Я посмотрела на другую карту, с мастями буби. На ней была девушка с огненными рыжими волосами и наполовину выбритой головой, чьи грудь и бёдра еле закрывала коротенькая прозрачная рубашка. Женщина выделялась ярким пятном на фоне тьмы позади неё, из которой тянулось множество рук, оставляющих кровоподтёки на чистой коже.

— С ними возможно играть только в мясорубку, но и это очень даже весело. Уж поверь, — Николай неоднозначно помахал рукой, но быстро опустил её, словно смутившись. — Я выиграл их у одного торговца в Хорайа. Нам с братьями тогда нужны были деньги позарез, и мы вызвались сыграть с торговцами, которые решили весело провести время, прежде чем отправиться обратно в порт. В мои намерения не входило взять что-то, кроме денег. Но эта вещица приманила мой взор.

— У тебя есть братья? — вскинула я к нему голову и резко выдохнула от боли на кончике пальца…

— Что-то ты уж совсем притихла, — вырвал меня из воспоминаний голос Карины. Она опустилась на пол напротив меня. — Тяжёлый день?

— Можно и так сказать, — произнесла я и снова уставилась в потолок.

Дар Вестника смерти повлиял на меня гораздо сильнее, чем я могла себе представить. Моя голова словно наполнилась мутной водой, что мешала нормально мыслить. Перед глазами стояла картина боя в лесу, где Полумесяцы убили троих Друмов. До того, как моя мать лишила жизни молодого парня, я никогда не наблюдала за убийством лично.

Я помню, как острый наконечник стрелы погрузился в его глазницу, а второй глаз залило кровью. Помню, как взгляд напавшего на нас Друма мгновенно остекленел, когда карта Николая вонзилась ему в лоб. Я наблюдала, как жизнь покидает тела людей, и не чувствовала ничего, кроме любопытства.

Мне не было страшно или мерзко. Конечно, смотреть на смерть живого человека — чувство неприятное. Но в то же время во мне поднимался интерес. Какого это, убить самой? Почувствовать, как сердце останавливается или быть единственной, кто услышит последний вздох жертвы?

Особенно много таких мыслей в голове становилось, когда я использовала дар. Но тогда я действовала. Я сама делала желанные шаги навстречу убийству. Сама была готова стать последним, кого увидит тот Друм. И то, что эти мысли не покидают меня и в спокойном состоянии, наводило на меня ужас.

— На возьми, — снова вырвала меня из мыслей Карина. — А то ты такая тихая, что мне становится не по себе. Расслабься немного.

Я глупо уставилась на рукодельную сигару между её пальцев. Когда перевела взгляд на девушку, то наткнулась на ответный взгляд зелёных глаз, так и говорящий: «Бери, пока дают. Больше возможности не будет».

Да что такого? Последний раз я позволила себе так расслабиться в конце года средней школы. И то это вышло случайно. Я просто застукала Михаила на заднем дворе нашего дома. Брат никак не отреагировал на моё появление. Он спокойно отъехал в сторону, позволяя мне сесть рядом на качели, и протянул бумажный свёрток. Мы не сказали тогда ни слова. Сидели в абсолютном молчании, раскачиваясь на качелях и шлёпая друг друга по ладони, когда кто-то из нас делал слишком большую затяжку.

Я забрала сигару у девушки и подавила желание поморщиться, когда израненная кожа натянулась под свитером. Стараясь не выдавать своей боли, я осторожно поднесла свёрток в губам. Обычная бумага сразу неприятно прилипла к ним, а по горлу в лёгкие потекла струйка дыма, травяной запах которого ударял в голову.

Облегчённо выдохнув, я почувствовала, как вода в голове сходит на нет. Вместо этого меня словно окружил лёгкий туман, который делал руки и ноги невесомыми как пёрышко и избавлял от лишних переживаний.

— Забавно, мы сейчас прямо как внучки Багурады, которые стащили её лечебные травы, — немного бессвязно проговорила Карина.

— Читала Лео Тать? — поинтересовалась я.

— Родители заставили перечитать уйму литературы. Да ещё и на пьесы таскали, — ответила девушка и забрала сигару у меня из рук. — Вот ты была на многообещающей пьесе начинающего и подающего надежды автора — Фёдора Загуста?

Вместо ответа я только покачала головой. В нашей личной библиотеке было достаточно литературы, которую я читала только из необходимости. Чаще всего нам задавали то или иное произведение в школе. Один единственный раз, когда моя мать сказала мне прочитать книгу, был перед моим первым банкетом. То была книга по этикету, которую написал преподаватель из школы для беженцев…

— А я была… — на этих словах Карина состроила страдальную рожицу, и я невольно засмеялась. — Мы поехали в ЧАМ. Его произведение называется «Питомец милой Дабули».

— Слышала о таком… — тихо сказала я.

— … Пьеса должна была показать, что главный герой поставил свою дружбу с собакой по имени Чона выше своей любви к прекрасной и состоятельной Дабули, которая ужасно обращалась с животным, — продожала Карина, с каждым разом рассказывая всё быстрее. — А пьеса вся состояла из его бездействия и потакании этой дамочке! Тихий ужас.

Сквозь туман в голове, который с каждой затяжкой сгущался, я начала вспоминать что-то подобное. Точно, в газетах ещё две недели после того случая продолжали выпускать статьи о провале выдающегося автора. Эту новость я видела мельком и запомнила только театр «Честь актёрского мастерства», в котором и ставилась пьеса.

— Я никогда не была в театре, — заговорила я, спустя минуту молчания.

Карина с закрытыми глазами подпирала головой столешницу, а бумажный свёрток так и норовил выпасть из её пальцев. Я шустро подхватила его и снова вдохнула едкий травяной дым. Сигара становилась всё меньше, и затяжка слегка обожгла горло.

— Ты немного потеряла, — так внезапно сказала Карина, что я чуть не выронила сигару. — Я повидала много пьес. Из них мне понравились лишь «Повесть о загробном мире» и «Белые розы в саду Шешеловых».

— А как же «На выходных»? — с улыбкой спросила я и почувствовала, как глаза начали закрываться.

— Только когда Пени и Лоли обкурились до невменяемости травами своей бабки, — в тон мне ответила Карина.

Я снова засмеялась, но уже тише, вспоминая ворчунью бабушку Багураду, которой пришлось приютить двух ненавистных внучек в своём доме на два дня.

Мы с Кариной погрузились в молчание. Глаза девушки всё ещё были закрыты. Я же какое-то время рассматривала её лицо, поражаясь нашей самой длинной беседе за всё моё проживание здесь. Неужели нужно было просто выкурить с ней травяную сигару?

Не помню, когда я погрузилась в сон и на чём последнем замер мой взгляд. Может, это были красивые длинные ресницы девушки. Или её растрепанные густые рыжие волосы, выбивающиеся из косы. На место тумана пришла тьма, которая вскоре начала рассеиваться, показывая мне совсем не сон…

— Приятно познакомиться, София, — произнёс Ёдо и пожал мне руку. — Много наслышан о тебе.

— Да, я тоже, — ответила я и смерила мужчину изучающим взглядом.

Он был старше меня лет на восемь, может больше. Трудно сказать, да и в подземелье только благодаря факелам можно было хоть что-то разглядеть. И то с натяжкой.

Ёдо оказался… менее внушительным, чем я представляла. Мне думалось, что чтобы командовать Полумесяцами нужен устрашающий и авторитарный внешний вид. Он же выглядел обычно. За исключением лица. Карие глаза казались в два раза больше из-за острых скул и впалых щёк. Ёдо сам по себе выглядел каким-то заострённым. Он стоял передо мной ровно и уверенно, но когда его рука потянулась к моей для рукопожатия, я ощутила пальцами остро выделяющиеся костяшки под его кожей. Его рука была тонкой и слегка худощявой, но крепкой.

Николай был прав, когда сказал, что Ёдо дёрганный. Мужчина держался спокойно весь разговор, но было в его манере что-то неуклюжее. Как, когда ты сидишь на важной встрече и пытаешься не подавать виду, что вокруг летает назойливая муха.

— Как тебе дар Вестника смерти? — поинтересовался Ёдо. — Прискорбно осознавать, что неотъемлемая составляющая тебя была запечата большую часть твоей жизни.