Расположились они на этот раз на берегу какой-то мутной и мелкой речушки в чистом поле, где лишь по берегам трава имела цвет, приближенный к зеленому, но лишь отдаленно напоминающий тот сочно-зеленый, каким в изобилии покрыты берега рек в графстве Шанор, процветающем и плодородном. Остальную же землю вокруг будто постигла засуха: редкие травинки пожелтели и пожухли, камни растрескались и покрылись лишайником, и кое-где из щелей между камнями торчали сухие колючие кустарники. Такой ландшафт путники вынуждены были лицезреть на протяжении последних трех миль, и еще примерно столько же нужно проехать, чтобы оказаться в землях, именуемых Мертвыми. Вот она, граница. И эта пограничная недопустыня, как и самая настоящая пустыня — Мертвые Земли, с каждым годом продвигается все дальше на север, отхватывает себе все больше от пирога, называемого миром. Интересно, вдруг подумал Келлгар, что будет, когда две эти противоположности, льды и пустыня, встретятся на середине пути?

Тогда не останется больше прибежища для людей и животных, погибнет вся растительность, испарится или замерзнет вода. И не останется больше жизни.

— Этому не бывать.

Келл вздрогнул от неожиданности, а затем еще раз, когда понял, что голос принадлежит Инмори. Он вопросительно поднял на нее взгляд, стараясь изо всех сил не опустить его и ничем не выдать своего душевного волнения.

— Ты, верно, думаешь сейчас о том, что же будет дальше. Думаешь, мир обречен на погибель. — Она усмехнулась. — И ты ошибаешься.

— Неужели, — начал он неуверенно, — есть способ спасти наш мир?

— Есть.

— И что за способ?

— Тебе не по силам.

— А-а…

Он обреченно опустил глаза. Что еще он мог сказать? Продолжать разговор бессмысленно, от него не будет никакого толку, когда Бессмертная отвечает на вопросы вот так пренебрежительно, словно считает его неспособным понять правду. Но… слова Бессмертной зажгли в нем утраченную было искорку надежды, пока не понятно, на что, то ли на восстановление прежних отношений, то ли на блага глобального масштаба.

— Мы идем купаться, — Берт положил руку на плечо Келла, заставив его в третий раз за рекордно короткое время вздрогнуть. — Не мог бы ты пока смотреть в другую сторону? Понимаю, сложно удержаться, но не подглядывай.

Берт лукаво улыбнулся другу, не вызвав у того ответной улыбки, понял неуместность своей шутки и поспешил со стопкой чистой одежды к берегу реки.

Келл тут же машинально глянул в сторону Селестии, как бывало всякий раз при неудачно отпущенных шуточках Берта, словно бы говоря своим взглядом: ну и ну, надо же было… И тут же снова опустил глаза, потому что вспомнил, ей все равно, и всегда было все равно, хоть он и предпочитал думать по-другому.

Инмори больше ничего не сказала за вечер, да и Келл не пытался развязать разговор. После сладкой парочки пришел его черед мыться, и если его и заботили чьи-либо взгляды, вида он не подавал. Разделся и вошел в холодные воды ленивой, или, вернее сказать, еле живой реки, и как мог принялся обливаться и растирать кожу руками. Когда понял, что изрядно продрог и уже достаточно чист, обтерся внутренней стороной грязной одежды, постирал ее, соскреб лезвием щетину.

У костра все молчали. Даже Берт и Нова в последнее время держались отстраненно, и это угнетало. Ни следа от того веселья молодых и неопытных людей у их первого костра с первой добычей в руках. Теперь же они безучастно жевали какие-то полоски мяса, оставшиеся с завтрака, и потерянно жались друг к другу. И лишь лошади по-прежнему не меняли своего настроя.

Чем дальше они двигались на юг, тем жарче становились дни и холоднее ночи. Скоро Келл уже не сможет довольствоваться одним одеялом, и что он собирается делать, он еще не решил.

Еще один вечер в молчании, еще одна ночь в одиночестве. У Берта хотя бы есть Нова, а у Новы — Берт, и у них есть общая цель, и это хоть как-то помогает им не пасть духом. А вот Келл понемногу начал ощущать липкие противные щупальца невыносимой тоски, когда ничего не радует и беспричинно хочется умереть. Уныние.

Он лежал и смотрел на звезды, особенно яркие и какие-то чужие, и даже они не приносили ему былого ощущения чуда. Надоели. Скучные звезды на скучном небе. Раньше он жил ради мести, теперь родные отмщены, и не осталось ничего. Так ради чего же жить дальше?..

— Холодно?

Келл подскочил как ужаленный. Похоже, это начало входить в привычку. Одно слово, сказанное Бессмертной без какой бы то ни было интонации, вызвало в нем сразу бурю противоречащих друг другу чувств. Холодно — что? Холодно — тебя согреть, или холодно — ну и мерзни, или холодно — прекрати стучать зубами, ты мне мешаешь?

Бессмертная стояла на расстоянии трех шагов от него, и ее глаза светились ярче звезд.

— Ты вполне способен согреть себя самостоятельно, посредством своей духовной энергии. Почти так же, как возникает пламя снаружи. Но стоит быть осторожным и не путать реальное пламя с воображаемым, иначе спалишь себя изнутри.

Ах, это… Келл почувствовал легкое разочарование, неизвестно на что надеясь и всякий раз не получая желаемого. Есть ли смысл продолжать обучение? Бродить бесцельно по умирающей земле за Бессмертной, будто побитая собака, которая несмотря ни на что продолжает следовать за своим хозяином. Не таким он представлял свое будущее, свое великое будущее героя, полное праведных поступков, значимых свершений и, возможно, счастья.

— Не хочу, — мог бы сказать он, но не сказал, пусть и готовы были эти слова слететь с языка. А вместо этого со вздохом откинул одеяло, предоставляя возможность холодному ночному воздуху беспрепятственно ласкать тело.

«Зачем я это делаю? На что надеюсь, глупый?»

— Еще несколько таких же восхитительных ночей — и однажды утром даже ты не сможешь меня разбудить. — Келл с ворчаниями уселся на холодную землю напротив Инмори и принялся усиленно растирать плечи.

— Опять ошибаешься. Могу воскресить тело, хоть и не могу вернуть душу. Так что даже мертвый ты мне послужишь в качестве подставки для ног.

— Твои слова как всегда полны любви и весьма оптимистичны.

— Если перестанешь питать иллюзии относительно человеческого вида, уже очень скоро поймешь, что все люди равнодушны.

— Мог бы поспорить, но ведь из нас двоих только ты прожила на свете не одну сотню лет, а я так, младенец по сравнению с тобой.

— Именно. И если ты пытаешься задеть меня, то заведомо обречен на провал. Поэтому не трать свои силы на пустую болтовню и принимайся за медитацию.

— Интересно, как же мне достичь гармонии с собой, если все, о чем я могу думать, это как бы не отморозить яйца на таком холоде?

Впервые Келл позволил себе такую вольность в присутствии Селестии, сначала расхрабрился, потом понял, что сглупил, и пристыженно прикусил язык. Однако женщина ничуть не смутилась. Бросила небрежно и с всегдашним равнодушием:

— Не переживай, они тебе все равно не понадобятся.

Тут уж пришел черед смутиться Келлу, и если бы не благословенная мгла, всем на обозрение предстали бы его порозовевшие щеки.

— Успокойся. Представь, что кровь твоя подобна лаве, обжигающая, горящая. Что вместо сердца у тебя красный уголек. Он пышет жаром, согревает все вокруг. Вены и артерии несут лаву к онемевшим конечностям, и твое тело наполняется теплом.

Келлгар послушно представил угли и некую красную жидкость, ведь как выглядит лава, он понятия не имел. Как ни старался, все тщетно: от холода его била дрожь, босые ноги окоченели, зубы непроизвольно выбивали дробь. После нескольких минут не увенчавшихся успехом попыток он проворчал:

— Что-то… не получается…

С закрытыми глазами уловил движение воздуха и ее запах рядом с собой, но глаза открывать не стал. Бессмертная коснулась его лба указательным пальцем, холодным, как руки мертвеца, и тем не менее стало теплее. Тепло расходилось по телу сверху вниз, и в этот момент Келл вдруг понял, как вызвать в себе эту волну тепла самостоятельно. Он сосредоточился — и очень медленно от сердца-уголька пошли волны, соответствующие каждому пятому удару. Это новое открытие удивило его и обрадовало, и когда он вновь открыл глаза, Инмори сидела на прежнем месте, скучающе глядя в центр его груди, туда, где, как он предполагал, пряталась его духовная энергия.