— Что именно? — не понимала я.

— Как он шевелится, — Сейрус наклонил голову. — Ты кому-нибудь рассказывала об этом?

Какое-то время я молчала. Не знаю почему, но мне было неловко обсуждать с ним Ворона. Но в то же время Сейрус единственный, кто мог меня сейчас понять. Вряд ли сказав кому-то, что у тебя в спине живёт птица, которая так и норовит разорвать тебе плоть, сломать кости и выбраться наружу, чтобы напитаться смертью и страхом всех вокруг, ты добьёшься понимания. Косых взглядов, шёпота за спиной и вопросов о твоём психическом здоровье — да. Но не понимания. Поэтому я решила позволить себе немного об этом поговорить. Хоть с кем-то.

— Нет, никогда, — тихими голосом ответила. — Никто не знает.

— Я тоже, — так же тихо согласился Сейрус.

— Тебя кто-нибудь учил, как это контролировать? — теперь была моя очередь задавать вопросы.

— Рональд с Сереной пытались, но ничего не вышло. Мибам самим приходится всю жизнь обучаться управлять даром, чего говорить о том, чтобы учить кого-то другого.

— А твои родители? — вопрос вырвался у меня раньше, чем я даже успела подумать об этом.

Сейрус оставался неподвижен. Он вообще не отличался особой чувствительностью. Да, мог вспылить или дерзить, но это скорее было из-за возраста. Хотя дар тоже может сильно влиять на наше настроение. Но видимо сейчас у Сейруса просто не осталось сил на какие-либо эмоции.

— Я их не помню, — наконец заговорил он. — Отца немного и то, в основном, потому что о нём всегда разговаривали. А моя мать… я спрашивал раньше, но мало кто говорил больше трёх слов о ней. «Она была сильная». «Таким людям трудно» и всё в таком духе. Потом я просто перестал спрашивать.

— Да, я тоже ничего не спрашивала про отца.

— Как это возможно? — уставившись себе на руки, спросил Сейрус. Я сначала хотела спросить, что он имел ввиду, но потом до меня дошло, что обращался он не ко мне. — Вестников смерти истребили поколения назад. Не могли же они так долго прятаться. Рано или поздно мы выдадим себя.

— Всё рано или поздно выходит наружу, — согласилась я, хотя это не имело никакого отношения к его вопросу.

Рано или поздно мы выйдем в свет. Но будет это вызвано благородством или местью — неизвестно. За всю свою жизнь я не встречала ни одного Вестника смерти. Сейрус стал первым, и мы чуть не убили друг друга. Даже сейчас, когда мы сидели измотанные и на грани потери самоконтроля, Ворон недовольно скалился. От мысли, что мы сидели так близко к сопернику, его просто выворачивало наизнанку. Хотя мы еле парой слов перебросились. Мы не ругались и не спорили, а наши дары всё равно жаждали вцепиться в глотки друг друга. Из-за этого чувства я сразу поняла, что Сейрус был таким же. Это соперничество. Такая резкая и острая неприязнь. Отторжение от абсолютно незнакомого человека, такое трудно не заметить. Но мне хотелось надеяться, что я сильнее собственного дара. Ворон живёт во мне, питается моими силами и управляет моими эмоциями. Да он же прямо как паразит. Не могу я позволить взять под контроль и моё отношение к людям. Да, с Сейрусом у нас не всё пошло гладко, но я бы хотела узнать его. Узнать о его даре. Как он справляется с этой тьмой, что заставляет желать худшего. Я не хотела упускать такую возможность. Пообщаться с тем, кто такой же как ты. Кому ты не вынужден объяснять все причины своего поведения. Потому что, я уверена, Сейрусу тоже не раз приходилось всеми силами удерживать Стервятника.

Поэтому сейчас я решила сказать то единственное, что было у меня в мыслях. Надеясь, что это положит начало миру между нами, даже если я приложила руку к гибели его семьи.

— Мне очень жаль Сейрус, — не глядя на него, произнесла я. — Мне жаль, что твоя жизнь перевернулась с ног на голову. Мне жаль, что ты всего лишь разменная монета в наших руках. Но лишь одно твоё слово, и мы что-нибудь придумаем. Скажи, и мне не придётся отдавать тебя ей.

Я видела, что у него куча вопросов. Почему я готова пойти на такой риск ради него? Что такого страшного его там ждёт? Почему весь мой путь состоит из сплошных противоречий? Я столько всего натворила и вот на пути к завершению готова остановиться? Убежать? Но ни на один у меня не было ответа. А может, то были даже не его мысли.

Однако из всех возможных вариантов Сейрус выбрал самый непонятный для меня. Он прищурил свои жёлтые глаза, так ярко выделяющиеся на фоне кругов под ними, и с лёгкой издевательской улыбкой спросил:

— Ты и вправду ничего не знаешь, ведь так?

Но прежде чем я успела хоть как-то отреагировать, послышался стук копыт, и из-за угла появилась Саша. Она восседала на месте кучера с двумя лошадьми и вела за собой корыто, которое д о лжно было называть повозкой. Рухлядь с дырами и торчащими гвоздями выглядела так, словно готова развалиться от малейшего дуновения ветра. А её надрывные поскрипывания при движении и стук рыхлых досок о колёса и вовсе вызывали желание заткнуть уши.

— Ты её украла? — спросила я.

— Вырубила кучера? — одновременно со мной поинтересовался Сейрус.

— Вы оба правы, — невозмутимо отозвалась Саша и спрыгнула на землю. — Решила, что лучше никому не быть свидетелем нашего с вами путешествия, — закончила она торжествующим тоном.

Если ссылаться к тому, что раньше я сравнила Сашу с холодным мрамором, то сейчас она выглядела так, словно её как следует натёрли парафином.

— Так вот что поднимает тебе настроение? — я слегка улыбнулась. — Красть развалюхи и набивать шишки несчастным торговцам?

— Я оставила ему кое-какой подарок, чтобы не было так грустно, — Миб загадочно похлопала по полам плаща и махнула рукой. — Ну что, готовы? Запрягайте лошадей.

— Но их всего две, — с сомнением сказал Сейрус.

— Поедете вдвоём, — Саша пожала плечами.

Он хотел было что-то сказать, но осёкся. Глянул на меня, нахмурился, но возражать не стал. Я же еле сдерживала улыбку. Сейчас Сейрус действительно походил на ребёнка. Видимо, его смущала мысль ехать со мной на одной лошади.

— Можешь вести, если хочешь, — сказала я, держа в руке поводья.

Но Сейрус опять молчал. Я сощурилась и слегка склонила голову, но ни сказала ни слова. Как только я уселась на лошади, он последовал моему примеру. Сначала у него соскользнула нога с доски, которая служила нам стременем, затем рука запуталась в упряжи, и юноша чуть не упал, благо я успела схватить его за предплечье и помочь взобраться. Хотя мне стоило это немалых усилий и сбившегося дыхания.

Когда Саша дала по коням, я слегка повернула голову в сторону Сейруса.

— Ты не умеешь ездить верхом?

— Не твоё дело, — ответ последовал сразу же.

Я тихо хмыкнула, но расспрашивать больше не стала.

До Громсхэмрита добираться примерно полчаса. Чуть больше, учитывая, что улицы были забиты людьми. Прошлой ночью был Реонасум, поэтому следующие три дня на всех площадях будут проводиться ярмарки. Нам приходилось всё время менять дороги, а иногда даже уходить на лесные тропинки, потому что народ попросту перегородил все места, где могла проехать даже самая маленькая повозочка. Но несмотря на то что стоял оглушительный шум, смешивающийся в бродячими музыкантами и подбадривающими их свистами зрителей — я даже была несколько рада вернуться в Ламзору. Конечно, Вириз не сравнится с Хорайа: здесь гораздо меньше цветов и деревьев, от этого и воздух более тяжёлый; теплеть здесь начинает только ближе к июлю, а большая часть города занята каменными постройками, оттесняя сады и парки. Но тем не менее, здесь мне было спокойнее. Уставшая, голодная и отчасти злая я с улыбкой смотрела на жителей Вириза, понацепивших на себя костяные амулеты и ободки. У кого-то были бусы из костей, которые на середине самой подвески образовывали что-то вроде оленьих рогов. Кто-то носил настоящую костяную шапку, сеткой обрамляющую голову. У двадцати пяти людей, которых мне удалось выцепить из толпы, я заметила морсеку. Национальный десерт, если это можно так назвать. Он включал в себя вино, мёд, орехи, кокосовую стружку и немного перца. Состав у этого блюда был сомнителен настолько, насколько и его вкус. Я попробовала его однажды: больше всего чувствовалось вино и перец с орехом, но в запахе явно слышалась нотка кокоса. Когда морсека только-только приготовилась, то сначала она напоминает горячительный напиток. Горячая, но слегка вязкая. Потом она уже начинает остывать и твердеть и позже становится похожа на масло или пасту.