После этого меня регулярно навещали мои адвокаты. Часто бывал г-н Марголин. Он поддерживал постоянную связь с моей семьей и всячески меня подбадривал.

Страдая от одиночества, я опять попросил дать мне компаньона. Мою просьбу удовлетворили, и ко мне в камеру перевели поляка Пашловского. Его приговорили к каторге, и он ждал отправки в Сибирь. Он был очень умным человеком, хотя и совершил не одно убийство.

Вечером его вызвали в тюремную контору. Мне стало от этого не по себе, поскольку человеку, которого уже осудили, нечего было делать в конторе. Он вернулся в хорошем настроении. Он подошел ко мне, с трудом удерживая смех. “Почему ты смеешься? — спросил я с беспокойством. — Что произошло в конторе?”. Заключенный ответил: “Я бы тебе рассказал, Бейлис, но ты сильно нервничаешь. Если я тебе расскажу всю историю, ты возбудишься, так что лучше тебе ничего не знать”. Я снова начал его допрашивать. “Я вижу, ты хороший человек, раз так заботишься о моем здоровье. Спасибо тебе за это. Если бы ты не смеялся, я бы ничего не знал, но раз ты мой друг, ты должен мне все рассказать. Лучше правда, даже если она неприятная”.

Он подумал немного, а потом махнул рукой и сказал: “Раз ты настаиваешь… Меня привели в контору. Там было довольно много людей. помощник прокурора, смотритель, все оживленно беседовали. На столе лежал серебряный портсигар. помощник прокурора предложил мне папиросу. Можешь представить мое удивление. Кто я, и кто они? Я заключенный, а меня угощают папиросами. Очевидно, им что-то было от меня нужно. Я тоже не дурак. Смотритель начал говорить самым дружественным тоном, как будто речь шла о его жизни. “Ты христианин, один из нас, — сказал он, — и я уверен, что тебе также не безразличны наши христиане, наша кровь, как и нам”. Он помолчал и затем продолжил: “Ты в одной камере с Бейлисом. Расскажи нам, что он говорит. Он тебе что-нибудь рассказывает?” Я ответил: “Он оплакивает свои несчастья. Он жалуется, что страдает незаслуженно и несправедливо”. Помощник прокурора подключился к разговору: “Мы знаем, что он это говорит; этого надо было ожидать; но ты умный человек и разбираешься в людях. Ты должен уметь отличить его правду от его лжи. Разве у него никогда не сорвалось какое-нибудь слово?”

Я сразу понял, что передо мной шайка нечестивцев, и сказал: “Господа, я вырос среди евреев. В шесть лет я потерял отца и мать и остался круглым сиротой. Мои родственники определили меня в ученики к слесарю еврею. Я прожил в его доме 12 лет. Я покинул его взрослым человеком с профессией в руках. Я зарабатывал деньги и женился. У меня были друзья среди евреев и новообращенных. Могу сказать, что знаю многое о еврейских традициях и достаточно об их религиозных ритуалах. Я знаю это от А до Я. Это неудивительно, поскольку я вырос в еврейском доме как равный. Я знаю, что они не будут есть яйцо, если в нем есть кровяной тромб. Для них это “треф”. Я видел это сотни раз. Я видел, как они солят мясо, и спросил хозяйку, для чего это делается. Она мне ответила, что это выводит из мяса всю кровь. “Мы это делаем, потому что вообще не должны есть кровь”.

Я христианин и верю в Святой Крест, но когда мне говорят, что евреи используют кровь, особенно человеческую; что Бейлис убил христианского ребенка, чтобы получить его кровь; я говорю вам, что это все подлая ложь.

Когда я закончил говорить, их взгляды могли убить. Он увидели, что я не тот человек, который им нужен. Папироса не помогла. Некоторые из них потеряли терпение. “Ну ладно, — сказал помощник прокурора, — Но может, он говорит во сне?”. Я сказал, что никогда этого не слышал. Они увидели, что от меня мало чего можно добиться, и отправили обратно в камеру. Вот почему я смеялся. Я вижу, что у них нет конкретных доказательств против тебя и что они ищут “вчерашний снег”.

Долго он со мной не оставался. Они увидели, что он слишком хорошо ко мне относится. Нам пришлось расстаться, потому что они не могли его заставить служить их целям. Усиливалось впечатление, что правительство понимает слабость этого дела, что обвинительное заключение слабое. Было очевидно, что если бы черносотенцы считали дело сильным, они бы не прибегали к помощи соглядатаев и каторжников.

Грузенберг

Маклаков

Карабчевский

Марголин Григорович-Барский

Зарудный

В тюрьме стали распространяться слухи, что некий журналист Бразуль-Брушковский написал Помощнику прокурора, что у него имеются сведения, что убийство мальчика Андрюши было совершено любовником Веры Чеберяк. Еще говорилось, что заявление Бразуля, сделанное на основе признания Чеберяк, якобы не подтвердилось достаточными уликами. Только весной 1912 года следствие вышло на правильный след, а Бразуль-Брушковский и его друг Красовский выступили с новым заявлением.

Капитан Н. Красовский

С. Бразуль-Брушковский

Первое обвинительное заключение было отменено, вместо него составлено новое. Именно тогда арестовали Веру Чеберяк. Все это возродило во мне новую надежду. Однако она была кратковременной. Летом из Санкт-Петербурга был прислан новый окружной прокурор, который дал расследованию новое направление.

Через несколько дней после истории с каторжником, которую я описал выше, меня вызвали в Окружной суд. Я шел туда с радостью. Я был рад снова увидеть мир и вдохнуть свежий воздух. В этот раз сопровождающий повез меня на трамвае. К несчастью, трамвай загорелся, и нам пришлось идти пешком. Многие люди знали, что меня поведут в Окружной суд, и некоторые пришли посмотреть на меня и сфотографировать. В зале заседаний, куда меня привели, я увидел Помощника прокурора Машкевича и какого-то профессора.

“Послушайте, Бейлис, — сказал Машкевич, — на брюках Андрюши нашли три волоска, и если Вы не будете возражать, я бы хотел показать эксперту ваши волосы”.

Я даже смотреть не хотел на этого человека, но вежливо ответил: “Если нужно, возьмите”. “Нет, — сказал помощник прокурора, — Вы должны это сделать сами”. Я взял ножницы с его стола, отрезал с головы несколько волосков и положил в конверт.

Потом я об этом пожалел. Кто знает, что задумали эти трюкачи? Они могли покрасить волосы. Но потом я подумал: пусть делают что хотят. На этот раз меня тут же отправили назад в тюрьму.

Через три дня меня вызвали в тюремную контору. Требовались отпечатки моих пальцев. Я спросил: “Это делают всем заключенным?” Мне ответили: “Только тем, кому грозит каторга”. “Зачем это нужно?” — поинтересовался я. Мне сказали, что на Андрюшином ремне нашли отпечаток пальца. Мои отпечатки нужны были для сравнения. После этого меня отправили назад в камеру.

В это время моей жене разрешили навестить меня в тюрьме. Мы могли видеть друг друга через двойные решетки, и не более 5 минут. Шум и крики в комнате для посещений были такие, что мы с трудом слышали друг друга. Тем не менее, для меня это была огромная радость.

Однажды я получил радостную весть, что мои жена и дети смогут увидеться со мной в тюремной конторе. Меня тут же отвели туда. Но там не было никого из членов моей семьи. Я терпеливо ждал, но постепенно стал нервничать. Я давно не видел детей. Как они выглядят? Как они страдают — и за что? Минуты тянулись дольше, чем годы. Сколько еще ждать?

В конторе сидели 6 чиновников. Среди них помощник прокурора Машкевич. Они внимательно за мной наблюдали и о чем-то говорили между собой.