«Это от большой любви, — сказала себе Полина. — Все дерутся за его расположение. А он верен морю».

К открытию метро она успела дойти через Теремной мост до Василька, и там залезла под землю. Прокатилась к «Гранитному», вышла из большого стекляного вестибюля и тем же пешим шагом устремилась домой.

Домой.

«Нужно верить, — пока шла, твердила себе Полина. — Изо всех сил верить. И всё получится».

Открыла молнию кармана для ключей на рюкзаке и… Не обнаружила их там. Юра выложил, когда отдавал вещи.

— Не надейся, Альбрандтечка любимый, — Полина дошла до КПП и призадумалась, что ей делать. Можно было поднять Милану, раз уж та все уши прожужжала находкой оригинальной дудки. Но оставалась крохотная вероятность, что Юра не в системе. Вдруг?

Полина села на лавочку у поста охраны и набрала мужа. Долгие гудки сопроводили её ожидание. Юра, разумеется, шастал в коммуникациях. Где же ещё.

— Привет.

Надломленный приглушённый голос прострелил нервы и вышиб рассуждения.

— Привет. Ты не в подземелье? — Полина сощурилась воспалёнными от недосыпа глазами на солнечный круг, выползающий над преградой угловатых новостроек.

— Я у отца. А что?

— А я у нашего дома. Сижу. Без ключей.

Секундное молчание и куда более бодрое:

— Сейчас буду.

Сердце запело, как папин кенар, и зашлось тревогой: а что, если Юрец рассердится? Прогонит!

«Бэха» примчала через десять минут. Юра выскочил — в шортах, джемпере и кроссовках на босу ногу — помятый, осунувшийся, щетинистый. От него больше обычного пахло сладковатым смрадом системы, но не алкоголем, что радовало. Юра вытянулся перед женой, прижав кулаки к груди совершенно крысиным жестом, и выдохнул:

— Ты совсем меня не слушаешься.

Полина разровняла платье, надеясь, что Юра узнал его.

— Я же взрослая. Решения за мной.

Встала, подошла. Отвела вихор со лба мужа, прихорошив его, и шепнула торжественно:

— Я привезла гобой.

— Пф-ф-ф! — выпятился Юра. — Звучит устрашающе!

— Ты даже не представляешь, насколько, — ответила она, радуясь, что он нашёл силы для шутки — впервые за эти дни! Юра отвёл взгляд, не выдержав её нежности. Буркнул:

— Идём в дом и купим тебе билет. Не уверен, что здесь безопасно… С некоторого времени.

— Идём. — Полина обвила его руку своей, заставив засопеть, и потянула к парадной.

Оказавшись наверху, Юрец первым делом полез на сайт железной дороги.

— Ближайший поезд… Десять утра. Если поторопимся, успеем.

Полина ткнула чайник, расслабленно вытянула ноги на кухонном стуле и, склонив голову, сказала мягко:

— Напрасно деньги тратишь.

Юра сделал грозную мину и заявил настойчиво:

— Не упрямься! И езжай назад. Нечего тебе здесь дела…

Она чувствовала, что если встанет и подойдёт к нему, если коснётся, то приворожит. И поэтому она беспощадно совершила это. Поднялась, сблизилась, зарылась руками под джемпер, поймав пальцами на рёбрах усиленное дыхание его груди. Нащупала согретое кровью оборотня обручальное кольцо на цепочке. Притянула Юру к себе и поцеловала — в протез под дрожащим прикрытым веком, в пушистое пёрышко ресниц. Муж сладко ахнул и задышал ещё чаще ей в волосы.

— Ну зачем ты так…

— Я твоя жена. Твоя, Юр. В горе и в радости. Верно говорится?

К её губам он потянулся сам. Отыскал, размежил, проник. Огладил языком язык, собрал мёд с розовых лепестков слизистой, судорожно вздохнул и, помолчав, прошептал:

— Ещё немного, и я не смогу тебя отпустить.

— Не отпускай, — велела Полина. Взяла его за виски. — Пожалуйста, не отпускай.

— Давай я просто скажу тебе, что у меня не получилось собрать антиальянс, — вымучил он. — Узнав об угрозе чумы, другие стаи отказались помогать Невгороду. Ведь… сколько людей погибает в эпидемии, статистика кое-как ведётся, но сколько погибает крыс не знает никто. Чума косит нас безжалостно. Они пошли в отказ. Всё, что я услышал в свой адрес — ты сам, дурак, виноват. Думаю, Эрфольг примет условия короля. Склады сдадут. И… Будет переранговка.

Юра оборвал речь и принялся судорожно тереть руками по лицу и шее.

«Умывается, — угадала Полина. — Когда крысы нервничают, они умываются».

Поймала его руки.

— Почему вы, крысы, перестали верить в Ганса-трубадура?

— Архиважный вопрос сейчас! — пепельнул Юрец.

— Ответь, — настояла Полина, и он скривился.

— Потому что трубадур так и не явился через семьсот лет, хотя его пришествия ждали с содроганием.

— Трубадур приходит тогда, когда он нужен.

Она всмотрелась в его беспокойные черты и пообещала внушительно:

— Юр. Я не дам им содрать с тебя кожу. Для этого я здесь. С дудкой.

— Ты про что? — Он тряхнул круглыми ушами, явив на миг звериную натуру.

— Я трубадур. Я вернулась спустя семьсот лет.

Спустя секунду дом огласился весьма сочным «Bist du gefickt⁈»?[«Ты ёбнулась?» (нем.)] и ещё уймой колоритных баернских изречений.

— А-а-ах, свалка изобильная, ты дитя! Угораздило меня совратить такую маленькую человечку! Что ты навоображала о себе! — доносилось из ванной, где Юрец мочил голову под струёй из крана. — Ты не понимаешь всей серьёзности ситуации! Против нас чумные орды, возможно, тысячи врагов! Вся королевская рать! Дитя!

— Я говорю тебе, Юрец, я вижу это во сне!

— Да мало ли, что вам, девчонкам, снится!

— Если ты о парнях и всяком таком, то уж точно не в виде крыс!

— Это, знаешь ли, смотря какие парни! — Он гневно высунулся из полотенца.

Полина пререкалась с ним и попутно собирала гобой. Засунула трость под мышку, чтобы нагреть.

— Я надеру им жопы!

Юра опять взревел.

— Denkst du, du bist klüger als jeder andere?

Она непонимающе похлопала на него зеленью виноградин.

— Самая умная, да? — перевёл он.

Не споря с ним больше, Полина вставила трость в гобой и поднесла ко рту.

Пока ругалась с мужем, она думала, какая мелодия поможет настроиться на вибрации его души, и не подобрала ничего лучше темы любви из «Ромео и Джульетты».² Композиция идеально подходила для гобоя, и Полина постаралсь вложить в игру всю душу и всё то, что она испытывала к Юре. От первых звуков муж нахмурился. Потом его лоб разгладился, он замер, не мигая и не отводя глаза. Его руки опять прижались к груди, а рот приоткрылся. Спустя миг он передвинул ноги на кухню и встал столбиком у дверного косяка. Юрина шея вытянулась, дыхание стало ровным и лёгким, а лицо выражало блаженство и преданность. Полина чуть не сорвала игру, так ей захотелось расмеяться над трогательным видом мужа. Он выглядел полностью прирученным и обезоруженным, и оттого невероятно милым. Потом его руки свесились, как у пьяного, и Полина внезапно узнала Юру из Берзаринского парка. Это и привело его к ней через ночь и сырость. Музыка. Полина играла мужу мелодию вечной любви, и её душа сама к нему тянулась, не меньше, чем его к ней сейчас. Последние ноты прекрасной мелодии унеслись через открытую форточку в залив, чай в чашках остывал, а Юра продолжал стоять перед Полиной истуканом. Потом он закрыл рот, сглотнул и с той же растерянностью присел напротив жены. Потянулся к ней рукой. Полина взяла его сухую, шершавую ладонь.

— Scheissdreck. Das ist Scheissdreck, mein liebe, — продышался Юра, словно очухиваясь от грёз. — Это… Это пиздец, жена.

— Что это было для тебя?

— Рай. Ты звала меня в рай. Я будто умер и воскрес на изобильной свалке.

— И… — Полина притянула к себе и поцеловала его пальцы. — Что скажешь?

— Что я никакой билет тебе не куплю. Потому, что отпустить тебя не в состоянии. Я без тебя мёртв. Дышать не могу.

Она отложила гобой на стол и приблизилась к его губам своими. Их поцелуй длился, наверное, дольше сыгранной мелодии, а когда Юрец, совершенно пьяный от любви, смог взглянуть на неё, Полина наказала ему:

— В Вернисаже хранится подлинная дудка трубадура. Мы одолжим её при участии кошек и собак. На один вечер. И ещё: мне нужно переговорить с вашим Эрглюком и убедить его не сдавать город. Я сыграю королевской рати. А там посмотрим.