервью; ты не давала его почти год.

Потирая затылок, я кивнула и прислонилась к спинке. По какой-то причине у меня было ощущение, что кто-то наблюдает за мной. Я знала, что все это было у меня в голове, понимала, что это был всего лишь результат того, что Эмилио узнал с прослушивания моего офиса, но мне от этого все равно не стало легче. Что, черт возьми, с ним было не так? Если бы он хотел убить меня, он бы это сделал. Если бы он хотел отомстить, он мог бы сделать это в тот момент. Мне не хватало какой-то гигантской части головоломки. Это было все равно, что смотреть на Мону Лизу без ее улыбки. Знаешь, что там должно быть и как это должно выглядеть, и все же она выглядит не так.

— Мы на месте, — заявила Мина, когда машина остановилась перед зданием, и, к счастью, прессы там не было. Я ничего не сказала, когда двери открылись, и я стояла на том же самом месте, где в меня стреляли всего месяц назад. Я многое почувствовала: я просто не могу выразить, что это было. Воздух был слишком жарким для апреля, и по небу прокатывались волны жары, что резко отличалось от холодной погоды и дождей, которые обычно выпадали в это время года.

— Мел?

— Я в порядке, — заявила я, идя вперед. Войдя в больницу, я заметила, что с тех пор, как я выписалась, ничего не изменилось — ничего, кроме баннера с надписью «Сила Чикаго» у входа.

— Губернатор Каллахан, мы рады наконец-то видеть вас на ногах. Как вы себя чувствуете? — Доктор Фортмен подошел ко мне с командой врачей, протягивая руку.

— Благодаря вам я снова чувствую себя самим собой. — Я пожала ему руку, глядя на остальных. — Спасибо всем вам. Как дети?

— Следуйте за мной. — Он шел впереди, пока мы шли по коридорам. — Четверо детей все еще здесь, и мы держим их в одной палате, чтобы они не чувствовали себя изолированными. К счастью, они хорошо восстанавливаются физически, но психически они все еще вздрагивают при любом громком звуке. Однажды ночью после кошмара у одного из четверых разорвались швы.

— А их родители? — Спросила я, остановившись рядом с ним в дверях. Через окно я увидела их, сидящих по бокам от своих детей. Они выглядели измученными, но это не мешало им смеяться и играть с ними.

— Мне показалось, вы говорили, что там было четыре семьи? — Я насчитал только три.

— Валентино. — Он подошел к другой палате, глядя через стекло на пару с темными волосами. — Это они потеряли сына и дочь. Их другой сын, Тоби, выжил. Дети были все вместе, когда произошла стрельба. С тех пор они не покидали больницу. Мы расставили кровати и даже разрешили им пользоваться здешним душем. Сначала мы пытались поселить Тоби с остальными детьми, но из-за его состояния… Это у него разорвались швы. Из всех детей он поправился лучше всех физически, но из-за ночных кошмаров и отказа есть, спать или даже говорить он сам себя изнуряет. Он также не хочет разговаривать с детским психотерапевтом.

Он был единственным, кто не играл и не смеялся. Он просто сидел на своей кровати, уставившись в окно. Его родители разговаривали, но выглядели так, будто разговаривали ради разговора, а на самом деле ничего не говорили.