Обычно прион вызывает инфекцию, только если человек оказывается каннибалом и готовит еду из мозга какого-нибудь бедолаги. Не совсем фактор риска для такого рода опустошения, которое уничтожило большую часть земного шара. Но я предполагаю, что какая-то злая группа ученых каким-то образом объединила его с вирусом, который позволил болезни легко передаваться от одного человека к другому, как грипп. И вуаля. Всемирный ураган дерьма, который уничтожил более половины населения.

Их подергивание является одним из многих симптомов, наряду с лязгающими зубами, сильными приступами и пятнистой кожей. Папа говорит, что им требуется несколько месяцев, чтобы умереть, и поскольку они не зомби в истинном смысле этого слова, они не всегда съедают первыми. Согласно журналам, которые я прочитала в библиотеке, ранняя инфекция начинается как легкая простуда, с небольшого кашля и чихания. Вскоре после этого наступает замешательство, которое прогрессирует до тех пор, пока у человека не пропадает связь ни с кем и ни с чем. В этот момент они становятся жестокими и психотическими. Психопаты с аппетитом к человеческому мясу.

Я читала о маме, которая выбросила двух своих детей с балкона третьего этажа, потому что они не переставали плакать. Если бы она подождала до финальных стадий, она возможно съела бы их, хотя насколько я понимаю, Рейтеры как правило не едят собственное потомство. Их мозг все еще функционирует, но на примитивном уровне, преследуя две основные цели — прокормиться и размножиться.

Один из Буйнопомешанных поднимает ко мне подбородок. Его верхняя губа съедена, обнажая кривые, потемневшие зубы. На последних стадиях их кожа приобретает странный пятнистый цвет, а зрачки так сильно расширяются, что глаза кажутся бездушно-черными. Они физически выглядят как демоны, нежить, хотя они очень даже живые.

Безгубый, спотыкаясь, идет ко мне, стуча зубами.

Хотя я нахожусь в добрых тридцати футах над ними, я все еще цепляюсь за ветку, в животе поднимается паника. Остальные следуют за ним, все они замечают меня на дереве.

Когда первый добирается до провода, его тело на добрых десять секунд замирает от электричества, прежде чем он освобождается и отступает. Вытягивая шею в мою сторону, он щелкает зубами в угрожающей позе и указывает. Не в состоянии добраться до своей еды. На короткую секунду мои мысли ускользают от сцены, и я сижу скорчившись где-то в темноте. Я не могу сказать, сон это или воспоминание, но это кажется реальным. Настолько реальным, что тугой кулак страха сжимает мои легкие, и я зажмуриваюсь.

Разъяренные тянутся ко мне, но я спрятана в каком-то укромном месте, слишком маленьком для них. Щелк-щелк-щелк просачивается сквозь мои руки, закрывающие уши, и я молюсь. Молюсь, чтобы они ушли.

Уходи. Уходи. Глухой звук отдается у меня в позвоночнике, и справа от меня один Разбойник стоит над тем местом, где я спряталась, держа в руках большую дубинку. Он ударяется о крышу моего укрытия. Снова, и снова, и снова.

Остановись! Остановись, остановись, остановись!

Сильный стук, отдающийся у меня в ушах, прекращается в тот момент, когда я понимаю, что это мои кулаки бьют по вискам, и я опускаю руки.

Голоса отступают обратно в тень.

Я открываю глаза, и сцена исчезает так же быстро, как и появилась. Сон? Воспоминание?

Фантомная боль булькает у меня в животе, и я проглатываю позыв к рвоте. Жжение в предплечье привлекает мое внимание к царапинам, которые я оставила на своей коже.

В этом особенность зомби. Истории заставляют всех верить, что они — эти мертвые, безмозглые существа. Это не так.

Они убегают.

Они охотятся.

И если вы недостаточно быстры, у них хватит мозгов поиграть с вами в процессе.

Как только моя голова, наконец, расслабляется, убеждая остальную часть меня, что я в безопасности, я осматриваюсь за пределами толпы Бушующих. Две сторожевые вышки стоят в доброй паре сотен ярдов по обе стороны от загнанных Рейтеров — слишком далеко, чтобы заметить, как я прячусь за деревьями. Я могу только разглядеть черные костюмы и оружие над верхней оградой.

Вдалеке возвышается здание — массивное, с теми дымовыми трубами, которые я видела ранее, выбрасывающими облака в воздух. По обе стороны от них стоят другие здания, похожие на скопление фабрик, расположенных сразу за стеной.

Проходит полчаса, пока я сижу изучая здания, забравшись на свое дерево, игнорируя стоны и щелчки подо мной. Некоторые из Буйнопомешанных потеряли интерес, спотыкаясь и дергаясь. Те немногие, кто этого не сделал, продолжают наблюдать за мной таким нервирующим взглядом, от которого мурашки бегут по спине. Тот что был раньше дергает промежностью вперед, хватаясь за рваные, грязные штаны, и становится ясно, какую цель он видит во мне.

Я прикусываю губу, и новая волна тошноты накрывает меня.

Затем гнев.

Я протягиваю руку и срываю два выпуклых, щетинистых плода, свисающих с ветки надо мной. Я снимаю с бедра перевязь и бросаю фрукты в кожаный мешочек, просовывая палец в петлю на конце шнура. Я неплохо справился со своими целями и считаю, что восьмерка — самый точный удар по сравнению с размахиванием ею над головой или сбоку, но, сидя на дереве, у меня нет особого выбора. Я отпускаю конец шнура, и фрукт пролетает по воздуху, попадая Рейгеру прямо в лоб.

Удар, хотя и недостаточный, чтобы нанести слишком большой урон, отбрасывает его на шаг назад, и он с шипением бросается вперед. Фрукт стекающий по его щеке, вызывает у меня в груди тихое хихиканье, в то время как я кладу еще один в пакет и запускаю его снова, попав ему в нос.

— Как тебе это, говнюк?

Снова Неистовствующий покачивается, но на этот раз он хватается за колючую проволоку, и его тело содрогается в тот момент, когда его неровные пальцы сжимаются вокруг стали.

Я срываю с ветки еще два плода и швыряю их в других Разбойников, каждый раз пригвождая им головы. Еще один запущенный плод отскакивает от уха самки, приземляясь за пределами проволочного заграждения.

Когда чья-то рука протягивается, чтобы схватить его, мое сердце подскакивает к горлу.

‘Какого черта? Один из них пролез через забор?

Я скольжу дальше по ветке, пока не вижу землю по другую сторону стены.

Прислонившийся к стене мальчик. Не мальчик. Молодой человек, одетый в бледно-голубой комбинезон, его голова полностью выбрита. В узком промежутке между загнанными Рейтерами и стеной его тело находится вне досягаемости монстров, которые съели бы его живьем. Он держит фрукт в ладонях, пожирая его, как будто не ел несколько дней. Именно тогда я замечаю грязь на его коже и острые косточки, выглядывающие из-под его слишком большого костюма.

Он поворачивается, и его глаза встречаются с моими.

Мои мышцы напрягаются, и, прежде чем я успеваю удержаться, я соскальзываю с ветки, чувствуя, как воздух проносится мимо меня. Лесная подстилка врезается мне в позвоночник, в то же время ветер вырывается из моих легких, заглушая мой следующий вдох. Звезды плывут перед моими глазами, танцуя с ослепительными оранжевыми солнечными вспышками, которые взрываются за моими зажмуренными веками. Несмотря на тяжесть в ребрах, я не могу втянуть воздух, и на мгновение я смотрю на кроны деревьев, разинув рот для одного-единственного вдоха. Я стону и поворачиваюсь на бок, мои запертые легкие позволяют делать крошечные глотки воздуха за раз. Маленькие, прерывистые вдохи разгоняют плавающие круги перед моими глазами, пока я не смогу вдохнуть полной грудью.

Именно тогда я замечаю брешь.

Мои глаза останавливаются на отверстии в нижней части стены, которое выглядит так, как будто несколько кирпичей были отколоты. Достаточно маленькое, чтобы только рука могла пролезть.

В ответ на меня смотрит глазное яблоко.

Я откидываюсь назад, мое сердце бьется о ребра, как пинг-понг. Схватившись за грудь, я хриплю и наклоняюсь вперед, изучая мальчика через маленькое отверстие. Его глаза такие же голубые, как небо над нами, обрамленные длинными черными ресницами — самыми густыми ресницами, которые я когда-либо видела у мальчика. После минуты разглядывания я подползаю к нему, наклоняя голову, чтобы держать его в поле зрения, и сажусь у стены.