И нажонок проводил опасливым взглядом колесницу одного из самых влиятельных нагов в Шаашидаше.

Бросив лошадей у самой городской стены, Ссадаши взлетел по лестнице на самый верх, где несли дозор часовые. Те сперва насторожились, но знаменитого наагалея узнали быстро. Тяжело привалившись к камню, Ссадаши налитыми кровью глазами уставился на расстилающуюся за воротами долину. Её заливал свет подбирающегося к полудню солнца, на севере и востоке темнела полоса леса. На юге берег реки окаймляла густая поросль кустов. Ссадаши упёр взгляд поверх леса, словно пытался высмотреть слинявшую от него Дейну.

И злость затихла. Сменилась страхом и тоской. Вспомнился лукавый взгляд Дейны и насмешливая улыбка. Притягательный образ, в другое бы время вызвавший волну тепла, отозвался болью. Ссадаши хотел её видеть, хотел прикасаться к ней, хотел слышать её голос, чувствовать запах. Он даже хотел тревожиться за неё, но только при условии, что она будет рядом с ним. Впервые в своей жизни он позволил проклюнувшейся в душе любви распуститься полным цветом, заполонить всю душу и сердце.

А сейчас эта любовь душила его. Ей не на кого было выплеснуться. Она морем качалась внутри, бурлила и готовилась вылиться в пожирающую бурю. И его вновь, как в ту ночь, когда Дейна ушла в тень, терзал вопрос: вернётся ли она?

Корона!

Ссадаши яростно оскалился, и перед глазами потемнело. Какая-то безделушка вырвала из его рук нежданную, но такую необходимую любовь. Его душила злоба на Хваену, Хришия и самого себя. Его бесила вся семейка Дейны, из-за которой та с такой болезненной ответственностью пыталась защитить близких. И его в том числе. На миг он даже возненавидел то, что стал близок Дейне. Но лишь на миг.

– Дядя? – Арреш благоразумно не стал подползать и остался рядом с замершими часовыми.

Перед внутренним взором плыли картины возможного будущего. Смеющаяся Дейна в его руках, и он сам, успокоенный и радостный, прижимает её в своей груди. Она такая красивая в платье, отросшие кудри задорно торчат в разные стороны… Возникшая картинка была столь сладка, что Ссадаши вновь переполнился ненависти к жестокой заботливости Дейны.

Вернётся ли она?! Ха! Да пусть только попробует трепать ему нервы ещё больше! Ссадаши простит её лишь потому, что дико любит. И мстить за проступок будет всю оставшуюся жизнь! Девчонка будет до самой смерти сожалеть о своей глупости. Хвост от предвкушения завязался узлом.

– Чего с ним? – опасливо спросил один из часовых у Арреша.

Из-за какой-то Короны его, больного и слабого, бросили! Оставили одного! Ссадаши решительно отвергал, что не так уж одинок был в путешествии. Ярость занялась с новой силой, и, взбешённо зашипев, наг взвился и хвостом хлестнул по стенам из стороны в сторону с такой силой, что они содрогнулись. Ещё и когтями по камню полоснул, оставив глубокие борозды.

– Возлюбленная сбежала, – Арреш облизнул губы.

– Чё, опять? – часовые недоверчиво хмыкнули, но улыбки сползли с их лиц, когда они увидели настоящее смятение на лице нага и перевели растерянные взгляды на наагалея.

Тот замер. Ветер трепал распахнутое нижнее одеяние и распущенные волосы. В растянутом вороте виднелась широкая тугая повязка, на лбу красовалась розовая полоска кожи. Наагалей казался бледнее обычного, но серая болезненность уступила место снежному оттенку злости. Ветер вновь всколыхнулся, надувая одежду на спине нага парусом. Он продолжал смотреть вдаль, болезненно кривя тонкие губы.

– Белая Смерть влюбился? – недоверчиво переспросил рыжеватый часовой. Переспросил одними губами, не дай боги наагалей услышит.

Слава о наагалее рода Фасаш ходила уже семь веков, но ещё ни разу не было такого, чтобы он в самом деле склонялся к кому-то сердцем. Он оброс таким количеством разнообразных слухов, что верилось с огромным трудом.

– Как же вы упустили? – черноволосый часовой с укором взглянул на Арреша, и тот виновато поёжился. – Вы его теперь ещё семь веков не жените.

– Лишай тебе во весь язык! – вскинулся Арреш. – Дай боги эту поймаем в скором времени.

– А она-то сердцем лежит? – засомневался рыжий.

– Да лежит…

– Если и не лежит, – перебил брюнет, – то тут не только владыка, но и весь круг наагаришей глаза закроет на нарушение закона. Лишь бы оженить и стреножить ваше бедствие!

Обидевшись за дядю, Арреш сомкнул губы. Пусть для этих засранцев станет сюрпризом, что Дейна не только не стреножит «их бедствие», но и сама может составить ему компанию. В Дардане именно так и было.

– Она думает, что я за ней бегать буду?! – яростно зашипел Ссадаши, и наги посторонились.

Резко развернувшись, наагалей вперил налитый кровью взор в племянника и сквозь зубы процедил:

– Седлай дракона.

– Но вы ведь не любите летать… – оторопел Арреш и осёкся, увидев, как опасно сужаются глаза дяди. – Выпрошу из дворца наагашейда четвёрку самых быстрых.

– Живее, – выплюнул Ссадаши и скатился вниз по ступеням.

Часовые проводили парочку оторопелыми взглядами.

– Как думаешь, какая она из себя? – рыжий поднял глаза на товарища.

– Яйца у неё должны быть, – уверенно ответил тот. – Слинять от Проклятия Богов… Тут смелость нужна. Пожирающий Глазами за такую обиду всю душу из неё высосет!

Тринадцать дней спустя

Подняв пожелтевший лист к свету, Дейна недовольно посмотрела в дыру одним глазом. Вездесущие мыши попортили изрядную часть бабкиной переписки. Невосполнимых потерь не было. По фразам вокруг дырок можно было догадаться, что о Коронах речь не ведётся. Остальное Дейну интересовало мало. В другое время ей было бы любопытно почитать о бабушкиных мыслях, но не сейчас. Эмоции толкнула только переписка графини с братом, в которой говорилось о матери Дейны. Бабушка искала способ снять наложенное ею же проклятье, но брат ничем не смог помочь.

«Проклятья наши клеймом прожигают дерево жизни до самого сердца, и сколько слоёв не снимешь, а след его всё равно остаётся».

Холодок прошёл по спине, и стало зябко на душе. Дейна испугалась, что когда-нибудь, как и бабка, в сердцах проклянёт и не сможет это исправить. Надо попросить дядю Милаша, чтобы он поправил ей печать. Такое наследство ей не нужно.

В дыру просунул голову уж, и Дейна, вздрогнув, уронила письмо в кипу бумаг.

– Эй, ты там вместе с бумагой не истлела? – донёсся от двери голос Шерра. – Пчихи!!!

Заглянув на чердак, где под скошенным потолком сидела Дейна, парень поморщился от яркого света, вливающегося в круглое окошко. Дейна, одетая в простое чёрное платье – Шерр цинично назвал наряд трауром из-за глупости, – мрачно смотрела на гору конвертов, рассыпанных стопок бумаги и обвязанных верёвочками дневников.

– И здесь ничего нужного.

Они с Шерром прилетели в поместье у Даргиды четыре дня назад. За это время Дейна перерыла всю спальню бабушки, библиотеку и заглянула в бумаги деда. Каждый раз – а это было каждый день – ей казалось, что она посмотрела всё и придётся лететь к лекарелам. Но отец вспоминал, что вот тут-то завалялась ещё стопочка писем. Раздражённая девушка подозревала, что папа специально не отдаёт ей все бумаги сразу, чтобы она прерывалась хотя бы на сон. Вчера она всё же прижала его к стене и отец неохотно признался, что вот этот короб с письмами последний.

Больше искать здесь нечего.

– Что? Дальше лететь? На юг? – Шерр расстроился.

– Могу и одна слетать.

– Ну уж нет! Одну тебя никто не отпустит, – брат прошёл в комнату и с треском распахнул круглое окно. На чердак ворвался свежий ветер, и пожелтевшие листы возмущённо затрепыхались и зашушукались. – Может, отдохнём хоть пару дней? У меня зад до сих пор в форме драконьего седла.

Тоска тупой иглой туго вошла в сердце.

Дейне было плохо.

Уже отойдя от берега, она засомневалась в своём решении. Ссадаши был болен и слаб, он нуждался в поддержке, а она оставила его. Сперва Дейне казалось, что она всё делает правильно. Дожидаться выздоровления нага было бы ошибкой. Он бы последовал за ней. И что бы они делали, если бы Корону снять не удалось? Отпустил бы он её?