Я заметил, что он практически перестал картавить. ЧП прыгал вокруг нас и восторженно лаял.

– Погоди-ка, – сказал я Малышу, отпустил его, поднялся на ноги и содрал к чертям кошмарный намордник с ЧП. Малыш весело и облегченно засмеялся сквозь слезы. И вдруг расстегнул форменную курточку и скинул ее прямо на землю, выпутавшись из рукава.

– Пойдем, – он уцепился за мою руку. – Пойдем домой.

– Погоди, Малыш, – косясь на красную точку посреди груди, сказал я. В волосах Малыша запуталась такая же красная точка. Даже на шерсти Пса она маячила. – Вы идите. Я вас догоню. Мне надо тут задержаться, кое-что отдать. Слушайте, – громко сказал я, обращаясь к стене людей, – а если я просто поставлю тут бутылку, и мы пойдем? Вуул, тебе ведь нужна только бутылка. Вот она, – я вытащил ее из сумки.

– Так дело не пойдет, – тяжело дыша, сказал Вуул.

– Поставьте емкость на землю, – захрипел второй динамик. – Руки за голову! Отпустите ребенка!

– Ну вот, видишь, – сказал я Малышу. – Идите.

– Нет! – из глаз Малыша снова брызнули слезы, он повис на моей руке. – Нет, я не пойду! Ты не знаешь, какие они! Они тебя убьют!

– Ну что ты, Малыш, – сказал я. – Кто меня убьет? Я сейчас им отдам вот это, они просто проверят, что всё в порядке, и я вернусь. Ты иди. Дойди до Дома, подождите меня там. Там Маша, Аои, Морган, Рыжий, вместе подождите. Я скоро.

Малыш вдруг отстранился.

– Ты непавду говоишь, – сказал он, еле произнося слова. – Моган и Ыжий в Лабиинте.

Откуда он это знает?

– ЧП, – сказал я. – Уведи его. Скорее.

ЧП секунду смотрел мне прямо в глаза. А потом тихо и быстро втерся между мной и Малышом и, как пастушья собака, начал теснить его в сторону.

– Нет! – закричал Малыш. – Нет, ЧП, ты не понимаешь! Нельзя его бросать! Они убьют его!

– Малыш, – раздался позади ясный голос. Знакомый голос, который прошил меня, как выстрел в спину. Я обернулся.

В проеме гейта стояли Маша и Голдхейр. В первую секунду я не узнал его. Длинная кольчуга на нем сверкала, как поверхность быстротекущих глубоких вод, легкий красный плащ лежал складками, словно был медным. Длинное копье, толщиной с молодое дерево, казалось в его руке тростиночкой.

Ни он, ни она не посмотрели на меня. Маша взяла за руку Малыша, Голдхейр наклонился и потрепал Пса по голове. И гейт пропал без всяких следов, как будто его никогда не было.

2.

Вот теперь всё будет хорошо. С облегченным вздохом я поставил бутыль на землю и поднял руки. Стена щитов сломалась, и я мгновенно очутился внутри нее. Что-то хрипло закричал динамик, замелькали сосредоточенные глаза рослых спецназовцев под масками. Наручники укусили руки. Бутыль с большой быстротой и аккуратностью переставили в какой-то контейнер и понесли; оказалось, что толпа не так уж и густа, и между спин я хорошо видел, как контейнер поставили на устойчивый раскладной столик, и сгорбленный старичок в капюшоне, расписанном по краю золотой вязью букв, открыл крышку.

Интересно. Старичок проделал над раскрытым горлышком какие-то манипуляции и немного помедлил. Я наблюдал с любопытством: меня бережно придерживали сзади за наручники, но не спешили никуда вести. Я увидел глаза старичка под капюшоном: они были совершенно круглыми, он повернулся к Вуулу и всплеснул руками, а тот выхватил бутыль из контейнера, вгляделся в нее, сунул внутрь палец и облизал. Его холеное лицо исказилось, и он с размаху шваркнул бутылью о дверцу стоящей рядом машины. Брызнули осколки.

– Варвары, – сказал я и с сожалением прищелкнул языком. – Вот ктó так делает!

В воздухе стойко повис чудный аромат.

Душистый аромат замечательного земляничного сиропа Аои-тян.

Вуул повернулся и посмотрел прямо на меня.

– Ты пожалеешь об этом. Очень горько. И очень скоро.

Снова взвывают сирены. Меня за наручники мгновенно сгибают пополам, и начинается стремительное движение.

– Эй, говядина, мне тут сказали, ты меня уже слышишь, – раздается из динамиков скучающий громовой голос. Знакомый голос, скучливо, с царственной ленцой растягивающий слова. – Посмотри-ка на это. Знаешь, что это такое? Говядинааа…

Стремительное движение останавливается так резко, что у меня клацают зубы. Хватка ослабляется, я могу немного распрямиться. Что происходит? Это же... Рыжий. Рыжий говорит из динамиков! Что он делает?

В вое сирен прорезается пауза. И вдруг молчание распространяется вокруг нас кругами, как будто камень упал в клубящуюся ряску машин, фуражек, камуфляжа, масок, погон.

– Связь мне, – бросает Вуул, тяжело дыша.

– Ну, кароч, ты понял, нет? – говорит громовой голос Рыжего. – Шевелите мозгами скорее. Меняю склянку на Печкина.

– Что ты творишь, Рыжий, зараза! – кричу я.

– ...аэрорельс... – шуршат переговорники. – ...станция «Зиккурат-молл»...

– ...угрожает... ПМ... заложники... вещество…

Меня, конечно, никто не слышит: тишина на земле только кажущаяся.

– Только без глупостей, слышишь? Мне склянку-то разбить ведь секундное дело. Говядинаааа, ты где там? Что-то вы не торопитесь совсем.

Что ты делаешь, оборотень? И куда делся Морган?

– Дайте мне наконец связь! – гремит яростный голос Вуула.

Вокруг суета. Вуул длинно выдыхает, его тяжелое дыхание слышно во всех динамиках. И говорит:

– Что же это ты творишь, должник?

– Мягкий дракон тебе должник, – говорит Рыжий и делает паузу. – Ну что? У вас товар, у нас купец. Меняемся, нет?

Вуул молчит. Все молчат.

– Я не пойду, – как можно громче говорю я. И тут же мир чернеет. Как тогда, когда меня подстрелили, думаю я, по-рыбьи разевая рот. Но сейчас меня просто ударили под дых, и перед глазами проясняется очень быстро.

– ...нет, зачем спеленывать, – выплывает голос Рыжего. – Он пойдет, что вы его слушаете…

– Я не пойдкху... кху... кху…

– Зачем же тебе это надо, оборотень, – задумчиво говорит Вуул.

– А тебе не положить? Может, он любовь всей моей жизни, – Баламут усмехается. Мне странно слышать эту знакомую усмешку, усиленную динамиками во сто крат. – Ну что? А то мне, знаешь, теперь терять нечего.

Вуул молчит, размышляет. Он вообще удивительно немногословен.

– А где ваш третий? – вдруг спрашивает он. – Охотник. Как его. Вы ходите втроем.

– Моргунов погиб, – скучно говорит Рыжий.

…А почему мир чернеет сейчас?

3.

– Неправда-а-а-а-а-а!

Я с удивлением понимаю, что это мой собственный вой. Оказывается, у меня еще достаточно воздуха. Это я кричу, обвисая на держащих меня руках. Так, что меня, видимо, слышно даже в микрофон Вуула.

– Правда, Митька, правда, – слышу я, как сквозь толстое стекло, грустный громовой голос Баламута. – Какие-то упыри все это время за нами гонялись, нам приходилось постоянно бежать. Как выследили на третий день, так ни разу поспать не дали больше четырех часов подряд. Менты, армия, вся эта шушера. Мы же теперь международные террористы номер один, ты в курсе? По всем каналам только наши три морды и крутятся. Но он же хитрый... был.

Тычок под ребра снова лишил меня воздуха, я захлебнулся криком.

– ...Ну, а потом одна группа села нам на хвост на объездной в какой-то страшнейшей дыре, – снова выплыл грустный громовой голос Рыжего. – Привязались плотнячком, у нас машина хорошая и у них тоже. И палят почем зря, вообще не смотрят вокруг, а там же люди! Ну, он подбил их из какой-то базуки. Они красиво кувыркались. Но его задели... тоже. И вот, эта отрава спасена, а Морган...

– Да, но где он? – задумчиво спрашивает Вуул.

– Я его похоронил, – буркнул Баламут. – А где – вы никогда не узнаете. Тогда-то я и понял, что дело не стоит того, – у него вырвался какой-то всхлип. – Когда Моргана похоронил. Печкин, разве дело стоило того, чтобы протерять даже только одного Моргана?

– Да-да, – медленно говорит Вуул. Он выбирается из ближайшей машины, прижимая к уху гарнитуру. В руках у него планшет, ухоженное лицо задумчиво и немного удивленно. – Слеза ребенка... Отличная же, долгоиграющая была идея – про слезу ребенка!.. Хорошо, оборотень, ты получишь то, что хочешь. Давай обговаривать детали. – К нему наклоняются и что-то неслышно спрашивают, и он оборачивается ко мне. – Нет, зачем же. Разве это не прекрасно? Это болевой шок души. В последнее время всё меньше людей способны переживать его так непосредственно. Им стало скучно и отвратительно испытывать душевную боль, и они разучились кричать... Зато как восхитительно долго они из-за этого страдают впоследствии! Я бы сказал: упорно страдают... Ничего, сейчас наступит реакция, он замолчит.